Продолжение.

Картина резко меняется после отмены крепостного права, хотя
даже в 90-е годы сохранялись многие дореформенные черты в про­
изводстве. В. И. Ленин писал: «...Самые непосредственные остатки
дореформенных порядков, сильное развитие отработков...отсталость
техники, низкая заработная плата, преобладание ручного про­
изводства, примитивная и хищнически первобытная эксплуатация
природных богатств края, монополии, стеснение конкуренции,
замкнутость и оторванность от общего торгово-промышленного
движения времени — такова общая картина Урала»
1 5
.
После реформы происходит расслоение горнозаводского населе­
ния, появление «промежуточных прослоек» — людей, лишенных
постоянного заводского заработка, численность которых, постоянно
возрастала. Это была, как пишет Т. К. Гуськова, не только
резервная армия труда для крупной промышленности, но и среда
для вызревания мелкобуржуазной стихии, влияющей на рабочих.
Кроме того, появляются приезжие рабочие, к началу XX века они
составляли уже 24,7% от числа всех рабочих Урала. Но типичной
фигурой оставался, конечно, потомственный рабочий из местного
горнозаводского населения. К концу XIX века сложился тип рабо­
чей семьи, близкий к семье пролетария других промышленных
районов России, но и здесь были отличия: а) семьи уральских ра­
бочих были большими, было много неразделенных семей; б) вся
семья обрабатывала земельный участок, ухаживала за скотиной;
в) женщина была больше связана с домашним хозяйством, особен­
но важную роль играла женщина в семье рабочего-раскольника,
где она выступала хранительницей нравственных и религиозно-
суеверных традиций
.Классовое самосознание уральского рабочего, его социальная
активность формировались в ходе борьбы рабочих с капиталисти­
ческой эксплуатацией и остатками крепостничества. Обычно выде­
ляют два основных этапа рабочего движения
Первый — с 1861
года до последних лет XIX века — начался с волнений и стачек
1861—1864 годов, вызванных реформой. Но после 1864 года —упа­
док до начала 70-х годов, когда вновь возрастает удельный вес
стачек среди различных выступлений, хотя, как пишет В. Е. Четин,
в стачках «участвуют преимущественно высококвалифицированные
рабочие (подмастерья, работники кричных, пудлинговых, каталь­
ных цехов) и небольшими коллективами»; в середине 70-х годов—
очередной спад, а выступления уральских рабочих 1879—1882
годов мало чем отличаются от борьбы 70-х годов. «Народническое
движение интеллигенции на Урале, как и во всей России, не было
связано с рабочим движением. Рабочий класс Урала в своей
стихийной борьбе шел особым путем»
. В 1886—1887 годах стачки
возобновляются, в 90-х годах наблюдается новый подъем рабо­
чего движения, причем стачки чаще проходят под руководством
подпольных рабочих центров, что создает почву для возникновения
и роста во второй половине 90-х годов уральских социал-демокра­
тических кружков и групп. «Таким образом, — делает вывод
В. Е. Четин,— стихийное движение уральских рабочих, как
и в центральных промышленных районах, развивалось волно-
обpa3Ho от одного подъема к другому, обогащаясь проблесками
сознательности, организованности и опытом классовой борьбы.
Оно выдвинуло передовых рабочих-вожаков, подготовило благоп­
риятную почву для возникновения и развития социал-демократи­
ческого движения. Все это явилось объективной предпосылкой
;ля начала соединения стихийного рабочего движения с научным
тоциализмом, для превращения рабочего движения в открытую
"классовую политическую борьбу пролетариата против капиталис­
тов и царизма»
.Второй этап — начало соединения рабочего движения с социа­
лизмом можно отнести на Урале лишь к 1899—1900 годам, когда
стачки возникают и проходят под целенаправленным руководством
социал-демократов
Общение с профессиональными революцио­
нерами многое меняло в рядовых рабочих, кроме того, появились
первые уральские революционеры.
