Предыдущая публикация
Куба – путешествие, из которого возвращаешься другим
На Кубу нельзя лететь самолетом, - не то. Да и мелкий аэропорт - явно не для Кубы - танцевать там негде.
Сами кубинцы не знают, как туда попали, им говорят вплавь из Африки. Они не возражают. Им говорят: ну а зачем удираете в Америку? Они пожимают плечами.
Фото Катинка Херберт. Спортсмен
На Кубу нужно плыть многоярусным пароходом, и вальяжно, по трапу спускаться на берег солнечным утром, в белых брюках, с сигарой в зубах, походкой Паратова из «Бесприданницы», только вместо песен цыган, под едва слышимые звуки Гуантанамеры. Причем, только в белых брюках.
За церемонией въезда в Hotel Inglaterra день раскочегарится , солнце застрянет в зените, а ты поплывешь по сонной Гаване, а по сонной Гаване гулять нельзя, - все кубинцы куда-то разбежались, и ты чувствуешь себя как герой Уилла Смита в «Я-легенда».
Зайти – поклониться тете Гиже, пусть она не узнает тебя за пылью лет – да какая разница.
На Кубу нужно плыть многоярусным пароходом, и вальяжно, по трапу спускаться на берег солнечным утром, в белых брюках, с сигарой в зубах, походкой Паратова из «Бесприданницы», только вместо песен цыган, под едва слышимые звуки Гуантанамеры. Причем, только в белых брюках.
За церемонией въезда в Hotel Inglaterra день раскочегарится , солнце застрянет в зените, а ты поплывешь по сонной Гаване, а по сонной Гаване гулять нельзя, - все кубинцы куда-то разбежались, и ты чувствуешь себя как герой Уилла Смита в «Я-легенда».
Но чуть позже можно все
Можно по улочке между Колумбом и Трокадеро пошататься, - ты там задумал вспомнить, как студентами, впервые попав в Ла-Вилла-де-Сан-Кристобал-де-ла-Хабана, снимали «дешманскую» касу с резным балконом, но раздолбаи – английские студенты остались еще на пару дней у тетушки Гижи – владелице касы, и поэтому наши чемоданы летали к соседу – Карлосу. Он приютил бледнорусскую братию на пару дней неудобства. Но тетушке Гиже ножом по сердцу было выселять прежних студентов ради новых – пусть детки побалуются еще пару деньков. Хлопот никаких, даже не надо было тащить чемоданы по крутым лестницам кубинского дома, их проще было перекинуть со двора во двор…Зайти – поклониться тете Гиже, пусть она не узнает тебя за пылью лет – да какая разница.
Фото Катинка Херберт. Джоана, танцовщица в кабаре «Тропикана» и бабушка
С утра ты решил пораньше. К восходу - к океану. В этот момент Гавана превращается в Голливуд для съемок фильмов о вычурных 20-30-40-50-60-70-х годах прошлого столетия. Киношники прихватывают старые улочки, по которым медленно катятся идеально чистые, наглаженные, отполированные красавцы бьюики и шевроле, а на пороге своих домов сидят старые кубинцы с шоколадными лицами и сигарами во рту.
С утра ты решил пораньше. К восходу - к океану. В этот момент Гавана превращается в Голливуд для съемок фильмов о вычурных 20-30-40-50-60-70-х годах прошлого столетия. Киношники прихватывают старые улочки, по которым медленно катятся идеально чистые, наглаженные, отполированные красавцы бьюики и шевроле, а на пороге своих домов сидят старые кубинцы с шоколадными лицами и сигарами во рту.
Фото Йоаким Эскильдсен
За бортом декабрь, а ты расстегиваешь пуговицу летней рубашки. Вышел - оглянулся - восход на верхних этажах Hotel Inglaterra тебя закидывает в те самые времена, о которых фильм. Но это на секунду - пейзаж уже испорчен группой шортообразных туристов с северных стран.
Зачем-то дошел до Капитолия, конечно, он похож на американский. Он все время в лесах - не русские ли строители? А? почему так подумал? Да вон по тротуару чешет соотечественник. Они все превратились в видео-ходоков с палочкой для селфи.
Покатился со стариком-водилой на розовом кабриолете. За 20 куков (скидка на плохо закрываемую дверцу справа от водителя, но тем колоритнее) ехал и как от назойливой мухи отбивался от строчки навязчивой песенки "А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь".
