От Галины Ермолаевой Что на самом деле скрывал бант на шее Маяковского? Об этом знали только близкие. За внешней мишурой и эпатажем пряталась трагедия человека, который очень хотел вырваться из плачевного положения. После смерти отца семья жила очень бедно: спешно распродали столы и стулья, уехали из Кутаисской губернии в Москву, но положение не улучшилось. «С едами плохо. Пенсия — 10 рублей в месяц. Я и две сестры учимся», — напишет потом поэт. Сестра Ольга вспоминала, что в какой-то момент у Маяковского была всего одна рубашка. Мама стирала её вечером, а утром гладила. Это потом Маяковский будет королём эпатажа, человеком, притягивающим внимание вычурными нарядами и яркими цветами. Появится и его знаменитая жёлтая кофта. Писать стихи и выступать его вдохновит Давид Бурлюк — новый студент Московского училища живописи, ваяния и зодчества, в котором учился Маяковский. Однажды ночью на Сретенском бульваре поэт зачитает тому свои стихи, скромно умолчав об авторстве. Но Бурлюк всё поймёт: ...ЕщёОт Галины Ермолаевой Что на самом деле скрывал бант на шее Маяковского? Об этом знали только близкие. За внешней мишурой и эпатажем пряталась трагедия человека, который очень хотел вырваться из плачевного положения. После смерти отца семья жила очень бедно: спешно распродали столы и стулья, уехали из Кутаисской губернии в Москву, но положение не улучшилось. «С едами плохо. Пенсия — 10 рублей в месяц. Я и две сестры учимся», — напишет потом поэт. Сестра Ольга вспоминала, что в какой-то момент у Маяковского была всего одна рубашка. Мама стирала её вечером, а утром гладила. Это потом Маяковский будет королём эпатажа, человеком, притягивающим внимание вычурными нарядами и яркими цветами. Появится и его знаменитая жёлтая кофта. Писать стихи и выступать его вдохновит Давид Бурлюк — новый студент Московского училища живописи, ваяния и зодчества, в котором учился Маяковский. Однажды ночью на Сретенском бульваре поэт зачитает тому свои стихи, скромно умолчав об авторстве. Но Бурлюк всё поймёт: «Да это же вы сами написали! Да вы же ж гениальный поэт!».
Но Маяковский хотел не просто выступать, он хотел запомниться. Потому и принёс матери ткань нестандартного жёлтого цвета, чтобы та сшила кофту. «Я ведь не могу пойти в своей чёрной блузе! Меня швейцары не пустят. А этой кофтой заинтересуются, опешат и пропустят». Так и вышло. После лекции Бурлюка в Тенишевском училище газета «День» написала: «На эстраде, позади лектора, оказался человек в жёлтой кофте. Через 5 минут все знали, что это — поэт Маяковский» Это потом за жёлтой кофтой объявят охоту: полиция запретит в ней появляться на публике. На входе поставят пристава, чтобы он следил за внешним видом поэта, и Маяковский, как примерный и законопослушный гражданин, зайдёт в пиджаке. Через тот же вход зайдёт и Корней Чуковский, держа под мышкой свёрток с жёлтой кофтой, чтобы затем передать его на лестнице. Надо ли говорить, как бурно реагировала публика, увидев поэта в скандальной одежде? Знаменитую кофту Маяковский упомянет и в поэме «Облако в штанах»: «Хорошо, когда в жёлтую кофту душа о...ЕщёНо Маяковский хотел не просто выступать, он хотел запомниться. Потому и принёс матери ткань нестандартного жёлтого цвета, чтобы та сшила кофту. «Я ведь не могу пойти в своей чёрной блузе! Меня швейцары не пустят. А этой кофтой заинтересуются, опешат и пропустят». Так и вышло. После лекции Бурлюка в Тенишевском училище газета «День» написала: «На эстраде, позади лектора, оказался человек в жёлтой кофте. Через 5 минут все знали, что это — поэт Маяковский» Это потом за жёлтой кофтой объявят охоту: полиция запретит в ней появляться на публике. На входе поставят пристава, чтобы он следил за внешним видом поэта, и Маяковский, как примерный и законопослушный гражданин, зайдёт в пиджаке. Через тот же вход зайдёт и Корней Чуковский, держа под мышкой свёрток с жёлтой кофтой, чтобы затем передать его на лестнице. Надо ли говорить, как бурно реагировала публика, увидев поэта в скандальной одежде? Знаменитую кофту Маяковский упомянет и в поэме «Облако в штанах»: «Хорошо, когда в жёлтую кофту душа от осмотров укутана!» На смену жёлтой кофте придут розовый смокинг, красный атласный жилет, цилиндр и другие эпатирующие предметы гардероба. Но тогда, в бедной юности, настоящим спасением окажется... галстук. «Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы — гнуснейшего вида. Испытанный способ — украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок жёлтой ленты. Обвязался. Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке — галстук. Очевидно — увеличишь галстук, увеличится и фурор. А так как размеры галстука ограничены, я пошел на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук». На известной фотографии 1910 года юный Маяковский стоит в широкополой шляпе, накидке и блузе с бантом. И только самые близкие знали, что разнообразные банты, которые так любил поэт, выполняли ещё одну важную задачу. Они закрывали потёртости на изношенной одежде юноши из бедной семьи...
Дворовая для молодого повесы В повозку она прыгнула сама. Довольно хмыкнув, молодой повеса дернул поводья. Теперь дворовая Дашка принадлежала ему, надо было только добраться до ближайшей церкви. В июле 1775 года отставной прапорщик сманил крепостную капитана Устинова, прекрасно зная, что этим он нарушает закон. Но уж больно по душе пришлась ему эта румяная и спелая, как сочное яблоко, дворовая дева. Дашка вставала еще до зари – надо было задать корму поросятам, затем выгнать на пастбище корову, а потом быстро-быстро, пока не проснулись остальные, навести порядок в нижних комнатах. Чтобы барин, когда откроет очи и изволит пойти завтракать, не бранил ее за пыль на половиках или разбросанные крошки. Она принадлежала однодворцу Евдокиму Устинову. Среди тех, кто владел крепостными, однодворцы были самым бедным сословием. Обычно они распоряжались тремя-четырьмя людьми, редко им подчинялись больше десятка. В основном – представители одной семьи, с которой и жили почти по-родственному в одном ...ЕщёДворовая для молодого повесы В повозку она прыгнула сама. Довольно хмыкнув, молодой повеса дернул поводья. Теперь дворовая Дашка принадлежала ему, надо было только добраться до ближайшей церкви. В июле 1775 года отставной прапорщик сманил крепостную капитана Устинова, прекрасно зная, что этим он нарушает закон. Но уж больно по душе пришлась ему эта румяная и спелая, как сочное яблоко, дворовая дева. Дашка вставала еще до зари – надо было задать корму поросятам, затем выгнать на пастбище корову, а потом быстро-быстро, пока не проснулись остальные, навести порядок в нижних комнатах. Чтобы барин, когда откроет очи и изволит пойти завтракать, не бранил ее за пыль на половиках или разбросанные крошки. Она принадлежала однодворцу Евдокиму Устинову. Среди тех, кто владел крепостными, однодворцы были самым бедным сословием. Обычно они распоряжались тремя-четырьмя людьми, редко им подчинялись больше десятка. В основном – представители одной семьи, с которой и жили почти по-родственному в одном доме. И чем меньше людей, тем больше работы. В «Вестнике Европы» генерал-лейтенант Николай Тучков писал так: «Однодворцы поступают с ними по-варварски… Заставляют работать очень много, что хуже всего делят их бесчеловечно – одному достается дед, другому сын, третьему внук. Продают и покупают их поодиночке». Вот и Дашка, дочь Богдана, вздыхала по своей матери – увезли ее шесть лет назад из Курской губернии к какой-то дальней родне капитана. Взяли в няньки к барчукам. Захочет Устинов, и Дашку отошлет тоже. А пока она у него и в огороде, и по дому, и рубашки бежит на речку стирать. Молодая дворовая – девятнадцать годков! – крепкая, со всем успевает управляться. Но лет через десять не останется от ее красы и следа – будет усталая измотанная баба, на которую и не посмотрит никто. Дашка хорошо это знала и видела: у других курских однодворцев крепостные девушки именно в таких загнанных и превращались. А коли помрут, так возьмут новых. Неужто на Руси мало людей?