Т. К. Гуськова пишет, что в начале XX века массовое рабочее
движение на Урале развивалось медленнее, чем в центральных
и западных районах России и, кроме того, здесь особенно отчет­
ливо проявилось соединение пролетарских форм борьбы и «неза-
бастовочных» выступлений (подача жалоб, прошений в разные
инстанции, террористические акты, требования аграрного харак­
тера). Но для революции 1905—1907 годов характерны авангард­
ная роль промышленных рабочих, крепнущая классовая солидар­
ность, организованность, изживание ' монархических иллюзий,
религиозных и сословных предрассудков и, кроме того, уральские
рабочие «впервые почувствовали себя частью единого класса —
пролетариата России», хотя было и запаздывание революционных
выступлений, разрозненность действий рабочих при организации
вооруженного восстания. В послереволюционное десятилетие
происходит акционирование почти всех горных округов, усилива­
ется концентрация горнозаводской промышленности при сохране­
нии многих феодально-крепостнических пережитков. В составе
горнозаводского пролетариата вычленяется несколько производ­
ственных групп: основные горнозаводские рабочие, вспомогатель­
ные и приисковые. У рабочих крупных предприятий наблюдается
заметное повышение их культурного и технического уровня,
ослабление связи с землей и хозяйством, возросшая подвижность,
постепенное преодоление сословной ограниченности. Л для пере­
довых рабочих характерным является решительный разрыв
с патриархальными традициями; в досуге таких рабочих — чтение
книг и революционных газет, участие в деятельности кооператив­
ных и культурно-просветительных организаций. «Наиболее пере­
довые и сознательные рабочие, как правило, были членами
появившихся после 1905 года легальных и нелегальных профсою­
зов, а также местных революционных (преимущественно социал-
демократических) организаций или во всяком случае поддержи­
вали с ними связь. Все это не только расширяло культурный
и политический кругозор рабочих, но и способствовало воспитанию
коллективизма, организованности, классовой солидарности»
Отдавая должное содержательной работе Т. К. Гуськовой,
отметим, все-таки, ряд неверных положений. Так, она пишет:
«Рабочие проводили свой досуг в привычных «развлечениях»,
среди которых едва ли не главную роль играли драки и пьян­
ство»
Такие утверждения, не опирающиеся на конкретные
данные, напоминают публикации дореволюционных уральских
газет. На их страницах либерально-буржуазные журналисты,
земские деятели усердно писали о моральной ущербности рабочих,
причем иногда в основу характеристики бралась степень «раз­
врата и спекулятивности». Газета «Уральский край» иронически
обобщала: «Как известно, между рабочими есть разница, например
рабочие приисковые, рудничные, заводские. Нравы их различа­
ются так: приисковый рабочий развращеннее и спекулятивнее
рудничного, рудничный — заводского...»
Газета «Екатеринбург­ская неделя» одной черной краской описывала нравы всей моло­дежи Нижнего Тагила: «Молодежь эта распущена донельзя:
водку пить, публично браниться — не составляет пи для кого
исключения». Н. С. Полищук, процитировав эти слова и другую
заметку «Безобразия тагильских ребят» из той же газеты, делает
вывод: «Такая картина была типичной для многих заводских посел­
ков Урала». Вряд ли справедливо подобное обобщение. Местные
газеты не писали о пьянстве среди чиновников, духовенства, среди
интеллигенции, но достаточно было произойти пьяной драке
в каком-нибудь рабочем поселке, как через несколько дней
об этом оповещался весь Урал. Такие публикации создавали
определенное общественное мнение, кроме того, попадали в статис­
тику, в социально-бытовые очерки литераторов, этнографов.
Разумеется, драки и пьянство среди рабочих были, как и среди
крестьян, мещан и других групп населения, и необходимо анали­
зировать конкретные данные по пьянству среди разных категорий
рабочих (с учетом возрастных групп и т. д.), но только не гово­
рить обобщенно, что в досуге уральских рабочих «едва ли не глав­
ную роль играли драки и пьянство».
