Что означали слова на стене заброшенного храма (рассказ)

1. Собрались в дорогу

– Сдавай билеты на поезд, – сказал я сыну. – Поедем на машине.
900 километров по Холмогорам до деревни Зарученье. Вверх-вниз, вверх-вниз, особенно на границе Вологодской по Архангельской.
С чего передумал, когда "против" больше, чем "за"?
Да, зрение упало, – сначала напомнил, – руль крутить одному, – еще напомнил, – куда такая для глаз нагрузка? – сначала сомневался. А потом махнул рукой, Северную Россию повидать, да еще со взрослым сыном, – решено.
Дорога-то как манила, – вот еще что.
Пытливый читатель уже обвел кружком цифру "900". А Холмогоры-то "подлиньше" будут, аж за тысячу километров. Верно. Только с Холмогор свернуть нам надо пораньше, до Архангельска, на Няндому. По приглашению наших замечательных няндомских сватов. Деревенька под городком Няндома с праздничным названием Зарученье. Две-три эсэмэски, и мы едем знакомиться, кстати, в таких случаях путь становится покороче.
Ты знаешь, – говорю себе, – всякий раз когда слышу слово "Холмогоры", не забудь: кроме названия дороги, еще деревня так называется, в низовье Северной Двины, с допетровских времен. Зазорно будет не наведаться туда.
Но сначала надо пройти трассу М8, от Москвы, не доезжая Архангельска. Города там знатные: Переславль-Залесский, Сергиев-Посад, Ростов Великий, Ярославль, Кострома. Не хочешь – объедешь. Где-то след Ломоносова и рыбного обоза, с которым он шел.
И поехали мы, вернее думали, что поехали, – по Холмогорам не едут, так, спускаются-поднимаются. На холм - с холма. По полосе "шелковисто-гладкого асфальта", если воспользоваться набоковским описанием какой-то "american road". Движение мягкое, как по коврику с короткими ворсинками.
Водители грузовиков здесь учтивые. Мигают тебе правым "поворотником" – обгоняй, не стесняйся. Левым - не дергайся, по "встречке" что-то идет.
А в долинах стелются туманы, а поля красуются зарослями Иван-чая узколистного, а от сосновых лесов веет свежестью и запахом коры.
Нигде не вспомню таких видом, как на Холмогорах, нигде.
И грянул дождь, да что там дождь, ливень зарядил на всю дорогу.
Радуюсь ему, но ехать, когда он хлещет по лобовому стеклу, никому не пожелаю. Перед бампером небесный художник будто стер все контуры умелой рукой. Исчезнувшая дорога и клубы пара. Эх, дорога. Едешь будто не по ней, а над ней. Приборы показывают "скольжение". И в какой-то момент я не в "легковушке", – так, в шхуне, попавшей в шторм, – привет Айвазовскому.
Что делать? По пути хотелось в старинные деревни Андричевскую и Пежму. А тут такое стихийное бедствие.
К чему веду рассказ? Дорога определяет настроение. Дорога определяет направление. Разговаривает с тобой, шепчется, нашептывает разные небылицы. И что бы там с тобой не стряслось – послушай ее, она приведет куда нужно. Мы держались на трассе, пока не свернули в один случайный поворот – переждать "разбушевавшуюся стихию".
Дорога усыпана гравием, ехать можно, Это не «Поворот не туда» и не «У холмов есть глаза». А вот ветер лютует на пару с дождем. Вдалеке показался чернел храм заброшенный. Ну что, подъедем?
–Нет! Я туда не пойду! – кричит Димка.
–Ну ладно, так проедем чуть. Дождь то надо переждать.

