10)."КАЛОШИ  СЧАСТЬЯ", перевод К.Н.Телятникова. I. НАЧАЛО. Дело было в Копенгагене, на Восточной улице, недалеко от Новой Королевской площади. В одном доме собралось большое общество, - иногда ведь приходится принимать гостей; зато глядишь, и сам дождёшься когда-нибудь приглашения.

Гости разбились на 2-е большие группы: одна немедленно засела за ломберные столы, другая же образовала кружок вокруг хозяйки, которая предложила придумать что-нибудь поинтереснее", и беседа потекла сама собой. Между прочим, речь зашла про средние века, и многие находили, что в те времена жилось гораздо лучше, чем теперь. Да, да! Советник юстиции Кнап отстаивал это мнение так рьяно, что хозяйка тут же с ним согласилась, и они вдвоём накинулись на бедного Эрстеда, который доказывал в своей статье в "Альманахе", что наша эпоха кое в чём всё-таки выше средневековья. Советник утверждал, что  времена короля Ганса были лучшей и счастливейшей порой в истории человечества. Пока ведётся этот жаркий спор, который прервался лишь на мгновение, когда принесли вечернюю газету (впрочем, читать в ней было решительно нечего), пройдем в переднюю, где гости оставили свои пальто, палки, зонтики и калоши!

Сюда только что вошли две женщины: молодая и старая. На 1-й взгляд их можно было принять за горничных, сопровождающих каких-нибудь старых барынь, которые пришли сюда в в гости, - но, приглядевшись повнимательнее, вы бы заметили, что эти женщины ничуть не похожи на служанок: слишком уж мягки и нежны были у них руки, слишком величавы осанка и все движения, а платье их отличалось каким-то особо смелым покроем. Вы, конечно, уже догадались, что это были феи. Младшая была если и не самой "феей Счастья", то, уж наверно, камеристкой одной из её многочисленных камер-фрейлин и занималась тем, что приносила людям разные "мелкие дары Счастья". Старшая казалась гораздо более серьёзной, - она была "феей Печали" и всегда управлялась со своими делами сама, не перепоручая их никому: так по крайней мере, она знала, что всё будет сделано, как следует. Стоя в передней, они рассказывали друг другу о том, где побывали за день.

Камеристка  камер-фрейлины Счастья сегодня выполнила всего лишь несколько маловажных поручений: спасла от ливня чью-то новую шляпу, передала одному почтенному человеку поклон от высокопоставленного ничтожества, и всё в том же духе. Но зато в запасе у неё осталось нечто совершенно необыкновенное. - "Нужно тебе сказать", - закончила она, -" что у меня сегодня день рождения, и в честь этого события мне дали пару калош, с тем чтобы я отнесла их людям. Эти калоши обладают одним замечательным свойством: того, кто их наденет, они могут мгновенно перенести в любое место или в обстановку любой эпохи - куда только пожелает, - и он т.о.сразу обретёт счастье". - "Ты так думаешь?" - отозвалась фея Печали. - "Знай же: он будет самым несчастным человеком на земле и благословит ту минуту, когда наконец избавится от своих калош". - "Ну, это мы ещё посмотрим!" - проговорила камеристка Счастья. - " А пока что я поставлю их у дверей. Авось кто-нибудь их наденет по ошибке вместо своих и станет  счастливым". Вот какой между ними произошел разговор.

II. ЧТО  СЛУЧИЛОСЬ  с  СОВЕТНИКОМ  ЮСТИЦИИ. Было уже поздно. Советник юстиции Кнап собирался домой, всё ещё размышляя о временах короля Ганса.

И надо же было так случиться, чтобы вместо своих калош он надел "калоши Счастья". Но как только он вышел в них на улицу, волшебная сила калош немедленно перенесла его во времена короля Ганса и ноги его тотчас же утонули в непролазной грязи, потому что при короле Гансе улиц, конечно, не мостили. - "Ну и грязища! Просто ужас что такое!" - пробормотал советник. - "И к тому же ни один фонарь не горит".

Луна ещё не взошла, стоял густой туман, и всё вокруг тонуло во мраке. На углу перед изображением мадонны висела лампада, но она чуть теплилась, так что советник заметил картину, лишь поравнявшись с нею, и только тогда разглядел божью матерь с младенцем на руках. - "Здесь, наверно, была мастерская художника", - решил он, - "а вывеску позабыли убрать".