Она полоскала рубашки в реке, когда мимо проезжал отставной прапорщик Чаплыгин. Как всегда, подоткнула юбки, вода заливала ее сорочку, а незнакомец притормозил и залюбовался. Трифона Родионовича в этих местах прежде видели мало – много лет он отсутствовал по делам службы. Но теперь, выйдя в отставку, возвращался в родное Красниково, где у него имелся небольшой капиталец, оставшийся от отца. Шёл тридцатый день июня… Поначалу она заробела, когда Чаплыгин её окликнул. А потом, уперев руки в бока, с удивлением слушала его неторопливую речь. «Начал меня к себе в замужество подговаривать», - позже расскажет Дашка. О таких случаях крепостные говорили шепотком – чтобы хозяева не гневались. Что вот, дескать, в далекой губернии, взял один барин и женился на своей сенной! А потом и детей прижил, и все-все им оставил… Где и с кем это происходило, обычно не упоминали. Или придумывали на ходу имена и фамилии. Так что Дашка не слишком в это верила: ведь какая пропасть между хозяином и его служанкой? ...ЕщёОна полоскала рубашки в реке, когда мимо проезжал отставной прапорщик Чаплыгин. Как всегда, подоткнула юбки, вода заливала ее сорочку, а незнакомец притормозил и залюбовался. Трифона Родионовича в этих местах прежде видели мало – много лет он отсутствовал по делам службы. Но теперь, выйдя в отставку, возвращался в родное Красниково, где у него имелся небольшой капиталец, оставшийся от отца. Шёл тридцатый день июня… Поначалу она заробела, когда Чаплыгин её окликнул. А потом, уперев руки в бока, с удивлением слушала его неторопливую речь. «Начал меня к себе в замужество подговаривать», - позже расскажет Дашка. О таких случаях крепостные говорили шепотком – чтобы хозяева не гневались. Что вот, дескать, в далекой губернии, взял один барин и женился на своей сенной! А потом и детей прижил, и все-все им оставил… Где и с кем это происходило, обычно не упоминали. Или придумывали на ходу имена и фамилии. Так что Дашка не слишком в это верила: ведь какая пропасть между хозяином и его служанкой? Не берут дворовых в барские покои! Только если потешиться. Собрав постиранное в плетеную корзину, побрела крепостная домой. Чаплыгин окликал ее, но она не оборачивалась. Но весь оставшийся день только об этом и думала. Пригожий был отставной прапорщик, видно, что не буйный и не больной. А вдруг и правда свершилось чудо?