2. Подошли к Храму

Дорога вела на деревенскую площадь, и выходило, что к Храму. С большими ямами, залитыми водой. Дождь приостановился. Вышли размять ноги. Село. Площадь. Река виднеется. А там и храм невдалеке.
Церковь заброшенная, угрюмая, забытая лет на двести. Купола нет. Обобрали с ног до головы, обругали, как виновницу чего-то, обидели, как сиротку.
Людям когда-то партия приказала лихоимничать, – они лихоимничали. Приказала: «не верить», – они и не верили.
"Кому церковь не мать, тому и Бог не отец" – про таких людей сказывают. Ничего святого. Стоит посреди деревни обруганный храм и «ходют» люди мимо, на работу, на свадьбу, детей рожают, мимо с коляской гуляют, опять на работу, потом и на пенсию, да и покойника мимо несут, эх, весело, ничего не скажешь.
Обошли. Небо раздвинулось. Закат развиднелся. Правда, "комарьем" начало щипать крепко.
Раньше люди храму улыбались, верили, надеялись на что-то, в праздники и в беду по-нарядному одевались и шли, шли сюда. Исповедовались, причащались, венчались, крестили детей, отпевали ушедших.
А нынче?
В голове: мое первое крещение. В избе, над тазиком. А как по-другому, если деревня без церкви и священника, а та, что с церковью, зимой не доехать.
Опять обошли вокруг, осторожно, крестов нет, а захоронения где-то остались.
За церковью было кладбище. Хоронили достойных, православных людей, чтобы молитвы и звон колоколов слышали даже усопшие. Те, кто был там похоронен, всегда присутствовали на каждой службе в церквях незримо, их поминали. А батюшки обходили прилежащее кладбище с определённой молитвой, обращаясь к Богу о прощении их грехов...
Стало быть, раз снесли могильные памятники, и пасут скот, то память о тех людях не сохранилась.
Теперь поляна, козы, да буренки. А под стенами бурьян. Его косить -то на час работы. Ан нет, никто не приходит. Храму возраст три века, а возле храма ни одной могилы - все свалено. Плиту могильную раз видел во дворе, по хозяйству люди применили, правда, в другой деревне, но здесь, видно, то же так.

3. Что оказалось внутри

Портал зарос бурьяном, завален досками и бревнами, человеку не пробраться, но есть ощущение, что в приоткрытые двери кто-то другой проходит, может бестелесный, так не для него храм строили, стало быть, человеку через окно можно.
–Ну, Димка! Жди меня тут.
Влез в окно, сын сфоткал. Спустился с окна на груду обломков. Перекрестился. В Храм нельзя попасть иначе, – можно через окно, похожее на арку, без рам и стекол.
В голове: сходишь в храм - поставишь свечу, легче станет.
Вошел – нет алтаря, престола, жертвенника, икон, фресок, вообще образов нет, и пола нет.
Но горнее место, бывшее за алтарем осталось, светло там, в полукруге между трех окон.
Евангелие, напрестольный крест, дарохранительница, – где-то в музее, как образцы рукоделия, хотя говорят они, что лишили их храма, и нового дома они не приобрели.
Икон и фресок нет. А стены намоленные, прикоснись ладонью – теплые.
Пола нет. Я ходил по большим бревнам, что остались.
Притвор в темноте, туда идти побоялся. Раньше кающиеся, временно отлученные от Причастия, там стояли.
Окна для людей и ангелов. Те и другие здесь бывают, но с разными, как я понимаю, целями. Свечу не поставил, но полегчало – молитва пришла.
В голове: помолись, храм разрушенный - все храм.
Молюсь, но веет холодком, наверное, это и называют «нет благодати».
От разрушения храма алтарь и место престола не перестают быть святыми – остается закладной камень, куда помещается частичка мощей святого, в чью честь строится храм. Храм строится так, что закладной камень оказывается в центре алтаря под престолом, на котором совершается евхаристия.
В голове стучит: Нет здесь закладного камня, – ни одного камня на месте престола не осталось. Пол весь содрали.
Храм, даже разрушенный, всегда остается храмом, святыней...
Поэтому, входя под своды храма, в котором даже каркают вороны, нужно перекреститься. Потом храм можно обойти, постоять помолиться, – написал Священник Константин Пархоменко. Но мы это сделали сразу, как подошли к храму.
…Храм зачем-то удерживал меня. И я пытался найти малейшее доказательство оставшейся святости. Смотрю, закат в окнах, птицы под куполом щебечут, значит, прилетели к ангелу. По церковным поверьям, даже в разрушенном храме есть ангел, и молитвы где-то бродят по стенам.
Вот у древних греков была попытка все грехи передать богам, ну хотя бы в виде шалости. И Боги сполна оправдали доверие. Зевс "брюхатит" невинных девушек. Гермес думает, кого обмануть еще. Артемида превращает людей в животных, не спрашивая разрешения.
А мы, русские, богам ничего не передали, повторить ноу-хау греков не удалось, сложили потихоньку грехи свои в храмы (иначе чего туда не идут, чего их не восстанавливают).
Но грехи – существа беспокойные, неугомонные, все выглядывают из-за решеток в окошки.
Народ позаботился об утвари, вынес все, а решетки не смог или испугался, чтобы грехи не вылетели.