Тут мимо него прошло несколько человек в средневековых костюмах. - "Чего это они так вырядились?" - подумал советник. - "Должно быть, с маскарада идут". Но внезапно послышался барабанный бой и свист дудок, замелькали факелы, и взорам советника представилось удивительное зрелище! Навстречу ему по улице двигалась странная процессия: впереди шли барабанщики, искусно выбивая дробь, а за ними шагали стражники с луками и арбалетами. По-видимому, то была свита, сопровождавшая какое-то важное духовное лицо. Изумлённый советник спросил, что это за шествие и кто этот сановник. - "Епископ Зеландский!" - послышалось в ответ. - "Господи помилуй! Что ещё такое приключилось с епископом?" - вздохнул советник Кнап, грустно покачивая головой. - "Нет, вряд ли это епископ".

Размышляя обо всех этих чудесах и не глядя по сторонам, советник медленно шёл по Восточной улице, пока наконец не добрался до площади Высокого Мыса. Однако моста, ведущего к Дворцовой площади, на месте не оказалось, - бедный советник едва разглядел в кромешной тьме какую-то речонку и в конце концов заметил лодку, в которой сидели двое парней. - "Прикажете переправить вас на остров?" - спросили они. - "На остров?" - переспросил советник, не зная ещё, что он теперь живет во времена средневековья. - "Мне нужно попасть в Христианову гавань на Малую торговую улицу". Парни вытаращили на него глаза. - "Скажите мне хотя бы, где мост?" - продолжал советник. - "Ну что за безобразие! Фонари не горят, а грязь такая, что кажется, будто по болоту бродишь!" Но чем больше он говорил с перевозчиками, тем меньше мог разобраться  в чём-нибудь. - "Не понимаю я вашей борихольмской тарабарщины!" - рассердился он, и наконец  и повернулся к ним спиной.

Но моста он всё-таки не нашёл; каменный парапет набережной тоже исчез. - "Что делать! Вот безобразие!" - думал он. Да, никогда ещё действительность не казалась ему такой жалкой и мерзкой, как в этот вечер. - "Нет, лучше взять извозчика", - решил он. - "Но, господи, куда же они все запропастились? Как назло, ни одного! Вернусь-ка я на Новую Королевскую площадь, - там, наверно, стоят экипажи, а то мне вовек не добраться до Христиановой гавани!" Он снова вернулся на Восточную улицу и успел уже пройти её почти всю, когда взошла луна. - "Господи, что это здесь понастроили такое?" - изумился советник, увидев перед собой Восточные городские ворота, которые в те далёкие времена стояли в конце Восточной улицы.

Наконец он отыскал калитку и вышел на теперешнюю Новую Королевскую площадь, которая в те времена была просто большим лугом. На лугу там и сям торчали кусты и он был пересечён не то широким каналом, не то рекой. На противоположном берегу расположились жалкие лавчонки халландских шкиперов, отчего место это называлось Халландской высотой. - "Боже мой! Или это мираж, фата-моргана, или я... господи... пьян?" - застонал советник юстиции. - "Что же это такое? Что же это такое?" И советник опять повернул назад, подумав, что заболел. Шагая по улице, он теперь внимательнее приглядывался к домам и заметил, что все они старинной постройки и многие крыты соломой. - "Да, конечно, я заболел", - вздыхал он, - "а ведь всего-то стаканчик пунша выпил, но мне и это повредило. И надо же додуматься - угощать гостей пуншем и горячей лососиной! Нет, я непременно поговорю об этом с госпожой советницей. Вернуться разве к ним и рассказать, какая со мной приключилась беда? Нет, неудобно. Да они уж, пожалуй, давно спать улеглись". Он стал искать дом одних своих знакомых, но его тоже не оказалось на месте. - "Нет, это просто бред какой-то! Не узнаю Восточной улицы. Ни одного магазина! Все только старые, жалкие лачуги - можно подумать, что я попал в Роскильд или Рингстед. Да, плохо моё дело! Ну что уж тут стесняться, вернусь к агенту! Но, чёрт возьми, как мне найти его дом? Я больше не узнаю его. Ага, здесь, кажется, ещё не спят!.. Ах, я совсем расхворался, совсем расхворался..."