Бульвар Прадо с каменными львами, - бери льва и на одну из улочек, что расходятся лучами в Старую Гавану…
По Малекону идешь – океан приветлив, и удивляется больше тебя, - зачем доски на окнах, если в шторм он итак все сшибает на пути, оставляя только Малекон, а за ним Гавану, а за ней Кубу, да те же обшарпанные дома.
Но сейчас с тобой играет океан – сегодня он полусонный как львы на Прадо, - он не станет сегодня буйствовать, - бережет сон своего спящего прайда.
Внимание! Сейчас его разбудит крик.
-Рамон!
С интонацией в которой не хватает «Черт возьми!»
-Рамон, dos Mahitos!
А вот и Рамон!
Где он был? Откуда он взялся?
Бежит через дорогу, перемахивая как легкоатлет на дистанции с препятствиями, через пролетающие машины, с двумя коктейлями на подносе. Конечно, он их расплещет, но слегка. Чего не сделаешь ради туристов-астронавтов, упавших с неба над океаном.
Вот он стоит перед тобой, как Сивка-Бурка. Да еще чернокожий, довольный, как футболист Рахим Стерлинг после забитого гола.
Ты подхватываешь его коктейли, смахиваешь с них росу салфеткой и бросаешь взгляд на тот кусок ресторана, что застрял где-то там, с противоположной стороны дороги.
Какой-то местный старик, не вынимая сигары, тебе что-то бормочет. Он будто рома уже хлебнул. Но ты засиделся, парень. Тобой всерьез занялись революционные лучи кубинского солнца.
Команда услужливых ребят подхватывает твой столик, как выясняется вместе с тобой, и несет тебя и столик туда, под зонтик, к океану, ну почти... Случайно упавший со столика в ходе операции по транспортировке атрибутов desayuno предмет уже учтиво вытерт – возвращен на стол. Внимание! Вытерт белоснежным платком, извлеченным из кармана официанта неуловимым жестом.
Ты сидишь дальше, все дальше вытягивая ноги, все вальяжнее, все больше сгорая от нетерпения и вопроса: сколько в Hotel Inglaterra твоя подруга еще будет спать?
И прикидываешь, а где же эта хваленая медлительность кубинцев, у которых стрелки часов идут чуть медленнее, чем у других жителей планеты.
Вот даже вечером, в экватории улицы Нептуно – там, параллельно Малекону, в толпе зевак исполнения румбы, воришка почему-то ласково посмотрел на тебя (видимо, ждал одобрения) и шустро дернул на твоей даме сумку, - жаль, убежал ни с чем – моя дама была на страже своих бастионов. И энное количество песо так и осталось в его голове, но не в кармане. На Кубе темнеет сразу и воришка исчез в темноте.
За бортом декабрь, а ты расстегиваешь пуговицу летней рубашки. Вышел - оглянулся - восход на верхних этажах Hotel Inglaterra тебя закидывает в те самые времена, о которых фильм. Но это на секунду - пейзаж уже испорчен группой шортообразных туристов с северных стран.
Зачем-то дошел до Капитолия, конечно, он похож на американский. Он все время в лесах - не русские ли строители? А? почему так подумал? Да вон по тротуару чешет соотечественник. Они все превратились в видео-ходоков с палочкой для селфи.
Покатился со стариком-водилой на розовом кабриолете. За 20 куков (скидка на плохо закрываемую дверцу справа от водителя, но тем колоритнее) ехал и как от назойливой мухи отбивался от строчки навязчивой песенки "А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь".
Бульвар Прадо с каменными львами, - бери льва и на одну из улочек, что расходятся лучами в Старую Гавану…
По Малекону идешь – океан приветлив, и удивляется больше тебя, - зачем доски на окнах, если в шторм он итак все сшибает на пути, оставляя только Малекон, а за ним Гавану, а за ней Кубу, да те же обшарпанные дома.
Но сейчас с тобой играет океан – сегодня он полусонный как львы на Прадо, - он не станет сегодня буйствовать, - бережет сон своего спящего прайда.
Внимание! Сейчас его разбудит крик.
-Рамон!
С интонацией в которой не хватает «Черт возьми!»
-Рамон, dos Mahitos!
