─ В начале лета вы известили о болезни и вынужденном перерыве в выступлениях, потом была пауза в несколько месяцев, во время которой от вас не поступало никакой информации, за исключением короткого сообщения, что лечение проходит нормально. Поэтому выложенный в середине сентября на сайте The Metropolitan Opera двухминутный ролик с вашей совместной с Анной Нетребко репетиции «Трубадура» собрал за сутки более ста тысяч просмотров. ─ По большому секрету: ни свой сайт, ни страницы в социальных сетях я лично не веду. Мне помогают специально обученные люди. Разумеется, они делают все с моего одобрения, но сам посты в Facebook не пишу и фото в Instagram не выкладываю. ─ Почему? ─ Не хочу. Возможно, ошибаюсь, но не вижу в этом большого смысла. Да, для многих социальные сети стали важной частью жизни, но не для меня. О том, сколько человек поставило лайки или посмотрело записи концертов, узнаю от окружающих. Хотя сказанное, разумеется, не отменяет признательности ко всем, кто проявил внимание к моей судьбе и продолжает сопереживать. Чувствую отношение людей, их любовь. Этого нельзя не заметить. Тем не менее слишком впускать в свой мир, раскрываться перед посторонними я не готов. Не думаю, что это нужно делать. У меня публичная профессия, но по характеру я закрытый человек и тщательно охраняю приватное пространство. Это только мое и ничье больше. ─ Тем не менее об опухоли в мозге вы сказали сами… ─ Из-за прогрессировавшей болезни я отменил один event, второй, третий, не хотелось, чтобы поползли какие-то слухи, начались пустые домыслы, и я заявил все как есть. Это было вполне логичным шагом с моей стороны. Наверное, поступок не слишком типичный, но каждый выбирает для себя. Мне так проще жить. В любом случае пришлось бы давать потом комментарии, что-то объяснять. Почему не сказать сразу, попытавшись тем самым закрыть тему? Не привык лгать и вводить людей в заблуждение. Я хорошо все обдумал, взвесил, посоветовался с семьей, с близкими, с Марком Хилдрю, моим другом и многолетним директором... Вместе решили: говорим правду. Бог видит, зарабатывать пиар на болезни и чужом любопытстве я точно не стремился. ─ Вам почти сразу предложили медицинскую помощь в России, но вы отказались. ─ У меня все есть, и ничего не нужно. Помогать надо тем, кто лишен возможностей обеспечить себя. Кроме того, важно понимать психологическое состояние человека, только узнавшего о тяжелой, не исключено, смертельной болезни. В такой момент менее всего хочется общаться с кем-либо. Это радостью и счастьем мы готовы делиться с миром, а в беде лучше побыть одному. С новой реальностью проще свыкаться наедине с собой. Надо все пережить самому, тут никто не поможет. Не сумеет, даже если сильно захочет. ─ И подготовиться к подобному тоже ведь заранее не получается. ─ Знаете, болезнь не стала для меня таким уж сюрпризом, видимо, я к ней подошел. Продолжительное время не мог избавиться от пессимистического настроения, появилось черное восприятие мира, чувство апатии и усталости. Перестал получать наслаждение от работы, был очень утомленным, безразличным к происходящему вокруг. Возможно, причиной служило физическое состояние, но до поры я не понимал этого. ─ А потом? ─ А потом дошло: что-то не так, я не в порядке. Правда, сперва думал, это другая болезнь ─ вертиго, связанная с воспалением среднего уха. Из-за нее нарушается вестибулярная функция, трудно сохранять равновесие, начинаются головокружения, при движении возникает ощущение тошноты. Через какое-то время понял: дело не в этом, все гораздо серьезнее, хотя знакомые и коллеги продолжали уверять, что напрасно сгущаю краски, и все скоро пройдет. Не прошло. ─ Когда подтвердился диагноз? ─ Я сделал несколько серьезных обследований. Здесь, в России, в Англии и в Америке. Первое и самое тщательное прошел в клинике Бурденко. Вся профессура собралась на консилиум и обсуждала мой случай. ─ Слово «рак» прозвучало? ─ Нет. Но суть была уже ясна. ─ Обследование в Бурденко ─ это ведь май? ─ Да, конец месяца. Из Москвы я полетел в Лондон, а оттуда в Нью-Йорк. Времени не терял. Не в моем характере сидеть и терпеливо ждать, пока решается твоя судьба. Если что-то нужно выяснить, иду и узнаю. А уже потом решаю, что с этим знанием делать. ─ Первая мысль, когда опасения подтвердились? ─ Конечно, шок. А как иначе? Нормальная человеческая реакция! Всегда ведь надеешься на лучшее, но допускаешь и худшее. Старался гнать дурные мысли, но они все равно приходили… Попробовал отключить эмоции, рассуждать здраво. Понял, что не могу вот так взять ─ и уйти. Вокруг меня люди, мама и папа, жена и дети. Нина и Максим совсем еще маленькие… Постепенно узнавал правду о болезни, о возможностях ее лечения и потихоньку успокаивался. Более всего страшит неизвестность: что скрывает темная комната? Когда видишь картину, пусть даже не самую приглядную, становится легче. Понимаешь, от чего и куда плясать. От врачей услышал главное: «Скорее всего, вы не умрете». Это первое. Не менее важным для меня было и то, что по-прежнему смогу работать на сцене, вести активный образ жизни. Да, не исключены определенные ограничения, но это неизбежные потери. Ради такой цели стоило потерпеть неудобства, связанные с химиотерапией и облучением.