Он наткнулся на полуоткрытую дверь, из-за которой лился свет. Это был один из тех старинных трактиров, которые походили на теперешние наши пивные. Общая комната напоминала голштинскую харчевню. В ней сидело несколько завсегдатаев - шкипера* (*0), копенгагенские бюргеры и ещё какие-то люди, с виду учёные. Попивая пиво из кружек, они вели какой-то жаркий спор и не обратили ни малейшего внимания на нового посетителя. - "Простите", - сказал советник подошедшей к нему хозяйке, - "мне вдруг стало дурно. Вы не достанете мне извозчика? Я живу в Христиановой гавани". * (*0). - /"Шкипер" - "капитан судна"/.

Хозяйка посмотрела на него и грустно покачала головой, потом что-то сказала по-немецки. Советник подумал, что она плохо понимает по-датски, и повторил свою просьбу на немецком языке. Хозяйка уже заметила, что посетитель одет как-то странно, а теперь, услышав немецкую речь, окончательно убедилась в том, что перед ней иностранец. Решив, что он плохо себя чувствует, она принесла ему кружку солоноватой колодезной воды. Советник оперся головой на руку, глубоко вздохнул и задумался: куда же все-таки он попал? - "Это вечерний "День* (*1)"?" - спросил он, просто чтобы сказать что-нибудь, увидев, как хозяйка убирает большой лист бумаги. * (*1). - /"День" - ежедневная газета/.

Она его не поняла, но всё-таки протянула ему лист: это была старинная гравюра, изображавшая странное свечение неба, которое однажды наблюдали в Кёльне. - "Антикварная картина!" - сказал советник, увидев гравюру, и сразу оживился: - "Где вы достали эту редкость? Очень, очень интересно, хотя и сплошная выдумка. На самом деле это было просто северное сияние, как объясняют теперь учёные; и, вероятно, подобные явления вызываются электричеством". Те, что сидели близко и слышали его слова, посмотрели на него с уважением; один человек даже встал, почтительно снял шляпу и сказал с самым серьёзным видом: - "Вы, очевидно, крупный ученый, мосье?" - "О нет", - ответил советник, - "просто я могу поговорить о том о сём, как и всякий другой". - "Modestia*(*2) - прекраснейшая добродетель", - изрёк его собеседник. - "Впрочем, о сути вашего высказывания mihi secus videtur* (*3), хоть и с удовольствием воздержусь пока высказывать моё собственное Iudicium* (4)". * (*2). - /Латинское слово "Modestia" - "Скромность"/.. * (*3)/ - /Латинское слово "mihi secus videtur" - "Я другого мнения"/. * (*4). - /Латинское слово "Iudicium" - "Суждение"/. - "Осмелюсь спросить, с кем имею удовольствие беседовать?" - осведомился советник. - "Я бакалавр богословия", - ответил тот. Эти слова всё объяснили советнику - незнакомец был одет в соответствии со своим учёным званием. - "Должно быть, это какой-то старый сельский учитель", - подумал он, - "человек не от мира сего, каких ещё можно встретить в отдаленных уголках Ютландии". - "Здесь, конечно, не locus docendi", - говорил богослов, - "но я всё-таки очень прошу вас продолжать свою речь. Вы, конечно, весьма начитаны в древней литературе?" * (*4). - /Латинское слово "locus docendi" - "место для учёных бесед"/. - "О да! Вы правы, я частенько-таки почитываю древних авторов, т.е. все их хорошие произведения; но очень люблю и новейшую литературу, только не "Обыкновенные истории* (*5)"; их хватает и в жизни". * (5). - /Намёк на "Обыкновенные истории" датской писательницы Гюлленбург/. - "Обыкновенные истории?" - переспросил богослов. - "Да, я говорю об этих новых романах, которых столько теперь выходит". - "О, они очень остроумны и пользуются успехом при дворе", - улыбнулся бакалавр. - "Король особенно любит романы об Ифвенте и Гаудиане, в которых рассказывается о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, и даже изволил шутить по этому поводу со своими приближенными* (*6)". * (6). - /Знаменитый датский писатель Гольберг рассказывает в своей "Истории датского государства", что прочитав  роман о "Рыцарях круглого стола", король Ганс однажды сказал своему приближённому Отто Руду, которого очень любил: - "Эти господа Ифвент и Гаудиан, о которых говорится в этой книге, были замечательные рыцари. Таких теперь больше не встретишь". На что  Отто Руд ответил: - "Если бы теперь встречались такие короли, как Артур, то наверное, нашлось бы немало таких рыцарей, как Ифвент и Гаудиан"/.

