Я помню, что он изумительно, просто потрясающе пел «В молчаньи ночи тайной» Рахманинова. И еще он спел на прекрасном немецком языке романс Хуго Вольфа Verborgenheit. Я был приятно удивлен, ведь я отлично знал, как пели в это время на немецком языке вокалисты в Советском Союзе. У него большой талант к языкам. Мне сразу было понятно, что это певец исключительного таланта. Конкурс был очень интересный. В нем также участвовал Брин Терфель, который занял второе место. Была и финская меццо-сопрано Моника Груп, она прекрасная певица, поёт и сейчас. В финале Дмитрий исполнял не только арии с оркестром, были и камерные произведения. И сразу после этого конкурса началась его мировая карьера. Буквально на следующий день он уже был нарасхват у менеджеров всего мира.

— Во многих интервью он говорит, что волнуется перед каждым концертом. Волнуетесь ли Вы вместе с ним, за него или Вы спокойны и успокаиваете этим его? — Конечно, я тоже волнуюсь. Но когда я вижу, что он нервничает или что он не чувствует себя хорошо на сто процентов, я пытаюсь его поддержать и успокоить. Когда он выходит на сцену и начинается музыка, она увлекает его, и волнение отходит на второй план. Я думаю, все большие художники волнуются. Конечно, есть концерты более удачные или менее удачные. Но его высочайший профессионализм не дает его волнению испортить выступление. То, что делает художник, настолько трудно, настолько важно и настолько исключительно, что какое-то состояние волнения даже необходимо, иначе концерт превратится в простое отрабатывание контракта. Так что я стараюсь не показывать ему своего волнения, хотя волнуюсь и за него, и за себя, и за всё остальное тоже. (Смеется) — Недавно он сказал: «Мы с Ивари погрузились в исследовательскую работу». Что это значит? Вы перелопачиваете нотные архивы? — Он имел в виду поиск нового репертуара. Несмотря на свою занятость, он всё время разучивает новые произведения. Поскольку у него репертуар уже очень большой, нелегко сразу составить новую программу. Мы должны думать о слушателях, а степень их подготовки бывает разной. Поэтому мы из огромного числа произведений что-то отбираем, пробуем, анализируем, что-то отбрасываем, а что-то оставляем, и это та часть, которая потом выносится на сцену. Ведь каждый романс в исполнении разных певцов звучит по-разному, и мы ищем то, что будет созвучно его человеческой индивидуальности и исполнительской природе. — Часть романсов, которые пела Архипова, есть и в репертуаре Дмитрия. Что Вы испытываете, исполняя с ним тот же репертуар? — Не петь то, что пела она, практически невозможно, потому что у нее был громадный репертуар, она великая труженица. И когда мы с Дмитрием исполняем те же романсы, которые когда-то пели с ней, я испытываю невероятные чувства, я как будто возвращаюсь в свою молодость, когда мне было 20 лет, а не 54, как сейчас. В его исполнении они совершенно по-другому звучат, но я просто обожаю исполнять с Дмитрием именно те же самые вещи. Это для меня как бальзам.

В исполнение он привносит свой «почерк», свою индивидуальность. Он большой знаток различных исполнений прошлого и настоящего, знает много записей большинства певцов, находится в курсе, изучает. Он не из тех, кто просто выучивает ноты и слова. Это для него более серьезное и глубокое занятие, он долго идет к определенному варианту исполнения, ищет и пробует разные подходы. Меня также подкупает в нем способность придать тексту многогранность, намекнуть на чувства, которые не выражены явно. Прелесть искусства романса в том, что настоящий талантливый исполнитель помогает почувствовать нам, что стоит за текстом. Каждый слушатель услышит в исполнении что-то своё, созвучное своему опыту и внутреннему миру, в нём могут проснуться какие-то смутные ощущения и эмоции, которые вызваны музыкой и мастерством исполнителя. ----------- Концерт в Павильон Дороти Чендлер (The Dorothy Chandler Pavilion) Лос-Анджелес, США. 22 мая 2014 года

— С начала февраля и до самого конца мая 2014 года с небольшим перерывом на «Травиату» в Ковент-Гардене у Дмитрия и Вас серия из 20 с лишним концертов по многим европейским столицам, крупным городам США и Канады. У Вас уже были такие грандиозные туры? — Бывали, хотя, может и не такие крупные. Я жду этого тура с предвкушением счастья. Было очень непросто составить программу для каждого города, ведь нужно учитывать, где и что мы пели раньше, чтобы не повторяться. Там есть основная программа – Лист, Метнер, Рахманинов, но в некоторых городах что-то будет заменено, например, в Лондоне мы исполним «Петербург» Свиридова, где-то будут отделения, в которых прозвучат романсы на стихи Пушкина, а в Германии – «Песни и пляски смерти» Мусоргского. Сейчас программы для всех городов готовы.