Отметим еще один, неверный на наш взгляд, тезис Т. К. Гусь-
ковой. Она пишет, что к началу XX века, «несмотря на известные
сдвиги, общий культурный и технический уровень уральских рабо­
чих, как в целом, так и в отдельных производственных группах,
как правило, ниже средних показателей по стране». При этом
она приводит показатели грамотности! Они, конечно, мало про­
ясняют картину и совсем не являются репрезентативными для
определения культурного и технического уровня типичной фигуры
горнозаводской промышленности— потомственного рабочего из
местного горнозаводского населения.
Потомственные заводчане — это самые квалифицированные
рабочие, подлинные мастера, на которых держалось все производ­
ство. «Это была замкнутая группа, в которой профессия передава­
лась по наследству. Проникнуть в эту среду было до половины 90-х
годов почти невозможно. Так, у нас на заводе литейщики были
двух фамилий — Пищальниковы и Дылгины, слесари — Гоголевы,
Горбуновы, кузнецы — Чебыкины, Денисовы и Зеровы, колясники —
Макушины, столяры — Кашины, Кодаковы, каменщики —Обату-
ровы, Лызовы. Они называли себя не просто рабочими, а масте­
ровщиной». Именно эта часть рабочих сохраняла секреты
мастерства и высокие профессиональные навыки. Здесь воспиты­
вались первоклассные доменные мастера, литейщики, прокатчики,
гранильщики, камнерезы, слесари, токари, механики, которые
создавали продукцию, выдерживавшую конкуренцию на мировом
рынке и приносящую известность промышленному Уралу и Рос­
сии. Каслинское чугунное литье, кровельное железо, чугун с мар­
кой «старый соболь», малахитовые изделия, златоустовская сталь
и другая продукция — все это дело рук мастеровщины. В ее среде
культивировалось стремление к профессиональному совершенство­
ванию, к изобретательству. Положительная мотивация деятель­
ности мастеров была постоянной и не удивительно, что из их среды
выходили знатоки производства, для которых сам труд был
не только необходимостью, но и радостью: «Трудновато нам
работалось, горестно жилось. А металл плавили хороший. Только
на печи и радости было. Как посмотришь на огненную реку, что
изложни заливает, так на душе светло становится. Добрый чугун
плавили... Без хвастовства, прямо скажу, лучше нашего тагиль­
ского чугуна во всей демидовской округе не было. Медали на Па­
рижской выставке получали. Для пушек и снарядов металл лили.
Добрый, древесноугольный, как стеклышко, блестит»— это говорил
коренной рабочий, пришедший на домну в 1887 году и проработав­
ший на ней почти полвека
Выжиг угля был сложным химическим процессом, во многом
не понятным неграмотным или малограмотным рабочим, поэтому
они считали, что в дело вмешиваются фантастические существа:
прошел выжиг удачно, значит, «живинка» помогла, а не получился —
«пустодымка» или «огневка» вмешались. В сказе «Живинка
в деле» П. П. Бажов изобразил углежжение — самую грязную,
низкооплачиваемую работу и показал, что даже здесь рабочий
может достичь высот мастерства, и тогда труд становится сродни
поэзии. Сказ выражает понимание уральскими рабочими настоя­
щего профессионализма. Причем писатель использовал сугубо
местный материал, не получивший даже текстуального выражения
в сказе. В «Пермских губернских ведомостях» вскоре после отмены
крепостного права за подписью «Северский житель» была опубли­
кована статья, имеющая, на наш взгляд, непосредственное отно­
шение к сказу: «На нашем заводе издавна заведен странный,
не знаю, на чем основанный порядок частовременно переменять
работы для мастеровых. Например, человек работает сегодня
что-нибудь топором, завтра его посылают в железоплавительную
фабрику, через месяц или через два в доменную, потом на добычу
или на промывку медной руды и т. п. Таким образом, мастеровой
в течение всей жизни переделает все и ничему не научится,
и выйдет из него, что называется, ни рак, ни рыба».При большом избытке рабочей силы такое распределение
люден на работу было выгодно хозяевам, ибо если рабочий
«ни рак, ни рыба», то его легче эксплуатировать, можно держать
на невысокой оплате, отправлять на «гулевые» дни и т. п. Тем
ценнее выглядит стремление самих рабочих изучить «до дна» одну
профессию, достичь в ней мастерства — именно такие мысли вну­
шают старики Тимохе Малоручке, герою сказа «Живинка в деле».