- "Этих романов я ещё не читал", - сказал советник юстиции. - "Должно быть, это Хейберг что-нибудь новое выпустил?" - "Нет, что вы, не Хейберг, а Готфред фон Гемен", - ответил бакалавр. - "Так вот кто автор!" - воскликнул советник. - "Какое древнее имя! Ведь это наш 1-й датский книгопечатник, не так ли?" - "Да, он наш первопечатник!" - подтвердил богослов. Т.о., пока что всё шло прекрасно. Когда 1-н из горожан заговорил о чуме, свирепствовавшей в Дании несколько лет назад, а именно в 1484 году, советник подумал, что речь идет о недавней эпидемии холеры, и разговор благополучно продолжался. А после как было не вспомнить окончившуюся совсем недавно пиратскую войну 1490 года, когда английские каперы захватили стоящие на рейде датские корабли. Тут советник, вспомнив о событиях 1801 года, охотно присоединил свой голос к общим нападкам на англичан.

Но дальше разговор что-то перестал клеиться и всё чаще прерывался гробовой тишиной. Добрый бакалавр был очень уж невежественный: самые простые суждения советника казались ему чем-то необычайно смелым и фантастичным. Собеседники смотрели друг на друга со всё возрастающим недоумением, и, когда наконец окончательно перестали понимать один другого, бакалавр, пытаясь поправить дело, заговорил по-латыни, но это мало помогло. - "Ну, как вы себя чувствуете?" - спросила хозяйка, потянув советника за рукав.

Тут он опомнился и в изумлении воззрился на своих собеседников, потому что за разговором совсем забыл, что с ним происходит. - "Господи, где я?" - подумал он, и при одной мысли об этом у него закружилась голова. - "Давайте пить кларет, мёд и бременское пиво!" - закричал один из гостей. - "И вы с нами!" Вошли 2 девушки, одна из них была в двухцветном чепчике* (*7), они подливали гостям вино и низко приседали. У советника даже мурашки забегали по спине. * (*7). - /При короле Гансе, в 1495 году, был выпущен указ, по которому женщины лёгкого поведения должны  были носить чепчики с бросающейся в глаза расцветкой". - "Что же это такое? Что это такое?" - шептал он, но вынужден был пить вместе со всеми. Собутыльники так на него насели, что бедный советник пришёл в совершеннейшее смятение, и когда кто-то сказал, что он, должно быть, пьян, ничуть в этом не усомнился и только попросил, чтобы ему наняли извозчика. Но все подумали, что он говорит по-московитски. Никогда в жизни советник не попадал в такую грубую и неотесанную компанию. - "Можно подумать", - говорил он себе, - "что мы вернулись ко временам язычества. Нет, это ужаснейшая минута в моей жизни!"

Тут ему пришло в голову: а что, если залезть под стол, подползти к двери и улизнуть? Но когда он был уже почти у цели, гуляки заметили, куда он ползёт, и схватили его за ноги. К счастью, при этом у него с ног свалились калоши, а с ними рассеялось и волшебство. 

При ярком свете фонаря советник отчётливо увидел большой дом и все соседние, узнал и Восточную улицу.

Сам он лежал на тротуаре, упираясь ногами в чьи-то ворота, а рядом сидел ночной сторож, спавший крепким сном.

- "Господи! Значит, я заснул прямо на улице, вот тебе и на!" - сказал советник. - "Да, вот и Восточная улица... Как здесь светло и красиво! Кто бы мог подумать, что 1 стакан пунша подействует на меня так сильно!"

Спустя 2 минуты советник уже ехал на извозчике в Христианову гавань. Всю дорогу он вспоминал пережитые им ужасы и от всего сердца благословлял счастливую действительность и свой век, который, несмотря на все его пороки и недостатки, всё-таки был лучше того, в котором ему  только что  довелось побывать. И надо сказать, что на этот раз советник юстиции мыслил вполне разумно.