На следующий день Дашка вышла, как всегда, спозаранку. А к обеду, умаявшись, решила остудиться в реке. Чаплыгин ее там и поджидал! - Идем, - сказал он ей, - покажу тебе, что я не шучу. Сердце замирало от страха: с незнакомцем пошла! А вдруг что дурное случится? Да еще и боялась, что увидит кто, или хозяин раньше времени хватится. Так-то капитан обычно предпочитал после обеда вздремнуть… Они добрались до дома Трифона Родионовича, где их поджидала молодая женщина. Звали ее Настасьей, и Дашка так и не поняла – то ли сестра она прапорщику, то ли другая родственница? Но Настасья принялась крепостную уговаривать. Дескать, доверься Трифону Родионовичу, он дело говорит. Не просто так тебя зовет, а замуж. Была бы ты всю жизнь крепостной, спину на капитана гнула, пока из сил не выбилась. А так станешь хозяйкой в доме. Небогаты мы, но тебя в обиду никто не даст… С приходским священником, отцом Ефимом, сговаривался лично Чаплыгин. Рассказал, что будет венчаться с дочерью однодворца Матвея Кофанова...ЕщёНа следующий день Дашка вышла, как всегда, спозаранку. А к обеду, умаявшись, решила остудиться в реке. Чаплыгин ее там и поджидал! - Идем, - сказал он ей, - покажу тебе, что я не шучу. Сердце замирало от страха: с незнакомцем пошла! А вдруг что дурное случится? Да еще и боялась, что увидит кто, или хозяин раньше времени хватится. Так-то капитан обычно предпочитал после обеда вздремнуть… Они добрались до дома Трифона Родионовича, где их поджидала молодая женщина. Звали ее Настасьей, и Дашка так и не поняла – то ли сестра она прапорщику, то ли другая родственница? Но Настасья принялась крепостную уговаривать. Дескать, доверься Трифону Родионовичу, он дело говорит. Не просто так тебя зовет, а замуж. Была бы ты всю жизнь крепостной, спину на капитана гнула, пока из сил не выбилась. А так станешь хозяйкой в доме. Небогаты мы, но тебя в обиду никто не даст… С приходским священником, отцом Ефимом, сговаривался лично Чаплыгин. Рассказал, что будет венчаться с дочерью однодворца Матвея Кофанова. И что та сирота, и замуж идет по доброй воле. Свидетелем вызвался быть сослуживец прапорщика, Дементий Халезев. Осталось только привезти Дарью к назначенному часу! Вечером дворовая была сама не своя. Все заметили – волнуется сильно, места себе не находит. Но на все вопросы Дашка не отвечала ничего, только головой мотала. Утром встала еще раньше, чем обычно. Прибрала волосы, надела лучший сарафан, повесила материны бусы… В телегу Чаплыгина, стоявшую на окраине села, она прыгнула сама. Легко и без малейших сожалений!
Их обвенчали без лишних проволочек. Батюшка благословил молодоженов, а они, после церемонии, отправилась в дом Чаплыгина. Скромно отметили свадьбу и осталась Дашка у мужа… А в доме капитана Устинова подняли тревогу: пропала дворовая! Как след простыл! И к реке бегали – вдруг потонула? И лес прочесали. Нет Дашки. Неужто сбежала? Вскорости молодой повеса, а теперь законный муж, повез новоявленную жену в Обоянь, на ярмарку. Приглядела себе Дашка обновы, но волновалась – хватит ли денег? Щедр был Чаплыгин, оплатил все, что понравилось жене. И не заметил, что за ними пристально наблюдает староста Аким Кондратьев, прибывший на ту же ярмарку по торговым делам… Дворовую он узнал сразу, и, не мешкая, решил рассказать обо всем ее владельцу. И разразился скандал! В дом Чаплыгина через день явились с обыском, забрали Дашку, увели прапорщика. На допросе, материалы которого сохранились по сей день, дворовая все рассказала, как знала. Про встречу, про уговоры, про свое решение и женитьбу. Ситуация по...ЕщёИх обвенчали без лишних проволочек. Батюшка благословил молодоженов, а они, после церемонии, отправилась в дом Чаплыгина. Скромно отметили свадьбу и осталась Дашка у мужа… А в доме капитана Устинова подняли тревогу: пропала дворовая! Как след простыл! И к реке бегали – вдруг потонула? И лес прочесали. Нет Дашки. Неужто сбежала? Вскорости молодой повеса, а теперь законный муж, повез новоявленную жену в Обоянь, на ярмарку. Приглядела себе Дашка обновы, но волновалась – хватит ли денег? Щедр был Чаплыгин, оплатил все, что понравилось жене. И не заметил, что за ними пристально наблюдает староста Аким Кондратьев, прибывший на ту же ярмарку по торговым делам… Дворовую он узнал сразу, и, не мешкая, решил рассказать обо всем ее владельцу. И разразился скандал! В дом Чаплыгина через день явились с обыском, забрали Дашку, увели прапорщика. На допросе, материалы которого сохранились по сей день, дворовая все рассказала, как знала. Про встречу, про уговоры, про свое решение и женитьбу. Ситуация получалась запутанная: Дашку принадлежала барину, но теперь она была мужней женой. Законы церковные против законов государственных! Церковь велела ей следовать за мужем, и с ним же она приобрела статус свободной женщины! Издавна на Руси повелось, что «по мужу роба». То есть, выйдешь за крепостного – сама станешь несвободной. Ну а коли пошла за офицера… Хозяин требовал уплаты денег за свою собственность. Батюшку, которого ввели в заблуждение, заставили помогать проводить службы в храме Обояни – такое ему вышло наказание от церкви за обманное венчание.