─ Однажды вы рассказывали, как здесь, в Москве, вам делали операцию на носовых пазухах. Было так болезненно и некомфортно, что вы сравнивали процедуру со средневековой пыткой. Подозреваю, лучевая терапия еще жестче? ─ Как показывает опыт, все в жизни относительно. Надо понимать, что стоит на кону. Конечно, лечение не должно быть мучительнее болезни, но когда перед тобой выбор ─ жизнь или смерть… При этом могу повторить, что манипуляции с носовыми пазухами считаются не самыми сложными, но весьма неприятными по физиологическим ощущениям. Больно, проще говоря. В химиотерапии главная проблема ─ продолжительность курса. Надо настроиться как минимум на полгода систематического лечения. Сцепить зубы и терпеть. Очень помогла поддержка жены. Без Флоранс справиться с ситуацией было бы гораздо сложнее. Фло ни разу не позволила себе усомниться, что возможен иной исход, кроме победы над болезнью. Поначалу я ведь находился в полном расстройстве чувств. Пока ты на публике, держать лицо проще, я давно научился внешне не выказывать эмоций, но когда остаешься наедине с самим собой… Болезнь может подавить, сломить волю, если не противопоставить ей что-то еще более сильное и важное. Любовь, семья, работа, спорт ─ надо непременно зацепиться за шанс и держаться за него руками, ногами, чем угодно. Я заставлял себя чуть ли не каждый день посещать тренажерный зал, хотя в тот момент начались всякие осложнения, воспалился седалищный нерв, я с трудом двигался, вставал, садился, ходил… ─ Последствия химии? ─ Скорее, радиации. Меня облучали шесть недель. Это сильный удар по организму, серьезный ущерб здоровью. Последняя процедура была 12 августа, а голова до сих пор фонит. ─ В каком смысле? ─ В прямом! Я частично облысел, волосы на затылке посыпались. В клинике Рочестера в США мне сделали мощную биопсию, операцию под общим наркозом, без которой нельзя было понять, какую методику лечения выбрать. Сверлили отверстия в основании черепа. Если поднести руку к участку, который подвергся облучению, даже дополнительное тепло можно почувствовать. Бывают моменты, когда приливает кровь, и все там начинает пульсировать. Разве что музыка не звучит. Это результат радиации... ─ А головокружения ушли? ─ Не совсем. Меня предупредили, в той или иной форме они могут остаться до конца моих дней. Значит, буду жить с этим. Вот и провожу физические упражнения, укрепляющие чувство равновесия. ─ Взяли специального тренера? ─ Сам справляюсь. Я всегда старался посещать спортзал хотя бы пару раз в неделю, теперь делаю это чаще. Для того комплекса, который мне сейчас разработали, даже специальные тренажеры не нужны, можно заниматься в любой свободной комнате. Важна регулярность, система. Поначалу больно, трудно, но я вышибаю клин клином, постепенно мышцы разогреваются, и неприятные ощущения отступают. У меня здоровый организм, и это должно помочь справиться с болезнью. Обязательно поможет. Я знаю. Теперь будет только лучше. И дело не в дешевом бодрячестве или показном оптимизме. Считаю себя способным здраво оценивать происходящее и вполне отдаю отчет, насколько серьезна ситуация, в которую попал. Напоказ радоваться жизни не буду. Тем не менее настроен бороться и использовать любой шанс, чтобы найти позитив. Про таких, как я, американцы говорят: survivor, намеренный выжить, цепляющийся за жизнь…

─ Вы ведь и страх высоты пытались победить, даже с парашютом специально прыгали. ─ Эта боязнь с юности. Подростком я едва не сорвался со скалы на красноярских Столбах. Шел дождь, а у меня была совершенно не та обувь, я поскользнулся и начал падать. В последний миг инструктор сумел чудом подхватить. И спас мне жизнь. Иначе наверняка разбился бы, погиб. С тех пор я не слишком большой экстремал. Даже на балконе ощущаю себя не очень уверенно. Дети подходят к краю, смотрят через перила вниз, а у меня все холодеет внутри, мурашки по коже бегут. Но стараюсь справиться с фобией. Вся жизнь ─ борьба и преодоление. Вот хотел полетать на истребителе, почувствовать перегрузки. Здесь, под Москвой. Разумеется, в качестве пассажира. Товарищ рассказал, и я загорелся мечтой. Все почти сложилось, но в последний момент сорвалось. Ничего! Может, в следующий раз. Если врачи разрешат… Повторю: в трудные моменты очень помогает повседневная рутина. Дела отвлекают от плохих мыслей. Я должен постоянно следить за голосом, это мой рабочий инструмент, который надо