III. ПРИКЛЮЧЕНИЯ  СТОРОЖА. - "Гм, кто-то оставил здесь свои калоши!" - сказал сторож. - "Это, наверно, лейтенант, что живёт наверху. Вот ведь какой, бросил их у самых ворот!" Честный сторож, конечно, хотел было немедленно позвонить и отдать калоши их законному владельцу, тем более что у лейтенанта ещё горел свет, но побоялся разбудить соседей. - "Ну и тепло, должно быть, ходить в таких калошах!" - сказал сторож. - "А кожа до чего мягкая!"

Калоши пришлись ему как раз впору. - "И ведь как странно устроен мир!" - продолжал он. - "Взять хотя бы этого лейтенанта: мог бы сейчас преспокойно спать в тёплой постели, так нет же, всю ночь шагает взад и вперёд по комнате. Вот кому счастье! Нет у него ни жены, ни детей, ни тревог, ни забот; каждый вечер по гостям разъезжает. Хорошо бы мне поменяться с ним местами: я бы тогда стал самым счастливым человеком на земле!"

Не успел он это подумать, как волшебной силой калош мгновенно перевоплотился в того офицера, что жил наверху. Теперь он стоял посреди комнаты, держа в руках листок розовой бумаги со стихами, которые написал сам лейтенант. Да и к кому иной раз не является поэтическое вдохновение! Вот тогда-то мысли и выливаются в стихи. На розовом листке было написано следующее: БУДЬ Я БОГАТ. - ""Будь я богат, - мальчишкой я мечтал, - Я непременно б офицером стал, Носил бы форму, саблю и плюмаж!" Но оказалось, что мечты - мираж. Шли годы - эполеты я надел, Но, к сожаленью, бедность - мой удел. Веселым мальчиком, в вечерний час, Когда, ты помнишь, я бывал у вас, Тебя я детской сказкой забавлял, Что составляло весь мой капитал. Ты удивлялась, милое дитя, И целовала губы мне шутя. Будь я богат, я б и сейчас мечтал О той, что безвозвратно потерял... Она теперь красива и умна, Но до сих пор сума моя бедна, А сказки не заменят капитал, Которого всевышний мне не дал. Будь я богат, я б горечи не знал И на бумаге скорбь не изливал, Но в эти строки душу я вложил И посвятил их той, которую любил. В стихи мои вложил я пыл любви! Бедняк я. Бог тебя благослови!"

Да, влюбленные вечно пишут подобные стихи, но люди благоразумные их все-таки не печатают. Чин лейтенанта, любовь и бедность - вот злополучный треугольник или, вернее, треугольная половина игральной кости, брошенной на счастье и расколовшейся. Так думал и лейтенант, опустив голову на подоконник и тяжко вздыхая: - "Бедняк сторож и тот счастливей, чем я. Он не знает моих мучений. У него есть домашний очаг, а жена и дети делят с ним и радость и горе. Ах, как бы мне хотелось быть на его месте, ведь он гораздо счастливей меня!"

И в тот же миг ночной сторож снова стал ночным сторожем: ведь офицером он сделался лишь благодаря калошам, но, как мы видели, не стал от этого счастливее и захотел вернуться в своё прежнее состояние. Итак,  ночной сторож опять сделался ночным сторожем.  - "Какой скверный сон мне приснился", - сказал он. - "А впрочем, довольно забавный. Приснилось мне, что я стал тем самым лейтенантом, который живёт у нас наверху. И до чего же скучно он живёт! Как мне не хватало жены и ребятишек: кто-кто, а они всегда готовы зацеловать меня до смерти".

Ночной сторож сидел на прежнем месте и кивал в такт своим мыслям. Сон никак не выходил у него из головы, а на ногах всё ещё были надеты "калоши счастья". По небу покатилась звезда. - "Ишь как покатилась", - сказал себе сторож. - "Ну ничего, их там ещё много осталось. А хорошо бы увидеть поближе все эти небесные штуковины. Особенно луну: она не то что звезда, меж пальцев не проскользнёт. Студент, которому моя жена бельё стирает, говорит, что после  смерти мы будем перелетать с одной звезды на другую. Это конечно, враньё, а всё же  как было интересно этак попутешествовать! Эх, если б только мне удалось допрыгнуть до неба, а тело пусть бы лежало здесь, на ступеньках".