Когда Тимоха решил побывать сначала лесовалом, потом стара­
телем, фабричным рабочим, углежогом, охотником, камнерезом,
модельщиком, а к «пожилым годам... шорником на пожарной при­
строиться», когда он стал хвастать: «На всяко дерево влезу
и за вершинку подержусь», старики пытались его отговорить,
хотели «его урезонить... только видят — не понимает парень».
Тимоха перепробовал несколько профессий и как будто бы
«не хуже людей у него выходило», но и не лучше. И только когда
последовал совету стариков — носителей рабочей морали — понял
суть высокой поэзии труда.
В некоторых работах уральского мастерового изображают изне­
моженным, забитым, в худой одежде... Это было, но было и другое.
На Тагильском заводе «есть люди из крепостных, получившие выс­
шее образование, некоторые в столице, другие даже за границей.
Очень много, большая часть служащих воспитаны в местном учи­
лище. Из мастеровых много грамотных»,— писал И. Ф. Зорков
в 1859 году. И добавлял: «Тагильский народ веселый, чистоплот­
ный (в домах чисто и одежда опрятная), ловкий в работах, смет­
ливый к мастерствам и предприимчивый к промышленности»
Приведем свидетельство другого автора: «Отличительная черта
уктусских мастеровых — бедность... Но только наступит воскре­
сенье или другой какой-нибудь праздничный день, мастеровой
уже не беден. «Жена, жилетку подай,— кричит он,— манишку
подай, брюки подай...». Тогда пойдет с тростью в церковь, станет
в позе барина — совсем не мастеровой. Если не в церковь, то прой­
дется гордой поступью по широкой улице... Как можно подумать,
что это тот самый, которого недавно вы видели на морозе в одном
изорванном халатишке». Так картинно мог разгуливать рабочий
по улицам Екатеринбурга в 60-е годы, причем священник Ф. Лука-
нин ничуть не преувеличивает. Другие авторы отмечают то же
самое, например, Д. Петухов пишет, что дедюхинские мастеровые
живут бедновато, но «народ любит щеголять: иной парень либо
девка из утлой и кривобокой избы выходят в праздники такими
нарядными, что любо посмотреть». Показательно, что щеголь­
ство, праздничный шик нисколько не мешали отличной работе:
«...сам род занятий заводских людей имеет на них развивающее
влияние, вследствие чего заводской мастеровой по умственному
развитию стоит выше здешнего крестьянина... Если бы кто-нибудь,
увидев в праздничное время здешних. чермосских мастеровых,
гуляющих по улицам в драповых пальто и пальмерстонах, в лай­
ковых перчатках и круглых шляпах, сделал бы заключение, что
благосостояние здесь весьма развито, то сделал бы ошибочное
заключение, потому что мастеровые дома спят на голом полу...
в повалку... ест семья из одной деревянной чашки... Одеваются
здешние мастеровые действительно щегольски: и все в пальто,
и пальмерстоны, бурнусы...; национальный костюм почти совсем
изгнан из употребления... Я слышал от заводских техников, что
именно те мастеровые лучше работают, которые больше щего­
ляют». Эти свидетельства подтверждаются песнями 60-х годов,
записанными в рабочей среде:
Молодцы садочком шли,
Раскрасавчики зелененьким,
Сюртучки на них чернеются,
А манишечки белеются,
Во правой руке тросточка,
В левой ручке сигарочка,
Он сигарочку покуривает,
Со девицей разговаривает...
Такими же нарядным предстают и девушки:
На них платьица белеются,
Полушалочки алеются,
Во правой ручке розовый цветок,
Во левой ручке немецкий веерок,
Веерочком помахивает,
Со молодцем разговаривает...
