Какие измерения открыл гениальный авиаконструктор, учитель Сергея Королева и почему он стал прообразом Воланда из книги Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита".

"У меня есть три "нет": нет чувства страха, нет чувства боли и нет чувства голода", — так говорил о себе советский авиаконструктор и физик-теоретик Роберт Орос ди Бартини. Гений, променявший Италию на огромную, холодную Россию, он владел пятью иностранными языками, играл на нескольких музыкальных инструментах, прекрасно рисовал и писал стихи. О его научных разработках до сих пор известно немногое — одни все еще засекречены. Этот человек не просто опередил свое время, — он сам жил словно вне времени и видел наше четырехмерное пространство со стороны.
Именно с него писал своего Воланда Михаил Булгаков. Внешность Ди Бартини действительно была экзотической: смуглый брюнет, красавец, черные изломанные брови, но главное — глаза! Глаза мистика, гипнотизёра — из-за редкой болезни у Ди Бартини никогда не сужались зрачки, поэтому он предпочитал полумрак и не любил солнечный свет.
Ди Бартини был рожден вне брака в 1897 году и подброшен своему отцу — знатному итальянцу барону Людовику Ди Бартини, который официально признал сына и дал ему блестящее образование. Мальчик был эмбидекстром — свободно владел обеими руками, удивлял родных тонкими знаниями психологии, проводил много времени в подаренной отцом обсерватории, а в 16 лет уже летал на аэроплане.Во время Первой Мировой войны, будучи 19-летним юношей, Бартини в порыве патриотизма ушел на фронт, попал в плен к русским во время Брусиловского прорыва и оказался в лагере под Хабаровском. В Италию он вернулся, проникнувшись большевисткими идеями "равенства и братства", вступил в компартию и экстерном окончил воздухоплавательный факультет Миланского политехнического института.
В 1923 году после фашистского переворота Ди Бартини уехал в СССР — страна навсегда стала его родиной. Он прожил в Советском Союзе больше 40-ка лет и в конце жизни считал себя русским. "Клетки человеческого тела полностью обновляются каждые 10–15 лет, а значит, во мне давно не осталось ни одной итальянской молекулы", — считал он