Есть вещи, о которых вообще нужно говорить очень осторожно, особенно если  на ногах у тебя "калоши счастья"! Вот послушайте, что произошло со сторожем. Мы с вами наверняка ездили на поезде или на пароходе, которые шли "на всех парах", но по сравнению со скоростью света их скорость всё-равно что скорость ленивца или улитки. Свет бежит в 19 миллионов раз быстрее самого лучшего скорохода, но не быстрее электричества освобождённая душа улетает из тела. Солнечный луч пробегает 20 миль всего за 8 минут с секундами, но душа ещё быстрее, чем свет, покрывает огромные пространства, разделяющие звёзды. Для нашей души пролететь расстояние между 2-мя небесными светилами так же просто, как нам самим дойти до соседнего дома. Но электрический удар в сердце может стоить нам жизни, если на ногах у нас нет таких "калош счастья", какие были у сторожа. 

В несколько секунд ночной сторож пролетел пространство в 52 000 миль, отделяющее землю от луны, которая, как известно, состоит из вещества, гораздо  более лёгкого, чем наша земля, и она примерно такая же мягкая, как только  что выпавшая пороша. Сторож очутился на 1-й из тех бесчисленных лунных кольцевых гор, которые известны нам по большим лунным картам доктора Мэдлера, ведь ты тоже видел их, не правда ли?

В горе образовался кратер, стенки  которого почти отвесно обрывались вниз на целую датскую милю, а на самом дне кратера находился  город. Город этот напоминал яичный белок, выпущенный в стакан воды, - такими прозрачными и лёгкими казались его башни, купола и парусообразные балконы, слабо колыхавшиеся в разреженном воздухе луны. А над головой сторожа величественно плыл огромный огненно-красный шар - наша Земля. На луне было множество  живых существ, которых мы бы  называли людьми, если б они не так сильно отличались от нас и по своей внешности и по языку. Трудно было ожидать, чтобы душа сторожа понимала этот язык, - однако она прекрасно его понимала. 

Да, да, можете удивляться, сколько хотите, но душа сторожа сразу научилась языку жителей луны. Чаще всего они спорили о нашей Земле есть жизнь, ибо воздух там, говорили они, слишком плотный, и разумное  лунное создание не могло бы им дышать. Они утверждали далее, что жизнь возможна только на луне - единственной планете, где уже давным давно зародилась жизнь. 

Но вернёмся на Восточную улицу и посмотрим, что  сталось с телом сторожа. Безжизненное, оно по прежнему сидело на ступеньках: палка со звездой на конце - у нас её прозвали "утренней звездой" - выпала у него из рук, а глаза уставились на луну, по которой сейчас путешествовала душа сторожа.  - "Эй, сторож, который час?" - спросил какой-то прохожий: не дождавшись ответа, он слегка щёлкнул сторожа по носу. Тело потеряло равновесие и во всю длину растянулось на тротуаре. Решив, что сторож умер, прохожий пришёл в ужас и поспешил сообщить об этом куда следует и утром тело сторожа отвезли в больницу.

Вот заварилась бы каша, если бы душа вернулась и, как следовало ожидать, принялась бы искать своё тело там, где рассталась с ним, то есть на восточной улице. Обнаружив пропажу, она скорей всего, сразу же кинулась бы в полицию, в адресный стол, оттуда в бюро по розыску вещей, что бы дать объявление о пропаже в газете, и лишь в последнюю очередь отправилась бы в больницу. Впрочем, о душе беспокоиться нечего - когда она действует самостоятельно, всё идёт прекрасно, и лишь тело мешает ей и заставляет делать глупости. Так вот, когда сторожа доставили в больницу и внесли в мертвецкую, с него первым делом, конечно, сняли калоши и душе волей-неволей пришлось  прервать своё путешествие и возвратиться в тело. Она  сразу же отыскала его, и сторож немедленно ожил. Потом он уверял, что это была самая бредовая ночь в его жизни. Он даже за 2-е марки не согласился бы вновь пережить все эти ужасы.

Впрочем, теперь все это позади. Сторожа выписали в тот же день, а калоши остались в больнице.