Чаплыгин против денежной компенсации не возражал. Отдавать Дашку он никому не собирался. Так что дворовая для молодого повесы стала верной и преданной женой. А шестнадцать лет спустя, 6 ноября 1801 года, обладатель миллионного состояния, граф Шереметев, взял в жены свою крепостную актрису, Прасковью Жемчугову. На самом высочайшем уровне случился такой же брак! И с той поры подобные союзы уже мало кого удивляли. Ведь любви, по большому счету, все равно – крепостная или свободная. Не в этом счастье.
- Где сыр? - спросил я у жены, глядя в открытый холодильник. - В холодильнике, - ответила жена. - Я смотрю в холодильник, его там нет! - Есть... - Нет! - Ееесть... - Блин, да где?!!! Жена подошла к холодильнику и вынула сыр: - Вот! Как, блин, вы это делаете?! Как вы, женщины, маскируете предметы, что они становятся невидимыми для мужиков, но в то же время для вас они вот, пожалуйста! Ведьмы, блин! Примерно так же я ищу одежду. - Где мои чёрные джинсы? - В шкафу на второй полке... - Нет там чёрных джинсов! Там только синие! Подходит, достаёт! И это касается не только поисков. Жена различает в миллиард раз больше цветов, чем я. У неё, оказывается есть салатовая блузка, мятный свитшот, изумрудное платье. Причём, когда я называю это всё тупо зелёным, она меня поправляет. Нет, говорит, это не зелёное, это травяное! А терракотовый? Я даже не знал, что такое бывает. Оранжевый же! Оранжевый! А бежевый это просто светло-коричневый! Как вы живёте с этим потоком информации, женщины? И главное, за...Ещё- Где сыр? - спросил я у жены, глядя в открытый холодильник. - В холодильнике, - ответила жена. - Я смотрю в холодильник, его там нет! - Есть... - Нет! - Ееесть... - Блин, да где?!!! Жена подошла к холодильнику и вынула сыр: - Вот! Как, блин, вы это делаете?! Как вы, женщины, маскируете предметы, что они становятся невидимыми для мужиков, но в то же время для вас они вот, пожалуйста! Ведьмы, блин! Примерно так же я ищу одежду. - Где мои чёрные джинсы? - В шкафу на второй полке... - Нет там чёрных джинсов! Там только синие! Подходит, достаёт! И это касается не только поисков. Жена различает в миллиард раз больше цветов, чем я. У неё, оказывается есть салатовая блузка, мятный свитшот, изумрудное платье. Причём, когда я называю это всё тупо зелёным, она меня поправляет. Нет, говорит, это не зелёное, это травяное! А терракотовый? Я даже не знал, что такое бывает. Оранжевый же! Оранжевый! А бежевый это просто светло-коричневый! Как вы живёте с этим потоком информации, женщины? И главное, зачем вы прячете сыр и джинсы мужей? Александр Гутин
Когда я видела, как к нам шествуют мамины подружки, то все бросала и скорее бежала домой. А папа, наоборот, бежал из дома, бормоча на ходу: "Ну их к лешему." Дома я сразу же занимала наблюдательный пост и не дышала, боясь помешать этой «вальпургиевой ночи». Сначала мама с тетей Люсей и тетей Людой (со всеми тетями, которые были подругами в то или иное время) чмокали воздух рядом с щеками друг друга, потом выдавали какие-то комплименты прическам, туфлям или юбкам. После церемонии восхваления внешнего вида процессия продвигалась на кухню, где чинно пила чай. Но это они только разогреваются, я-то знаю, ничего, подождем. Во время вполне приличного чаепития подруги говорят про работу, мужей, детей, какую-то Нинку, какие-то сто рублей и т.