4.Нежданная исповедь

В голове стучит: Димке полезно будет войти, ощутить атмосферу древности. С дуру взял, подставил табурет, да и выцарапал перочинным ножом его имя на стене. да еще добавил: "Ты войдешь!" Потом смотрю, а табурет на трех ножках, думаю: как выдержал? Не случайно! Убрал подальше.
Кричу:
–Димка! А ну влазь! Глянь, тут тебе пожелание.
Он влез в окно и спрыгнул на бревно.
Я стоял у стены. Провёл пальцами по шершавой кладке — и говорю ему, смотри! Имя твое не случайно. Надо помолиться, на легкую дорожку.
— Пап... — голос его сорвался, как моя кепка под этим ветром. — Я тебе не говорил никогда....
–О чем сынок?
–Это не случайно. Это предупреждение мне. Я так и знал, и не шел в храм из-за этого.
Небо прояснилось. Закат догорал. Тени от берёз за окнами зашевелились.
–Я знаю, кто меня вызывает. Мы раньше проводили в заброшенных храмах разные ритуалы. Потом я узнал, что за это мы будем наказаны.
Вытаскивали все, что ценное, что можно продать. Сосуды медные, иконы, книги. …
А один придумал «Чёрную мессу» провести.
Это прямое издевательство над христианской литургией (чтение молитв задом наперёд). Мы тогда еще нарядились в черные балахоны. Зажгли свечи. Принесли профанированные «дары» — это чёрный хлеб, и вместо вина убили курицу и ее кровь должны были глотнуть. Жгли костры и пеплом обмазывали лица, чтобы призывать «падших ангелов» или демонов вместо святых.
На стенах нарисовали пентаграммы тоже кровью той курицы. Делали «запечатывание» зла. Из черепов сделали ритуальные чаши. А еще включали диктофоны и вели запись всяких звуков, будто это «голоса духов».
А помнишь, мальчик у нас был в классе, Виталька. Помнишь, его перевели тогда из нашей школы. Так это из-за нас.
У него сутулость была. Мы придумали запереть его на ночь в храме, чтобы к утру он выровнялся. Мать его нам звонила, а мы врали, что не знаем, где он. Утром его открыли. Он был весь белый, как полотно, глаза навыкате, голос от криков охрип. С нами не хотел разговаривать.
Вдруг сквозняк донёс со стороны алтаря слабый звук — будто кто-то провёл ногтями по дереву. Три удара. Пауза. Ещё два.
Я посмотрел в ту сторону. Там зашевелилась тень. И мне показалась, это тень того самого Витальки.
Выходило, тогда мой сын пошутил над верой, над храмом и над приятелем, а теперь я пошутил над сыном. И тоже боюсь признаться.
...Мы ехали по трассе дальше, в сторону Архангельска. Другими мы стали после храма. Другими стали холмы. Помните, у Констебла, "Вид на Хайгет с Хэмпстедских холмов", а здесь открывалась панорама, назовем ее "Виды с Архангельских холмов".
Еще подумал, что храм про такие храмы говорят: не действующий. Это же не верно. Действующий он, коли сын дал мне свое признание и кается. Я же вижу, что кается. Благодаря храму мы стали ближе друг другу. А это важно.
Ночью дождь начался с новой силой. Если тот небесный слесарь пощадил нас у храма, то теперь он не на шутку взялся шалить с погодой, открывал-закрывал кран...
Но мы с дороги уже не сворачивали, я только понизил скокрость.
…И в Зарученье мы юркнули ночью, как-то даже незаметно для себя.
А в гостях тепло. Деревня, банька, стряпня хозяйки, ленивое потягивание перед простором, открывающимся в низовьях реки, лодка, палатка, ночь на Нименьгском озере, поляна, земляника, болото, мох, морошка.

5. И вот уже обратно

...С лукошком земляники на полу между сиденьями. Но скажите мне, случайно ли все. Дожди, повороты, храмы?
Случайно ли за 900 км едешь к людям, которых в глаза не видел, а они добрейшей души?
Еще интересный маршрут по трассе "Холмогоры". Через Переславль, Ярославль, потом мимо Петровска, Пошехонье (реки Сога и Согожа) - и на Череповец, чтобы оттуда свернуть в древний город.
Люблю эту дорогу: вверх - вниз..., вверх-вниз…
Кто водит нас по этим дорогам? Разве случайно судьба может потащить тебя за тридевять земель, в тот старый храм…