Работа над романсами началась летом 1935 года и протекала в трудное для молодого музыканта время. У него была койка в общежитии техникума, в огромной комнате, где кроме него ютилось еще человек пятнадцать. Жил впроголодь; крошечной стипендии, разумеется, не хватало, и он подрабатывал вечерами то в пивнушке у Кировского завода, то в ресторане Чванова на Петроградской стороне. Романсы вскоре пришлось на время оставить: ослабленный постоянным недоеданием, Свиридов простудился. Болезнь приняла серьезный характер, и он на время уехал в Курск. Кроме климата, значительно лучшего, чем в сыром Ленинграде, там была мать, которая могла подкормить юношу. К концу года, в Курске, романсы были закончены и стали первым крупным достижением 19-летнего композитора. После его возвращения в Ленинград они были изданы, исполнены на радио, а с 1937 года, в связи с торжественным празднованием 100-летия со дня смерти поэта, вошли в репертуар таких выдающихся исполнителей, как Лемешев, Пирогов, Мигай. Возможно именно поэтому критики отнесли появление этих романсов к юбилейному году.

Многие годы спустя, в 1987 году, в дневнике композитор записал: «1935 год. «Пушкинские романсы» – переменили мою жизнь». А в еще более поздней тетради Свиридов записывает: «Пушкинский цикл. Одна из лучших моих вещей. Его бы надо назвать «Бедная юность». Именно такой была моя юность. Бедная, нищая (с той поры я навсегда смирён с нищетою, никогда на нее не обижался, не сетовал), бесприютная, бездомная. Такой стала вся моя жизнь и жизнь всей России, всего русского народа, лишившегося дома, крова над головою каждого человека. Надежды сулила лишь сама жизнь, судьба, бессознательная надежда на Бога. А помощи было ждать неоткуда...

Подобно тому, как Первая симфония 19-летнего Шостаковича показала миру будущего великого симфониста, так и этот вокальный цикл 19-летнего Свиридова показал миру будущего великого мастера вокальных жанров. Романсы, избранные им, на первый взгляд не связаны не только сюжетом, но и музыкальными реминисценциями. Однако композитор впервые проявил здесь свойственное ему умение на основе отдельных, не связанных между собою стихов, создавать цельную композицию.

«Роняет лес багряный свой убор» – строгая благородная элегия, проникнутая суровым раздумьем. Неторопливо и свободно разворачивается вокальная мелодия, ее сопровождает графичная фортепианная партия, словно рисующая голые ветви осенних деревьев, холодное северное небо. С этим первым образом сопоставлен внутренний мир поэта («Пылай, камин, в моей пустынной келье»). Музыка приобретает патетический оттенок, четким становится метр, мелодия стремится ввысь, поддержанная мощными аккордами аккомпанемента, но затем ниспадает, чтобы завершиться грустным, полным безнадежности «И милого душа моя не ждет».

«Зимняя дорога» основана на непрерывном движении аккомпанемента, словно передающим неутомимый бег саней по накатанному снежному пути. На его фоне звучит простая, непритязательная мелодия, напоминающая бытовой романс пушкинской поры. В средней части («Скучно, грустно... Завтра, Нина, завтра к милой возвратясь, я забудусь у камина...») движение слегка замедляется, в коротких мелодических отрывках – и грусть, и ласка, и задумчивость. Но это – всего лишь греза. Продолжается неостановимый бег саней.

Сходный по выразительным средствам «Зимний вечер» отмечен еще большими контрастами: напеву в духе бытового романса теперь сопутствует аккомпанемент, в котором и завывание бури, и тревога. А в центре снова возникает ласковый спокойный образ, возможно, воспоминание детства, когда няня рассказывала сказки под вой зимней вьюги. Заканчивается романс постепенным истаиванием, угасанием.

Заключительный номер цикла – «Подъезжая под Ижоры» – наполнен радостью жизни, солнечным светом и ликованием. Взмывает ввысь вокальная линия, которую поддерживает непрерывное стремительное движение аккомпанемента. Голосу «отвечают» фанфарные возгласы в верхнем регистре рояля, имитирующие звуки почтового рожка. Царят молодость, юмор, даже озорство. Любопытно, что критики обнаружили в первой вокальной фразе интонации Марсельезы, а после слов «Хоть вампиром именован я в губернии Тверской» у фортепиано пробегает целотонная гамма, со времен Глинки ставшая характеристикой Черномора. В среднем разделе возникают мимолетные зарисовки – то отзвуки салонного романса («Упиваясь неприятно хмелем светской суеты»), то небрежный набросок портрета героини с лукавыми форшлагами («... эту скромную спокойность, хитрый смех и хитрый взор»), мгновенная остановка, теперь уже дразнящая героиню («Если ж нет...») – и вновь непрерывный бег то ли дорожной коляски, то ли самой жизни. Источник: Belcanto.ru