д. Кто-то говорит, а остальные все время кивают или охают, или восклицают «Ой, и не говори!» Но оратор не ведется на этот императив, а продолжает говорить дальше с еще большим воодушевлением. А оппоненты как будто и рады, что их предложению не гов...ЕщёКогда я видела, как к нам шествуют мамины подружки, то все бросала и скорее бежала домой. А папа, наоборот, бежал из дома, бормоча на ходу: "Ну их к лешему." Дома я сразу же занимала наблюдательный пост и не дышала, боясь помешать этой «вальпургиевой ночи». Сначала мама с тетей Люсей и тетей Людой (со всеми тетями, которые были подругами в то или иное время) чмокали воздух рядом с щеками друг друга, потом выдавали какие-то комплименты прическам, туфлям или юбкам. После церемонии восхваления внешнего вида процессия продвигалась на кухню, где чинно пила чай. Но это они только разогреваются, я-то знаю, ничего, подождем. Во время вполне приличного чаепития подруги говорят про работу, мужей, детей, какую-то Нинку, какие-то сто рублей и т.д. Кто-то говорит, а остальные все время кивают или охают, или восклицают «Ой, и не говори!» Но оратор не ведется на этот императив, а продолжает говорить дальше с еще большим воодушевлением. А оппоненты как будто и рады, что их предложению не говорить никто не внял. Мне очень нравится наблюдать за развитием этой феерии, я понимаю, что это какой-то ритуал и все должно идти по определенным правилам, написанным на невидимых скрижалях для женщин. После седьмого стакана чая, кто-то (очередность строго соблюдается) вдруг высказывает решающее: «А что, девчонки, может дернем? А?» Я уже знаю, что никого они дергать не будут, просто мама достанет какой-то графин с красненькой водичкой, нальет всем по чайной ложке, при этом все будут махать руками и кричать: «Мне хватит, ты что, я не могу столько!» Мама понимающе кивает и наливает побольше. Я очень люблю этот момент, потому что дальше начинается самая развлекательная часть программы. Выпив миллиграмм этой чудо-водички ( я не знаю в чем секрет), дамы - без предупреждения - начинают петь про удалого Хасбулата, потом по Муромскую дорожку или распевать чисто- риторический вопрос "Виновата ли я". По их недовольным интонациям совершенно ясно, что виноваты не они, а все остальные. И я прекрасно понимаю, к чему они ведут: в этих песнях мужчины поступают с ними плохо, и они сейчас себя раззадоривают, как быки на корриде. Спев ритуальные песни, они сначала плачут, оплакивая свою женскую долю и девичью красу. Я не знаю, что это за доля такая и что с ней случилось, но видно, что им очень ее жаль, и видимо, виноваты в этом определенно мужчины, причем все. Поплакав и завершив сей обряд сакральным «Ладно, девоньки, давайте за нас красивых», они, допив свое ведовье зелье, начинают ржать как лошади. Над чем они смеются, понять невозможно, да и ни к чему, - все равно не понять. Они и сами не знают, – кричат во все горло, прерываясь на гомерический смех: «А помнишь,… ой,… а Нинка-то…, ах-ах, …а он-то,… а я его,… ой-ой,.. ужааас,… ой, не могуу,… ну дает, ну молодец,.. ай, ну мы-то ясно дело!» Как они при этом понимают, кто о чем говорит, – для меня загадка, я, например, не понимаю.
