— Дмитрий Александрович, вероятно, Ваше знакомство с Ириной Архиповой произошло сначала в «заочной» форме, ведь в Вашем доме, как всем известно, была богатейшая коллекция пластинок с записями мировых звезд вокала, которые Вы слушали с раннего детства? — Помимо записей из папиной коллекции пластинок, я, конечно, хорошо помню её многочисленные выступления по радио, телевидению, в концертах и в театре. Она до сих пор является для меня образцом вкуса, эталоном вокальной техники, чувства меры. Удивительно: чем старше она становилась, тем лучше пела, что является уникальным для вокального искусства фактом. Она выступала – и прекрасно! – практически до последних дней своей жизни. Некоторые возрастные изменения в её голосе, конечно, появились, но никто их не замечал, так как она, как никто другой, умела с ними справляться. Мастерство её с годами только оттачивалось, становилось всё более интересным, интеллектуальным, одухотворенным. Из советских певиц она была самой популярной. Кроме того, она была всё время на виду благодаря своей общественной деятельности, а также работе в системе конкурсов, и эту работу можно назвать просто выдающейся, в этом отношении с ней тоже никто не может сравниться. Слушая её выступления даже не юношей, а еще ребёнком, я считал её богиней. Но и когда мы уже познакомились и сблизились — если так можно сказать, ведь, конечно, я никогда не считал, что нахожусь с ней на одном уровне, — она так и осталась для меня абсолютно недосягаемым идеалом человека и мастера. -------------- Ирина Архипова награждает лауреата 1-й премии XII Всесоюзного конкурса вокалистов имени Глинки Дмитрию Хворостовскому. 1987, Баку

— А познакомились Вы с ней, видимо, в 1987 году на конкурсе имени Глинки в Баку? — Да, я даже считаю, что я и победил-то благодаря ей, её участию в моей судьбе и влиянию как председателя жюри, ведь в отличие от многих других участников у меня никого не было на этом конкурсе. Всем известно, насколько тяжела, а подчас — предсказуема борьба за первые места на многих творческих состязаниях. А я был тогда абсолютно никому не известным мальчиком из Красноярска. Я, правда, незадолго до этого победил на Всероссийском конкурсе в Перми, но это ничего не значило. Помню, что когда я закончил своё выступление на первом туре конкурса в Баку, она первой встала и зааплодировала мне. Это для меня стало, знаете ли, шоком. Ведь в Советском Союзе конкуренция среди вокалистов была просто огромной, а конкурс Глинки был одним из самых трудных и представительных, все союзные и все автономные республики считали необходимым послать туда по несколько своих певцов. Громаднейший, тяжелейший, ни с чем, ни с чем несравнимый конкурс... И вот, прослушав одного из многих и многих участников, председатель жюри встает и аплодирует. Это было невероятно! ----------- На конкурсе вокалистов имени Глинки в Баку после выступления Хворостовского публика кричала не «Браво!», а «Ура!»

— Что же, в таком случае, произошло на следующих турах, когда Вы уже были близки к победе? — Вот этого я как раз не помню… Я только помню, что её благоволение ко мне проявлялось в едва заметных знаках, в виде мимолетного приветствия, кивка или тёплого взгляда. Скорее, я ощущал её расположение кожей. Дело в том, что члены жюри не имели права общаться с конкурсантами, и кроме каких-то лестных для меня слухов, других, более конкретных месседжей я не мог получить. Я тогда был очень стеснительным, у меня и в мыслях не было, что я могу подойти к ней, о чём-то заговорить, она для меня была чем-то вроде монумента. Когда она уже вручала мне премию как победителю, то сказала, что сейчас я должен буду произнести речь, так было принято. Тем более что конкурс проходил в Баку, Муслим Магомаев и Полад Бюльбюль-оглы соревновались между собой в кавказском гостеприимстве и доброжелательстве по отношению к конкурсантам. И приём действительно был потрясающим по своей душевности, радушию. Дистанцию между жюри и конкурсантами, конечно, никто не отменял, но этой теплоты мы не могли не чувствовать. Но я всё равно испугался, стал отнекиваться, сказал, что говорить не умею. Ирина Константиновна пыталась меня успокоить: ничего-ничего, говорит, научишься, теперь тебе, мол, часто придётся произносить всякие речи. Ну а потом я втянулся, начал говорить много, и теперь меня уже не остановишь. (Смеётся.) --------- Ответная речь лауреата 1-й премии XII Всесоюзного конкурса вокалистов имени Глинки Дмитрия Хворостовского. 1987, Баку