содержать в порядке. В любом состоянии час-два в день занимаюсь вокалом. Что-то разучиваю, исполняю знакомые произведения. Это невероятно дисциплинирует, приводит в тонус. Главное ─ не прерываться: день за днем, день за днем… ─ Неужели не брали передышку, Дмитрий? ─ Нет! Больше скажу. Уже после начала курса лучевой терапии решил дать концерт в российском посольстве в Лондоне, хотя к тому моменту отменил все запланированные выступления. Идея пришла в голову спонтанно. Вдруг понял, что никогда не пел перед нашими дипломатами, хотя живу в Англии более двадцати лет. Захотел показать людям, что я в силе, в форме. В зале яблоку негде было упасть, я пригласил на вечер и своих друзей. Благодарен Александру Яковенко, послу России в Великобритании, за теплый прием. Получилось душевно, и это был важный стимул. Я проверил, смогу ли выдержать новую для себя эмоциональную нагрузку. ─ А в чем была ее необычность? После стольких лет, проведенных вами на сцене. ─ Все по-другому! Как в первый раз. Болезнь и все, что с ней связано, обогатили меня дополнительным опытом. Раньше не испытывал подобного. Совершенно иное ощущение! Я вышел из-за кулис, смотрел на лица людей, а внутри все бурлило. Потребовалось усилие, чтобы взять себя в руки, успокоиться и сглотнуть комок, который застревал в горле. История повторилась 25 сентября на открытии сезона в Met, где я дебютировал после вызванного лечением перерыва. Понимал: когда появлюсь на сцене, начнется овация. Знал, что дирижер наверняка приостановит спектакль, давая залу выразить эмоции. Было важно выдержать в эти минуты, не сбить дыхание, не разрыдаться от обилия чувств, не рухнуть на пол. Не утрирую! Серьезнейшее психологическое испытание! Это оказалось наиболее сложным. Не глобальный процесс возвращения на сцену, а именно первый шаг по ней.

Партия графа Ди Луна в «Трубадуре» Верди считается одной из самых трудных у баритонов, хотя я очень ее люблю. По ходу спектакля мой герой ведет много боев на саблях, что в нынешнем состоянии вызывало дополнительное беспокойство, но, повторяю, тревожился не из-за этого, а из-за выхода на первый монолог. Шел и твердил: «Не расколоться! Главное ─ не расколоться!» И этого не случилось. Сдержался. ─ Сделали глубокий вдох? Или выдох? ─ Использовал весь доступный мне инструментарий. Улыбался, вертел головой, пытался разглядеть среди зрителей знакомые лица, готов был совершить что угодно, лишь бы не дать сердцу затрепетать сверх меры, не оказаться беззащитным перед аплодирующим залом. Нужно было переключить внимание на что-то другое, не прислушиваться к внутреннему состоянию. ─ А когда в финале вам под ноги посыпались белые розы? ─ Еще один сильнейший удар! Если к началу спектакля я морально подготовился, то дождь из цветов застал меня врасплох. Накануне прошла генеральная репетиция на публике, и я знал, что овация в конце обязательно будет, но такого количества роз никак не ожидал. Мы вышли на поклоны, выстроились в линию, и вдруг дирижер спектакля Марко Армильято схватил меня за руку и вытолкнул вперед. В первую секунду я даже растерялся: так не принято. И тут из оркестровой ямы полетели цветы. Много! Очень! Я не знал, что делать, как себя вести. Оглянулся на партнеров: Аня Нетребко, Марко аплодировали и… плакали. Но я ведь тоже не железный! Наклонился, начал дрожащими руками собирать розы, а они продолжали сыпаться передо мной! Длинные, колючие… Я вручил те, которые уже поднял, дамам, стоявшим на сцене. Такое выражение признательности оркестра Met, поверьте, дорогого стоит. В этом театре удивительная, потрясающая атмосфера! Наверное, подобного нет больше нигде в мире. Накладывает отпечаток и то, что я лично знаю там чуть ли не каждого монтировщика и осветителя. Эдакие крепкие мужики, настоящие бугаи из Бронкса и Бруклина с характерным произношением… И с работающими в других службах театра, будь то пошивочный цех, гримеры или администрация, я давно знаком. ─ Вы когда дебютировали в Metropolitan Opera? ─ Ровно двадцать лет назад. В октябре исполнилось. И вот представьте: мы каждый раз встречаемся и общаемся на разные темы. Одни люди уходят, другие появляются, но дух Met остается. Это чувствовалось всегда, однако в сентябре я ощутил все особенно остро. От музыкантов оркестра, хора, партнеров исходила такая волна позитива, что меня накрыло с головой. Читать далее - https://ok.ru/group/54201806684239/topic/68552465165135