А вот и Рамон!
Где он был? Откуда он взялся?
Бежит через дорогу, перемахивая как легкоатлет на дистанции с препятствиями, через пролетающие машины, с двумя коктейлями на подносе. Конечно, он их расплещет, но слегка. Чего не сделаешь ради туристов-астронавтов, упавших с неба над океаном.
Вот он стоит перед тобой, как Сивка-Бурка. Да еще чернокожий, довольный, как футболист Рахим Стерлинг после забитого гола.
Ты подхватываешь его коктейли, смахиваешь с них росу салфеткой и бросаешь взгляд на тот кусок ресторана, что застрял где-то там, с противоположной стороны дороги.
Какой-то местный старик, не вынимая сигары, тебе что-то бормочет. Он будто рома уже хлебнул. Но ты засиделся, парень. Тобой всерьез занялись революционные лучи кубинского солнца.
Команда услужливых ребят подхватывает твой столик, как выясняется вместе с тобой, и несет тебя и столик туда, под зонтик, к океану, ну почти... Случайно упавший со столика в ходе операции по транспортировке атрибутов desayuno предмет уже учтиво вытерт – возвращен на стол. Внимание! Вытерт белоснежным платком, извлеченным из кармана официанта неуловимым жестом.
Ты сидишь дальше, все дальше вытягивая ноги, все вальяжнее, все больше сгорая от нетерпения и вопроса: сколько в Hotel Inglaterra твоя подруга еще будет спать?
И прикидываешь, а где же эта хваленая медлительность кубинцев, у которых стрелки часов идут чуть медленнее, чем у других жителей планеты.
Вот даже вечером, в экватории улицы Нептуно – там, параллельно Малекону, в толпе зевак исполнения румбы, воришка почему-то ласково посмотрел на тебя (видимо, ждал одобрения) и шустро дернул на твоей даме сумку, - жаль, убежал ни с чем – моя дама была на страже своих бастионов. И энное количество песо так и осталось в его голове, но не в кармане. На Кубе темнеет сразу и воришка исчез в темноте.
Фото Йоаким Эскильдсен
Настал другой день, - мы в музей Хемингуэя, на Коко-такси – на кокосе, а точнее, на мотороллере с крышей – где в седле - водитель и на седушке сзади двое туристов; где кондиционер – это свежий ветер с океана; где твои волосы станут антеннами.
20 минут от Капитолия до Хижины папы Хема, и тебя уже встречают тенистые ароматные деревья, песчаные дорожки, мягкая трава, и что-то красное: цветы, цветы в кадках... А там бассейн, а в нем небо цвета бирюзы. Как же недогадлив антураж – он лишний, и не знает об этом.
-Ну, - скажет стройная девушка-гид с видом опытной танцовщицы румбы: -Вот бассейн, где…. Вот по дорожкам он ходил... Вот любил кошек…
Да лучше бы гид станцевала: разве можно рассказывать о Хемингуэе в одной упаковке с бассейном и кошками-дорожками?
Поэтому я без гида, с подругой, которая давно хочет пропустить стаканчик дайкири.
Мы в доме папы Хема... Запах чего-то деревянного, и особенно от стен и потемневшей мебели, они хранят память. Потом, на фотографиях Франчески Вудман я реально увидел сколько ужаса могут хранить стены от людей. У Хемингуэя иначе – стены хранят запах его табака, его романов, его рвения к жизни и его пороха в стволе ружья, только книги скучают по его сильным рукам и пытливому взгляду. Медвежья шкура на полу.
Взгляд ладошкой гладит стол папы Хема… Сколько ты видел писательских столов Пушкина, Толстого Тургенева, Бунина. Но здесь ты подумал: а позволил бы он смотреть тебе на его стол, не знаю. Уже тянет стукнуть букву на его печатной машинке. В реальность возвращает колоритная мулатка, она поет себе, поет, что-то задористое поет.
Ухожу. А можно ли в принципе, находясь в Гаване, написать что-то не нобелевское?
Но у колоритной мулатки потрясающее белое платье, и я пританцовываю под задорную улыбку своей пассии!
Он (Хемингуэй) совершил бы под музыку несколько па, прямо в такт.
Раз-два-три-разворот - щелкают каблучки красивой мулатки.
Так затейливо, что даже восковые фигуры Че и Фиделя из Museo de la Revoluciоn пустились бы в пляс.