После этого идет обрядовый танец. Кто-нибудь из них, залихватски махнув рукой, звонко кричит: «А ну, Наташк, тащи свою шарманку!» Шарманкой они называют мой магнитофон. Я уже давно приготовила его, знаю же, чем все заканчивается. Они его хватают, тыкают кнопки, что-то там не получается, они опять хохочут и толкаются, потом, наконец, включив что-нибудь типа «На теплоходе музыка играет, а я одна стою на берегу», начинают дикую пляску. Я знаю, что говорю, видела, как они мило пританцовывают на праздниках, где присутствуют люди. Но сейчас они не танцуют, сейчас они все так же продолжают плакать, хохотать и гневаться, только выражают это в движении, не гнушаясь при этом и взвизгнуть пару раз. Мелькают ноги, летают подолы, сверкают глаза. А какой стоит топот, - никогда не подумаешь, что его производят три хрупкие женщины, а не стадо буйволов. Видимо, дядя Ваня тоже подумал про буйволов, и стучит в потолок шваброй. Да что ты, дядя Ваня, лучше сиди тихо, не нарывайся. Ну точно, еще сильнее зат...ЕщёПосле этого идет обрядовый танец. Кто-нибудь из них, залихватски махнув рукой, звонко кричит: «А ну, Наташк, тащи свою шарманку!» Шарманкой они называют мой магнитофон. Я уже давно приготовила его, знаю же, чем все заканчивается. Они его хватают, тыкают кнопки, что-то там не получается, они опять хохочут и толкаются, потом, наконец, включив что-нибудь типа «На теплоходе музыка играет, а я одна стою на берегу», начинают дикую пляску. Я знаю, что говорю, видела, как они мило пританцовывают на праздниках, где присутствуют люди. Но сейчас они не танцуют, сейчас они все так же продолжают плакать, хохотать и гневаться, только выражают это в движении, не гнушаясь при этом и взвизгнуть пару раз. Мелькают ноги, летают подолы, сверкают глаза. А какой стоит топот, - никогда не подумаешь, что его производят три хрупкие женщины, а не стадо буйволов. Видимо, дядя Ваня тоже подумал про буйволов, и стучит в потолок шваброй. Да что ты, дядя Ваня, лучше сиди тихо, не нарывайся. Ну точно, еще сильнее затопотали и заверещали, даже дядя Ваня замолк – испугался, небось. А наш кот Пушок куда-то давно спрятался – знает, что сейчас лучше переждать это безвременье матриархата. Но валькирии, наплясавшись, снова пошли гонять чаи – это хороший знак, сейчас перейдут на современно-человеческий. Мирно попив чай, с непринужденным видом чирикая о том, о сем, как будто никто тут не устраивал никаких шабашей, и напоследок признавшись в любви своим товаркам, они снова переходят в прихожую, чтобы продолжить там церемонию прощания. Видимо, они переносят туда действие, чтобы просто поболтать ни о чем на условно-нейтральной территории, опять же зеркало рядом – можно стоять перед ним, пытаясь уместиться всем одновременно, и краситься одной помадой и одними тенями, не переставая гоготать. Открыв дверь и высыпав за пределы квартиры, они продолжают хихикать и болтать, миллион раз повторяя «Ну все, пока!» Стоять вертикально у них совсем не получается - то обнимаются, то толкаются, то качаются, как березы на ветру. Когда же дверь закрывается, я выжидательно смотрю на маму, которая, вздохнув, всегда говорит: «Ну вот, теперь можно и чаю попить». А часа через два папа тихонько приоткрывает входную дверь, секунду прислушивается и на цыпочках проходит в дом, попутно доставая Пушка из антресолей и сочувственно приговаривая «Ах ты, бедненький. Ну, мужик, прости, не мог я тебя спасти». #опусыИрассказы Наталья Пряникова