По приведенным материалам видно, что уже в 60-е годы в среде
уральской заводской молодежи сформировался идеал красоты,
включающий в себя не только умение хорошо трудиться, но и уме­
ние по-новому одеваться, по-новому общаться. Утилитарные
вещи — пальто, трость, шляпа, манишка, панталоны, веер, сигара
— хотя и были «заимствованы» из быта привилегированных
классов, в рабочей среде тяготели к превращению в знак, символ
и этим заводская молодежь выделяла, отличала себя от тех же,
предположим, крестьян. Даже в игровых песнях заметно подоб­
ное противопоставление:
Что Шабурска молодежь —
Хуже, гаже не найдешь:
На них синие рубашки,
Да косые ворота,
На них синие тяжелки
Да опояски портяны,
На них шапки холстяны...
То есть шабуровские парни высмеиваются, потому что они одеты
по-крестьянски: на них все холщовое, домотканое, крашеное
в синий цвет. Им противопоставляются парни из Александровска:
Александровская молодежь —
Лучше в свете не найдешь:
Носят розовы рубашки,
По три сотенки в кармашке,
Сапоги с калошами,
На них опояски шелковы,
На них шапки крымковы,
Пальто драповое,
По пяти целковых сапожки...
В 70-е годы историки уже писали: «Вся разнохарактерность
происхождения сгладилась под гнетом общей доли и выработалась
в особый, все-таки характерный тип горнозаводского рабочего.
По отзывам всех наблюдателей, горнозаводские рабочие — один
из наиболее развитых интеллигентных представителей рабочего
класса, и даже крепостное право не могло окончательно обезли­
чить их и забить, как обезличило и забило массу крестьянского
населения». В. И. Немирович-Данченко, побывавший на Урале
в 80-е годы, также обратил внимание на особый тип рабочего:
«Кизеловский заводской рабочий уже утратил тип крестьянина...
Если вы с ним заговорите, то окажется, что он и газеты почиты­
вает и рассуждает уже не как крестьянин... Мне не раз приходи­
лось заставать в Кизеловском заводе рабочих за книгою... Между
рабочими не редки и такие, которые сумели довести самообразова­
ние до весьма исключительной высоты».
В целом заводские жители характеризуются исследователями
как люди общительные, мажорно настроенные, «любящие разного
рода увеселения». Они «бережливы, расчетливы, словоохот­
ливы..., весьма хитры и нельзя сказать, чтобы были не трудолю­
бивы. В религиозном отношении заботятся только о соблюдении
одних обрядов, которые исполняются без душевных убеждений».
Опубликованные сведения могут быть дополнены архивными
документами, которые в свое время были составлены для служеб­
ного пользования. Например, известно, что для ежегодного губер­
наторского «Представления» царю собирались разного рода
сведения — составлялся специальный перечень вопросов, куда
входил вопрос о населении определенной местности. В делах
прокурора Екатеринбургского окружного суда за 1898 год сохра­
нилась обширная записка товарища прокурора по Нижнетагиль­
скому участку, где, в частности, дается любопытная характерис­
тика местного рабочего. Цитата большая, но ее стоит привести.
«Крайне тяжелая и ответственная работа, где от малейшей
оплошности и медлительности рабочего он и его товарищи рискуют
встретиться со смертью и где каждое слово мастера — закон для
рабочего, закалила местного горнорабочего, развила в нем смет­
ливость, смелость и решительность («Огневая работа не думает»,—
говорят здесь), а вместе с тем крепко сплотила рабочую массу,
развив в ней чувство солидарности. Поэтому если местный горно-
рабочий далеко не всегда получает образование в школе, если
он обладает малым запасом точных знаний, если он не имеет
ясного представления о том, что он должен делать и от чего воз­
держаться для поддержания своего здоровья и своих близких
и т. п., то все же он, благодаря описанным условиям его деятель­
ности, в девяти случаях из десяти по умственному развитию стоит
значительно выше местного хлебопашца. Последний и простоватее
первого, и менее знает, и в более сильной степени приобрел при­
вычку «сидеть у моря и ждать погоды». При этом глубоко воспри­
нятый хлебопашцем взгляд «Все бог да ведрушко» налагает
печать спокойствия на его характер. Не таков уральский горно­
рабочий. Способный, самоуверенный и нервный, он привык
надеяться на свои силы, при неудаче не раздражается. «До бога
высоко»,— говорит он в противоположность хлебопашцу и имеет
тенденцию самолично осуществлять предполагаемое за собой или
действительно принадлежащее ему право... Отношение местного
рабочего к местным административным властям иногда отличается
оттенком недоверия и подозрительности». Этому высказыванию
царского чиновника нельзя отказать в точности, конкретности,
даже наглядности.
