Предыдущая публикация
Постскриптум уходящих шагов (Рассказ о том, как от нас отдаляются дети)
Photo. Eberhard Grossgasteiger
-Никита вырос, и от нас уехал, – слова вырвались наружу, я удивился, что от меня.
-Ну и что? Все дети вырастают и уезжают. Ну, как птенцы из гнезда, ты ж понимаешь.
Тень на стене задвигалась, видимо владельцу ее, то бишь мне, было слегка неуютно.
–Может, ненадолго, – у меня в запасе нашлось робкое замечание.
-Навсегда он уехал, – безапелляционно ответила жена.
-Никита вырос, и от нас уехал, – слова вырвались наружу, я удивился, что от меня.
-Ну и что? Все дети вырастают и уезжают. Ну, как птенцы из гнезда, ты ж понимаешь.
Тень на стене задвигалась, видимо владельцу ее, то бишь мне, было слегка неуютно.
–Может, ненадолго, – у меня в запасе нашлось робкое замечание.
-Навсегда он уехал, – безапелляционно ответила жена.
Photo. Eberhard Grossgasteiger
-Не надо так…
–Ты изводишь себя, прекрати это самоедство, – она нашла в себе силы быть категоричной.
-Успокаиваешь, да?
–А что я еще скажу?
–Не могу слышать твой старческий голос.
–Зачем ты меня оскорбляешь? Пора привыкать, возраст есть возраст.
-К этому нельзя привыкнуть.
-Скажи, у него должна быть своя самостоятельная жизнь?
Махнул рукой.
-Не надо так…
–Ты изводишь себя, прекрати это самоедство, – она нашла в себе силы быть категоричной.
-Успокаиваешь, да?
–А что я еще скажу?
–Не могу слышать твой старческий голос.
–Зачем ты меня оскорбляешь? Пора привыкать, возраст есть возраст.
-К этому нельзя привыкнуть.
-Скажи, у него должна быть своя самостоятельная жизнь?
Махнул рукой.
Photo. Eberhard Grossgasteiger
–Он любит путешествия, горы… Карелия, Дагестан, Алтай, ну почему ты на это закрываешь глаза?
–С гор тоже слазят иногда, – ну вот и пошутил, как всегда неудачно и глупо, и вообще, что ни говорю о сыне – получается глупо.
–Он любит путешествия, горы… Карелия, Дагестан, Алтай, ну почему ты на это закрываешь глаза?
–С гор тоже слазят иногда, – ну вот и пошутил, как всегда неудачно и глупо, и вообще, что ни говорю о сыне – получается глупо.
Photo. Eberhard Grossgasteiger
Каждый вечер мы с матерью, идем на нашу кухню, старую кухню вечерних посиделок, – туда, куда по очереди забегали за бутылочкой молока или бифидумбакетерина (никогда не забуду название) или пустышкой. Раньше я по утрам варил кашу, усаживал детей, нахваливал свое варево и своих маленьких едоков.
Сейчас мы включаем светильник, ставим ворчащий чайник, садимся, о чем-то говорим, но каждый раз мы понимаем, что любой разговор все равно будет о нем.
Каждый вечер мы с матерью, идем на нашу кухню, старую кухню вечерних посиделок, – туда, куда по очереди забегали за бутылочкой молока или бифидумбакетерина (никогда не забуду название) или пустышкой. Раньше я по утрам варил кашу, усаживал детей, нахваливал свое варево и своих маленьких едоков.
Сейчас мы включаем светильник, ставим ворчащий чайник, садимся, о чем-то говорим, но каждый раз мы понимаем, что любой разговор все равно будет о нем.
Photo. Eberhard Grossgasteiger
Скучаем. Смотрим на пустой стул у стены, за столом, где он всегда сидел, смотрим на царапины от кошкиных когтей, и слышим голоса оттуда, из сбежавшей от нас эпохи:
-Ну куда ты кошку посадил? Ешь кашу.
-Мама, ну пусть она поиграет, жалко что-ли?
–Это еще что такое, ну-ка ешь!
–Так, доедать за тобой некому!
–Пока рассказ не дочитаешь – гулять не пойдешь.
–Этот пример такой же, как мы только что с тобой решили.
Жена ждала сына каждый день, каждый час и каждую секунду.
Каждый шум лифта – это он. Нет? Не он?
Звонок в дверь. Ну наконец-то! А! Налоговое извещение.
Со временем она уже перестала спешить на шаги из лестничной площадки, и на звонок в дверь, – может понимала, что он никогда не вернется, и поэтому стала скованнее в движениях, в поступках. Украдкой ловила каждое слово, брошенное ненароком, каждую весть о сыне, незаметно, скрытно, чтобы никто не заметил ее переживаний. Она как-то незаметно постарела. Мы это понимали, но мы не могли понять, что его жизнь уже не имеет к нам никакого отношения.
Скучаем. Смотрим на пустой стул у стены, за столом, где он всегда сидел, смотрим на царапины от кошкиных когтей, и слышим голоса оттуда, из сбежавшей от нас эпохи:
-Ну куда ты кошку посадил? Ешь кашу.
-Мама, ну пусть она поиграет, жалко что-ли?
–Это еще что такое, ну-ка ешь!
–Так, доедать за тобой некому!
–Пока рассказ не дочитаешь – гулять не пойдешь.
–Этот пример такой же, как мы только что с тобой решили.
Жена ждала сына каждый день, каждый час и каждую секунду.
Каждый шум лифта – это он. Нет? Не он?
Звонок в дверь. Ну наконец-то! А! Налоговое извещение.
Со временем она уже перестала спешить на шаги из лестничной площадки, и на звонок в дверь, – может понимала, что он никогда не вернется, и поэтому стала скованнее в движениях, в поступках. Украдкой ловила каждое слово, брошенное ненароком, каждую весть о сыне, незаметно, скрытно, чтобы никто не заметил ее переживаний. Она как-то незаметно постарела. Мы это понимали, но мы не могли понять, что его жизнь уже не имеет к нам никакого отношения.
Photo. Eberhard Grossgasteiger
Однажды вечером, когда мы прикрыли окно, где разгулялся ветер - она сказала: «Он сейчас стоит на улице, под дверью, и не может войти».
Я выскочил на улицу – на тротуаре увидел сумку. Его сумку! А рядом высокого молодого человека. Солнцезащитные очки, улыбка, взъерошенные волосы. Он понял, – я обознался. Но опередил меня:
-Это дом тринадцать? – спрашивает.
-Нет, одиннадцать, - отвечаю.
-Извините, ошибся, - берет сумку, и уходит.
https://ok.ru/chtenieist
Однажды вечером, когда мы прикрыли окно, где разгулялся ветер - она сказала: «Он сейчас стоит на улице, под дверью, и не может войти».
Я выскочил на улицу – на тротуаре увидел сумку. Его сумку! А рядом высокого молодого человека. Солнцезащитные очки, улыбка, взъерошенные волосы. Он понял, – я обознался. Но опередил меня:
-Это дом тринадцать? – спрашивает.
-Нет, одиннадцать, - отвечаю.
-Извините, ошибся, - берет сумку, и уходит.
https://ok.ru/chtenieist
Следующая публикация
Нет комментариев