— Нетрудно предположить, что после конкурса имени Глинки из поля своего зрения она Вас больше уже не выпускала. — Именно так. После этого конкурса она за мной пристально следила. Лауреаты конкурса Глинки были свободны в выборе международного конкурса, на который они должны были ехать. И я – не знаю почему – выбрал конкурс в Тулузе. Видимо, я смотрел на цифры — сколько ноликов в премии. (Смеется.) Победив в Тулузе, кроме нескольких красивых слов в прессе, вроде того что «он поёт как бог, а выглядит, как Нуриев» и «пришёл, спел, победил», ну и прочего сентиментального «ля-ля-ля», я ничего не добился: контрактов у меня было два или вообще полтора, то есть резонанса практически никакого. Я, правда, съездил с Архиповой и группой молодых советских певцов — лауреатов различных конкурсов и солистов Большого театра — в американское турне, где мы выступали сначала в Калифорнии, а затем в Нью-Йорке. И хотя на этих концертах было очень много слушателей, началом карьеры эту поездку тоже назвать было нельзя. И тогда в следующем, 1989 году, Ирина Константиновна просто приказала мне: поедешь в Кардифф. Ты мне, говорит, нужен на этом конкурсе, там ещё никогда не было советских представителей, я, говорит, сама поеду туда впервые, и ты тоже поедешь, так что готовься. Я, помню, почему-то стал отказываться, говорю: ой, я не хочу, я даже не знаю, где это. Но она и слышать ничего не хотела и попросила своего концертмейстера Ивари позаниматься со мной, чтобы подготовить меня к этому конкурсу. Я был вынужден согласиться. Несколько раз мы даже занимались с Ивари у неё в квартире. ----------- Ирина Архипова и Дмитрий Хворостовский на перроне железнодорожного вокзала Кардиффа (Великобритания) 1989

Произошел на этом конкурсе курьезный случай. Исполняя романс Рахманинова «В молчаньи ночи тайной», я забыл одно слово, ну вылетело оно у меня из головы. Но я как-то быстро сориентировался и заменил его другим, подходящим по смыслу. Но оно должно было повториться и в другом куплете. В этот момент мой взгляд встретился с взглядом Ирины Константиновны, которая сидела в жюри. Я был бы рад любой подсказке, любому знаку с её стороны, кивку головы или движению губ. Если бы она хотя бы прошептала это слово, я бы услышал или даже увидел, так пристально я всматривался, хотя вообще-то со зрением у меня проблемы. Но она сидела с каменным лицом — ни один мускул не дрогнул на её лице, ни единой эмоции не мелькнуло во взгляде. Я начал вертеть головой, чтобы посмотреть на Ивари в надежде, что хотя бы он мне подскажет. Но Ивари тоже был непроницаем. В общем, я понял, что помощи ждать не от кого, и у меня на всё это случилась странная реакция – меня разобрал смех. Так со мной почему-то иногда бывает в особо мучительные, трудные моменты. Я рассмеялся прямо на сцене. Но Ирина Константиновна всё равно сидела, не проронив ни звука.