Не очень подробно, но объективно характеризовали рабочих
заводские администраторы в документах, представляемых руко­
водству Уральского горного управления в первые годы XX века.
Серебрянский завод: «Уральский рабочий представляет тип настоя­
щего, коренного заводского рабочего — в умственном отношении
довольно развит, понятлив, ловок и легко приспосабливается
ко всякой заводской работе»; Баранчинский завод: «Рабочие
из местного населения отличаются особенной выносливостью при
огневых работах, ... большинство из них практическим путем весьма
основательно усвоило дело по выплавке чугуна, по отливке
и отделке снарядов, а также слесарное, кузнечное, столярное дело»;
Пермский пушечный завод; «Нельзя указать на какой-либо вид
горнозаводского дела, к которому, бы среди уральских рабочих
не нашлось бы способных»; Нижнеисетский завод: «Вообще
о рабочих можно сказать, что они отличаются большой способ­
ностью приноравливаться к самой разнообразной работе в весьма
скорое время».
Очень выразительный штрих духовного облика уральского
рабочего начала XX века отметил один автор, скрывший свое имя
.под псевдонимом «Книгоноша». Он опубликовал две статьи, где
сообщал, что специально ходил по деревням и заводам Екатерин­
бургского уезда продавать книги, чтобы сравнить спрос на книгу
у крестьян и рабочих: «Из всех бывших со мной книжек обращали
на себя внимание сборники стихотворений, которые крестьяне
называли песенниками, ...бабы спрашивали «книжек божествен­
ных», молодежь — книжки для гадания, письмовники, сонники,
и только в лучшем случае сказки или песенники». Совсем иначе
выглядели рабочие, которые интересовались книгами социально-
общественного содержания: «просили выбрать им книжки, где бы
говорилось о рабочих союзах, о народных представителях»; «спра­
шивали словари», при этом «Книгоноша» не заметил в рабочих
«робости», «запуганности», которые наблюдал у крестьян, когда
предлагал им посмотреть книги:
Об уральских рабочих писали многие дореволюционные писа­
тели. Мы не можем углубляться в характер освещения ими интере­
сующей нас темы, но нельзя не сказать хотя бы кратко о Д. Н.Ма­
мине-Сибиряке. «В произведениях этого писателя, — отмечал
В. И. Ленин,— рельефно выступает особый быт Урала, близкий
к дореформенному, с бесправием, темнотой и приниженностью
привязанного к заводам населения...»
Писатель показал пагуб­ное, разлагающее влияние социальных обстоятельств, остатков крепостничества, создал колоритные образы бродяг, босяков,
кулаков, крестьян, опустившихся до лакейства, рабочих, сохранив­
ших рабьи привычки. Но в то же время Д. Н. Мамин-Сибиряк
видит в уральском рабочем потомственного труженика, духовные
ценности которого закладываются семьей с ранних лет. «Дети
мастеровых просто поражают своей смышленностью, развитием
и известным художественным вкусом»,— пишет Д. Н. Мамин-
Сибиряк в очерке «От Урала до Москвы». Рядом поколений соз­
дается «настоящая рабочая гвардия», «совершенно особый тип
мастеровых»,— людей «славных и видных», «проворных и бойких»,
поражающих «необыкновенной ловкостью ^ каждого движения»,
«силой, волей, умом...»