— Какая публика лучше понимает камерную музыку – наша или западная? — Публика везде очень разная. Она и в России не везде одинаковая, и в Америке она одна, а в Европе другая. Но русская публика лучше понимает каждое слово и каждый нюанс романсовой литературы, хотя и на Западе концерты Дмитрия принимаются публикой прекрасно. Бывает такое исполнение, когда человек поёт на другом языке, но ты всё равно всё понимаешь. Русская публика тёплая, благодарная. Исполнять для неё очень приятно. Она, конечно, изменилась. Я ведь ещё помню публику, которую видел во времена своей молодости, например, в малом зале Ленинградской филармонии. Это была публика — знаток, люди, которые постоянно посещали концерты, всё знали, всё слышали, во всём разбирались. И ещё я могу сказать, что публика у Дмитрия Хворостовского особенная, она очень искренняя и всегда открыто показывает ему свою безграничную любовь. -------- Концерт в Большом зале Московской консерватории, 18 мая 2012 года

— А с ним у Вас тоже бывали моменты откровения, вдохновения, единения? У Вас также подкатывал комок к горлу, как в рассказанном Вами случае с Ириной Архиповой? — Да. Такое было со мной в момент исполнения им романса Чайковского «На сон грядущий». Или «Примирение» Чайковского он иногда поёт так, что я даже чувствую, что не могу, боюсь играть дальше. Ему особенно удаются романсы, полные грусти, боли и тоски. Он и сам говорит, что не любит бравурные произведения. И мне приходится убеждать его, что для эмоционального разнообразия программ необходимо разбавлять грустную атмосферу оптимистическими и подвижными сочинениями. ------ Фрагмент концерта к юбилею Ирины Архиповой в Большом зале Московской консерватории, 5 января 2005 года

— Легитимно ли, по-Вашему, исполнять оперные арии под рояль? — Да, почему нет? Вот сейчас в Тюмени у нас в первом отделении будут арии из «Алеко», «Риголетто», куплеты Тореадора из «Кармен» и т.д. Я, конечно, больше люблю играть романсы, но иногда можно и погрохотать, как оркестр. Во всех этих ариях пианисту есть что поиграть, и я отношусь к такой смене амплуа весьма позитивно. — Вы были свидетелем довольно длинного пути Дмитрия к партии Яго, арию «Credo» Вы с ним исполняли еще в 2005 году на концерте в БЗК. Как Вам его дебют в «Отелло» в Венской опере? — Вот прекрасный пример его способности смотреть далеко вперёд. Многие не верили, что у него получится, не видели его в этой партии. А результат – триумфальный. -------- Фрагмент концерта к юбилею Ирины Архиповой в Большом зале Московской консерватории, 5 января 2005 года

— Вы ходите на его выступления в опере? — Да, конечно. Я, например, получил огромное удовольствие от его исполнения в «Симоне Бокканегре» в прошлом году в Метрополитен-опере. Я ведь за свою жизнь многое видел и слышал в опере. И бывают такие спектакли, которые помнишь потом всю жизнь. Вот это один из них. Кроме того, я слушал его в «Трубадуре» там же, в Мете, в «Травиате» в Ковент-Гардене с Кауфманом и в «Евгении Онегине», конечно же, ведь это его коронная роль. — Бывали ли такие случаи, когда исполнение романсов шло не по заранее отрепетированному варианту? — На репетициях готовится фундамент исполнения, некая схема, а оживляться она будет уже на концерте. Всё отрепетировать невозможно, чудеса пусть случаются на сцене. Чрезвычайно важно, чтобы концертмейстер помнил о нужном темпе, поскольку даже самое малое колебание или неудача в выборе темпа могут разрушить и самочувствие певца, и атмосферу самого исполнения, без нужного темпа и движения романс умирает, перестает жить.

— Помните ли Вы какие-то экстремальные ситуации, в которых Вам приходилось выступать? — Один раз у нас был концерт в Вашингтоне, вскоре после нападения на нью-йоркские высотки. Я должен был прилететь накануне, у нас была запланирована репетиция, а на следующий день выступление в Кеннеди-центре. Очевидно, список пассажиров вызвал у служб безопасности США опасения, и мой самолет не выпустили из Копенгагена в Вашингтон. Я сделал попытку вылететь через Мюнхен, но там самолет тоже задержали. И я так разнервничался, что когда самолет всё-таки вылетел, я не мог сомкнуть глаз ни на минуту. Прилетел в Вашингтон за 4 часа до концерта. Ни о какой репетиции и речи не было. Я около часа полежал и пошел на концерт. Состояние было такое, что я даже боялся подумать, чем всё закончится. В гримёрной за роялем буквально засыпал. Но потом не знаю, что произошло и откуда у меня взялись силы, но возникла какая-то наэлектризованность, я почувствовал, что сумел сконцентрироваться, и концерт прошел хорошо.