— Слышала, что в Кардиффе она Вас познакомила с Вашим единственным импресарио Марком. — Да, это было после первого тура. Она его пригласила, мы с ним отобедали вместе и с тех пор не расставались. Я совсем тогда не говорил на иностранных языках, но это нам не помешало обсудить наши планы на будущее. — Как Вы думаете, работала ли Ирина Архипова в жюри международных конкурсов с целью не допустить несправедливости по отношению к нашим молодым певцам? — Я не достаточно знаком с этим вопросом. Да, пожалуй, было такое. Она живейшее участие принимала в судьбе Оли Бородиной, ездила с ней на конкурс в Нью-Йорк. Да, вы правы. — Чем запомнилось Вам концертное исполнение «Пиковой дамы» под руководством Владимира Федосеева с участием Ирины Архиповой и Вашим в 1989 году в БЗК? — Это было не только концертное исполнение, но, кроме того, целый тур в Париже и Милане. К тому моменту я уже подписал эксклюзивный контракт с Philips classics, по которому не мог осуществлять записи в других звукозаписывающих фирмах. Но перед поездкой за границу у нас не только состоялось выступление в Большом зале консерватории, но ещё и была сделана запись — частично в БЗК, частично — на радио. Я тогда был человеком совершенно неопытным, но тем не менее сообразил, что у них могут возникнуть проблемы с этими записями, особенно если они собираются выпустить пластинку, и посоветовал им проконсультироваться по этому поводу. Меня заверили, что всё будет хорошо. И буквально спустя два-три месяца в Нью-Йорке я вдруг вижу на прилавке в магазине эту нашу запись. Конечно, был скандал. Мне-то никаких претензий не предъявили, но тем, кто сделал эту запись, пришлось несладко. К сожалению, из-за этого случая у нас как-то не сложились тёплые отношения с Владимиром Ивановичем Федосеевым, хотя я был совершенно не виноват в той истории. Я был совсем молодым, абсолютно неопытным, практически ничего в этих делах не понимал. Тем не менее этот тур состоялся. И главным для меня было общение с Ириной Константиновной. Мы много говорили на профессиональные темы, она делилась секретами мастерства, рассказывала о своей жизни.

— А спектакль «Евгений Онегин» 1992 года с Нуччей Фочиле, Ольгой Бородиной, Вами и Ириной Архиповой — это та самая постановка, которую она приводит в своих воспоминаниях как пример неудачной режиссуры? Помню из книги, её особенно возмутило, что няню обязали ходить в шляпе. — Для нас, русских певцов, в этом спектакле многое было странным. И няня в шляпе – это самое безобидное, что можно вспомнить. Было и похуже. Исполняя на генеральной репетиции заключительную сцену, мы вдруг обнаружили, что за нами по пятам шатается без дела тётя с половой тряпкой в руках. Мы спросили у режиссера: что это означает? Он сказал, что это, мол, у него такой символ. Символ чего, спросили мы. Символ смерти, ответил он. Тётя с половой тряпкой – символ смерти... Конечно, кроме как издёвками, мы не могли реагировать на такую «символику». Хотя, возможно, по нынешним меркам, это был не самый худший спектакль. После него, правда, директор театра Шатле меня больше не приглашал туда ни одного раза, он предпочёл вообще со мной больше никогда не встречаться, где бы он ни был. — Кому он сделал этим хуже, интересно? — Не знаю, что-то, видно, я сказал ему не то по поводу той постановки. Понимаете, в этом спектакле мы на одной сцене стояли с самой Ириной Константиновной. А она для нас была главным авторитетом, носителем и хранителем русских традиций, к которым мы, несмотря на тогдашнюю нашу молодость, уже тоже принадлежали и которые нам предстояло продолжить в будущем. Поэтому всякие глупости и придумки режиссёра мы воспринимали с большой иронией и не собирались проявлять ни малейшую солидарность с теми, кто оскорблял представление Архиповой о том, как должна быть поставлена русская опера. В остальном же я вспоминаю потрясающие дни и часы, проведенные в общении с ней именно во время этих поездок. С тех пор наши отношения переросли… я могу назвать это словом «дружба», ведь так оно и было, хотя кому-то это, возможно, покажется самонадеянностью с моей стороны. Тем не менее это было дружбой, которая у меня была сопряжена с восхищением её личностью и мастерством и, безусловно, с гордостью, что я общаюсь с такой великой певицей. Каждый раз, появляясь в Москве, я приглашал её на свои выступления, и она всегда приходила. Сейчас я понимаю, что должен был иногда раздражать её, потому что в начале моей карьеры то, что я делал на сцене, было ну никуда не годным. Но она никогда не позволяла себе открыто критиковать кого бы то ни было, а всегда самым деликатным образом, намёком или в форме вопроса пыталась что-то подсказать: может быть, сделать так или по-другому? ---------- Выступление Дмитрия Хворостовского на XII Всесоюзном конкурсе вокалистов имени Глинки в Баку. 1987

Вторая часть интервью - по ссылке https://ok.ru/group/54201806684239/topic/68750751542095