Как пишет И. А. Дергачев, писатель обратил внимание на то,
что «рабочая среда на Урале издавна вырабатывала ироническое
и сатирическое отношение к барам и их клевретам», и это отноше-
ние не только отражается им в ряде произведений, но и исполь­
зуется в качестве сюжетно-композиционного принципа. В очерке
«Отрава» говорится об «особенном мужицком юморе, который бьет,
как обух». Мастеровой Савка (очерк «На Шихане»), побывавший
в разбойниках, «умел представить все в самом смешном виде
с той беспощадной мужицкой иронией, на которую способны толь-
коособенные мужицкие мозги». Д. Н. Мамин-Сибиряк фиксирует
«шутки и прибаутки», без которых «не работается русскому
человеку» («Золотуха»); эту же особенность замечает писатель,
рассказывая об опытном сплавщике в очерке «В камнях»: «Из-за
белых зубов Окини так и сыплются бесконечные шуточки, прибау-
точки, пословицы и присказки». Будучи убежденным, что «без
песен русский человек не умеет работать», писатель показывает
«вплетенность» комической песни в трудовой процесс. Например,
в рассказе «Я... я... я» артель плотников поднимает бревна под
юмористические куплеты «Дубинушки»:
Ох, старушка, наша мать,
Помоги бревно поднять...
Петербургски девки модны,
Ходят целый день голодны...
То же самое в неопубликованном рассказе «Легкая рука»:
Что, ребята, припотели,
Али выпить захотели.
Таким образом, духовный облик рабочего Урала был детерми­
нирован особыми производственными, общественно-социальными
условиями. Труд для уральского рабочего был не только источни­
ком материального благополучия, но и сферой приложения своих
способностей, источником душевной комфортности. Поэтому
в уральском рабочем развиваются наблюдательность, напористость,
энергичность, инициативность, «сметливость к мастерствам», «пред­
приимчивость к промышленности», ловкость в работе и другие
позитивные свойства, в том числе открытость натуры, склонность
к юмористическому поступку, шутке.
Глава I
СЛЕДЫ СКОМОРОШЕСТВА
И ТРАДИЦИИ НАРОДНОЙ КОМИКИ В ФОЛЬКЛОРЕ
ГОРНОЗАВОДСКОГО НАСЕЛЕНИЯ УРАЛА
XVIII - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА
В рассматриваемый период устное поэтическое творчество гор­
нозаводского населения Урала, будучи частью национального
фольклора, развивалось в русле общерусских поэтических тради­
ций и одновременно имело свои региональные тематико-жан-
ровые черты.
В свое время далеко не все жанры уральского фольклора были
записаны, но сохранились многочисленные свидетельства о быто­
вании фольклора, а также пересказы, переложения народных
произведений авторами, писавшими об Урале. Именно их сочине­
ния являются сейчас самым богатым источником. Строгановская,
Есиповская, Кунгурская летописи, «Сказание о происхождении
Ермака», «Описание новыя земли Сибирского государства»
Н. Венюкова, «История Сибири» Ю. Крижанича и другие сочине­
ния XVII — начала XVIII века имеют в своем составе этнографи­
ческий и фольклорный материал самого разного характера:
описания обычаев, легенды коренного населения, пересказы рус­
ских исторических песен, мемораты участников народной колони­
зации, уральские и зауральские предания о местных разбойниках
и т. п. Для книжников XVII века фольклор был важнейшим
источником фактической информации, содержащим часто сведения,
которые не удавалось найти в каких-либо документах.
В этой функции уральский фольклор выступает и для многих
авторов XVIII века. Так, фольклорные мотивы без труда обнару­
живаются в «Слове о Сибирской стране» по Лихачевскому списку;
в Строгановской летописи по Толстовскому списку есть текст
исторической песни о Ермаке; Д. Г. Мессершмидт, бывший
на Урале в 1720 году, дает местные сведения о кладах. То же
самое можно сказать о Ф. И. Страленберге и более поздних
исследователях: И. И. Георги, И. И. Лепехине, И. П. Фальке,
П. С. Палласе и других. Особо следует отметить известного исто­
рика Г. Ф. Миллера, которого С. В. Бахрушин справедливо
назвал одним из первых собирателей уральского и сибирского
фольклора. В самом конце XVIII — начале XIX в. фольклор начи­
нают использовать для характеристики мышления населения
Урала, его эстетической культуры, его исторических познаний.
