Наверное, это имеет религиозное значение — держать в холодильнике ректальные свечи.

В дверце холодильника должны были быть свечи, завернутое в кусок доисторической фольги нечто и уже дающая ростки головка чеснока.
Если дом был совсем правоверный, то там же должен был быть недовыдавленный тюбик неизвестной мази.
Поскольку у поколения моей бабушки-гинеколога была слабость к фармацевтической промышленности (в конце концов, это они придумали добавлять аспирин в солёные огурцы для большего хруста), то я думал, что ректальные свечи могут использоваться в изготовлении сливового джема. Для более маслянистой текстуры.
Но когда трагически однообразной зимой 92-го года я спросил бабушку о предназначении закладки в двери холодильника (который к тому же не работал после путча), то она сказала: «Пригодится».
Это была концепция «чёрного дня». Но проблема в том, что после землетрясения, развала страны, блокады и войны было сложно представить ещё более чёрные дни и отчаянные обстоятельства, при которых этот ректальный неприкосновенный запас мог бы прийти на помощь.
Но тут нужно учесть ещё и старое суеверие атеистических врачей-коммунистов поколения моей бабушки. Они не верили в срок годности лекарств. Более того, считалось, что чем ближе к Великой Октябрьской Революции было произведено лекарство, тем лучше. У нас в аптечке был анальгин времён Брежнева, и в самые тяжёлые мигрени бабушка причащалась им. Особые целительные свойства приписывались лекарствам сталинского периода.
Сталинский аспирин я не застал, но те ректальные свечи были времён Черненко, и будь они пущены в ход, неизвестно, какие, неравнозначные первоначальным ожиданиям, галлюцинации они могли бы вызвать.
Приехав в Москву, я наивно полагал, что оставил культ проктологического уголка в холодильнике в прошлом. (Ибо в Мадриде его, к слову, не было. Там обычно стоят яйца и много-много пакетиков кетчупов-майонезов из фастфуда.)
Но в Москве, часто бывая в гостях, я скоро понял, что ошибся.
Однако московская интерпретация культа Сакральной Холодной Дверцы (СХД) имела свои особенности. Так, почти у всех, наряду с какими-то свечами, лежал тюбик Левомеколевой мази. Иногда несколько. И все использованные. Как получалось, что было нужно открыть три разных тюбика Левомеколевой мази и все три оставить в дверце холодильника — загадка для меня до сих пор.
Если распустившегося зубчика чеснока не было, то москвичи ставили на его место засохший под давлением времени и покрытый плесенью корень имбиря. Я думал, что эта традиция пришла из Китая.
Близко подружившись с разными слоями московской молодёжи, я понял, что Культ СХД присутствует во всех слоях общества, хоть и имеет разную наполненность.
Так, у друзей, живущих в сталинских домах в пределах Садового кольца, в дверце всегда присутствовал спрей от ожогов Пантенол. Поскольку он не умещался в высоту, его ставили боком, и он катался туда-сюда, если, конечно, его не зафиксировать чем-то, завёрнутым в фольгу. Анализ срока годности пяти Пантенолов показал, что они давно просрочены, что доказывало для меня их культовое предназначение.
Также у буржуазии в дверце могли быть иностранные подношения, например, американская мазь Neosporin, истинного предназначения которой мне никто объяснить не мог, но поскольку её послала подруга из Нью-Йорка в 92-м, то её хранили и как часть культа, и как память.
Почти обязательными для всех были ампулы. Мильгамма, Траумель или Диклофенак — неважно. Главное, чтобы в пачке из пяти ампул была одна или две. Полная пачка ампул в дверце холодильника — это, согласитесь, нонсенс.
А вот у менее буржуазных друзей я находил в дверце завёрнутый в плёнку кусок отходов жизнедеятельности пчёл, вьетнамский бальзам «звёздочка» (естественно почти пустой), а также главную отраду пенсионеров-алкоголиков 90-х — бальзам «Биттнер», который лечил абсолютно от всех заболеваний, и им можно было прикрыть как перманентный запой деда, так и лайтовые побухивания бабушки.
Ну и последнее. Я узнал, что Розенберг еврей, благодаря культу СХД. У них дома, помимо всего прочего, в нём лежала бутылка с надписью на иврите. На мой вопрос, что это, Розенберг ответил, что это очень крутая израильская суспензия от псориаза. Так и сказал: суспензия. Тётя из Израиля прислала. Она пару лет назад работала в фармкомпании.
– У тебя тётя в Израиле?
– Да, мы евреи.
– Ясно. А у кого псориаз?
– Ни у кого. На всякий случай.
Так, только что узнав, что мой близкий друг еврей, я тут же понял, что национальность это не интересно. Мы – люди, которым посылают суспензии от псориаза на всякий случай. Мы те, кто их храним, несмотря на срок годности. Мы один народ. Меня обдало волной любви и радостью узнавания.
© Роберт Мамиконян