Ну все, пора, пора глянуть на яхту Гран Ма (сестренку нашего крейсера «Аврора»), на ней Сomandante и его camaradas когда-то завернули к причалу сделать революцию. Наверное, эта мысль окрыляет того баскетболиста в армейской форме, со взглядом сокола и, наверное, неплохим хуком слева.
Когда улетал, думал о Хемингуэе. Вот жил себе Хемингуэй – жил, не тужил, плавал на яхте Хемингуэй, ловил синего марлина Хемингуэй, менял жен Хемингуэй, а в перерывах закуривал сигару, пускал дым, да запивал дайкири...
Но вот появился крокодильчик Куба, а из него повыскакивали Команданте, за ним Рамон Гарсиа с барабаном, следом - старики с гитарами и те, кто помоложе, с кастаньетами, а там танцоры румбы, сальсы, и в придачу официант Рамон, что прыгал по дороге с моим мохито, …и Хемингуэй улыбнулся.
Настал другой день, - мы в музей Хемингуэя, на Коко-такси – на кокосе, а точнее, на мотороллере с крышей – где в седле - водитель и на седушке сзади двое туристов; где кондиционер – это свежий ветер с океана; где твои волосы станут антеннами.
20 минут от Капитолия до Хижины папы Хема, и тебя уже встречают тенистые ароматные деревья, песчаные дорожки, мягкая трава, и что-то красное: цветы, цветы в кадках... А там бассейн, а в нем небо цвета бирюзы. Как же недогадлив антураж – он лишний, и не знает об этом.
-Ну, - скажет стройная девушка-гид с видом опытной танцовщицы румбы: -Вот бассейн, где…. Вот по дорожкам он ходил... Вот любил кошек…
Да лучше бы гид станцевала: разве можно рассказывать о Хемингуэе в одной упаковке с бассейном и кошками-дорожками?
Поэтому я без гида, с подругой, которая давно хочет пропустить стаканчик дайкири.
Мы в доме папы Хема... Запах чего-то деревянного, и особенно от стен и потемневшей мебели, они хранят память. Потом, на фотографиях Франчески Вудман я реально увидел сколько ужаса могут хранить стены от людей. У Хемингуэя иначе – стены хранят запах его табака, его романов, его рвения к жизни и его пороха в стволе ружья, только книги скучают по его сильным рукам и пытливому взгляду. Медвежья шкура на полу.
Взгляд ладошкой гладит стол папы Хема… Сколько ты видел писательских столов Пушкина, Толстого Тургенева, Бунина. Но здесь ты подумал: а позволил бы он смотреть тебе на его стол, не знаю. Уже тянет стукнуть букву на его печатной машинке. В реальность возвращает колоритная мулатка, она поет себе, поет, что-то задористое поет.
Ухожу. А можно ли в принципе, находясь в Гаване, написать что-то не нобелевское?
Но у колоритной мулатки потрясающее белое платье, и я пританцовываю под задорную улыбку своей пассии!
Он (Хемингуэй) совершил бы под музыку несколько па, прямо в такт.
Раз-два-три-разворот - щелкают каблучки красивой мулатки.
Так затейливо, что даже восковые фигуры Че и Фиделя из Museo de la Revoluciоn пустились бы в пляс.
Ну все, пора, пора глянуть на яхту Гран Ма (сестренку нашего крейсера «Аврора»), на ней Сomandante и его camaradas когда-то завернули к причалу сделать революцию. Наверное, эта мысль окрыляет того баскетболиста в армейской форме, со взглядом сокола и, наверное, неплохим хуком слева.
Когда улетал, думал о Хемингуэе. Вот жил себе Хемингуэй – жил, не тужил, плавал на яхте Хемингуэй, ловил синего марлина Хемингуэй, менял жен Хемингуэй, а в перерывах закуривал сигару, пускал дым, да запивал дайкири...
Но вот появился крокодильчик Куба, а из него повыскакивали Команданте, за ним Рамон Гарсиа с барабаном, следом - старики с гитарами и те, кто помоложе, с кастаньетами, а там танцоры румбы, сальсы, и в придачу официант Рамон, что прыгал по дороге с моим мохито, …и Хемингуэй улыбнулся.
Следующая публикация
Нет комментариев