В этом плане его привлекает Н. С. Попов в «Хозяйственном описа­
нии Пермской губернии», а также К. Ф. Модерах.
В 30-е годы XIX века уральский фольклор записывали
д С. Пушкин и В. И. Даль. Особенно ценные фольклорные сведе­
ния о Пугачеве зафиксированы А. С. Пушкиным в Бердской сло­
боде. Сохранилось несколько уральских песен, записанных великим
поэтом, например, солдатские песни «Из Гурьева городка»,
«Не белая березонька к земле клонится», семейно-бытовая «Во лесах
дремучих», рекрутская «Один-то был у матери, единый сын»,
Записанные В. И. Далем во время службы на Урале с 1833 по 1841
год фольклорные произведения вошли в сборники «Песни, собран­
ные П. В. Киреевским», «Пословицы русского народа», и в зна­
менитый «Толковый словарь живого великорусского языка».
В. И. Даль один из первых обратился к рабочему быту и записал
свадебный обряд, бытовавший на Суксунском железоделательном
заводе, основанном Демидовым. Сохранилась рукопись В. И. Даля
«Свадебные песни в горных заводах Урала», которая лишь недав­
но была введена в научный оборот.
В это же время любители старины, путешественники начинают
описывать исторические достопримечательности с обязательным
пересказом фольклорных произведений. П. И. Мельников-Печер-
ский не случайно писал о поразившем его на Урале «русском духе
и его неподдельной простоте»: «Здесь все: и образ жизни, и пре­
дания, и обряды носят на себе отпечатки глубокой старины».
Поэтому он довольно подробно излагает ряд фольклорных произ­
ведений. Его примеру последовали учитель В. И. Рябов, бывший
крепостной Демидовых Д. П. Шории.
Изучение этих и других источников убеждает в том, что
в XVIII— первой половине XIX века фольклор горнозаводского
населения Урала был живым и ярким явлением. Названные иссле­
дователи выяснили, что бытовал обрядовый фольклор, присловья,
приметы, поверья, устные рассказы-воспоминания, топонимические,
семейно-родовые и исторические предания, эпические песни. Надо
полагать, в среде работных людей бытовали песни и предания
о Емельяне Пугачеве, Салавате Юлаеве, Ермаке, о вольных раз­
бойниках, беглых людях. Скорее всего, рабочие использовали весь
корпус лирических песен, а также мужские удалые песни. Вне
всякого сомнения бытование в рабочей среде загадок, пословиц,
примет. К началу XVIII века относится появление многих тем,
связанных с открытием и эксплуатацией месторождений золота,
железа, меди, камней-самоцветов и других полезных ископаемых.
Эти темы могли реализовываться в разных жанрах, причем
со значительной долей поэтического вымысла: появились такие
зоо-и антропоморфные образы, как земляная кошка, охраняющая
подземные богатства, козел-золотые рога, связанный с самоцвет­
ными камнями; птица-пророк филин, горный дух в облике старика
или женщины-оборотня и другие. Повсеместно бытовало поверье,
кстати, отмеченное П. С. Палласом, о Полозе: иногда он считался
змеиным царем, главным хранителем богатств. Один из основных
жанров фольклора рабочих — семейно-родовые предания, содер­
жащие устную историю семьи, династии. П. П. Бажов писал, что
в старой рабочей среде «всякий первый добытчик, открыватель
рудника или прииска как-то связывался с тайной», причем у гор-
щиков, рудознатцев тайна играла большую роль, чем у угольщиков
или доменщиков. Поэтому в любом поселке часто распространя­
лись вымышленные объяснения удачи или знаний, опыта того или
иного рабочего. Даже в XIX веке совершенно серьезно про некото­
рых удачливых рабочих говорили: «Словинку знает, пособничков,
видно, имеет, да нам не сказывает», «В тот раз в кабаке похва­
лялся — полозов след видел, потому и золото находит»