Вспоминаю частенько баб Шуру. Двоюродная бабка моя. Имела головокружительный роман в 82 года, со свадьбой, переездом в соседнее село и последующими похоронами молодого мужа (на десять лет её был моложе сокол ясный). Познакомились в романтической обстановке — в очереди на анализы. То ли на сахар, то ли на биохимию, не помню. Баб Шура помнила. И он её там, значит- «приглядел» (со слов потерпевшей). И начал «ходить». А ходить надо было из соседней деревни, на минуточку — двадцать километров. А автобус курсирует между сёлами по магическому расписанию, которое ведомо только архангелам и ангелам, но не человекам. Кто поможет престарелому родителю в амурных делах? Конечно же дети! Старший сын «жениха» два месяца в режиме нон-стоп возил влюблённого отца своего семидесяти двух лет на «свиданки». Потом уж не выдержал и поставил вопрос ребром: «Ты, батя, или женись, или уже не морочь Александре Ефремовне голову!» (И бензин не дармовой!) Голову баб Шуры к тому времени уже украсила химия-барашек мо...ЕщёВспоминаю частенько баб Шуру. Двоюродная бабка моя. Имела головокружительный роман в 82 года, со свадьбой, переездом в соседнее село и последующими похоронами молодого мужа (на десять лет её был моложе сокол ясный). Познакомились в романтической обстановке — в очереди на анализы. То ли на сахар, то ли на биохимию, не помню. Баб Шура помнила. И он её там, значит- «приглядел» (со слов потерпевшей). И начал «ходить». А ходить надо было из соседней деревни, на минуточку — двадцать километров. А автобус курсирует между сёлами по магическому расписанию, которое ведомо только архангелам и ангелам, но не человекам. Кто поможет престарелому родителю в амурных делах? Конечно же дети! Старший сын «жениха» два месяца в режиме нон-стоп возил влюблённого отца своего семидесяти двух лет на «свиданки». Потом уж не выдержал и поставил вопрос ребром: «Ты, батя, или женись, или уже не морочь Александре Ефремовне голову!» (И бензин не дармовой!) Голову баб Шуры к тому времени уже украсила химия-барашек морковного цвета, тело — кровавой расцветки велюровые халаты на блестящих молниях. Ноги из вечных войлочных тапочек переобулись в тапки кожаные, хранимые для «особых случаев» с 1955 года. Готовились к похоронам, а вышла свадьба, так бывает. Невеста к бракосочетанию была готова, жениха, как обычно - принудили. Уже пожилые дети не выдержали страстей и женили родителей в один день. В сельсовет пришло пол села вдовиц и разбитных разведёнок. Прикоснуться к чужому счастью и обрести надежду. Обрели её в тот день все. Баб Шура была в фате и кримпленовом платье цвета «слоновая кость», хранимом для погребения. Фата, как ни бились, была ею отвоёвана: «Трёх детей я родила, а свадьбы у меня так и не было, то война, то целина — отстаньте!» Все и отстали. На свадьбе пели и плясали две деревни. Дети, внуки и правнуки. В отдалении рыдали вдовицы. Баяны рвались, хор из родных, близких и дальних по сотому кругу исполнял любимую песню Баб Шуры — «Однажды морем я плыла на пароходе том» , самогон варился в режиме реального времени в бане. Запасённого категорически не хватало. Пир шёл не один день. Все десять лет, что прожили, как голубки, молодые, мы ездили к ним в гости по лету. Годовщину свадебных торжеств праздновать. Баб Шура всегда с причёской и в фате, молодой муж с аккуратно постриженными к приезду гостей бровями. А потом он умер. Быстро. Диабет. Сердце. А она не поверила. Дети забрали баб Шуру к себе, в её родную деревню. Она лет пять ещё пожила. Красила волосы и ждала своего «милёночка». Не верила, что его нет больше. Не помнила ни похорон, ни переезда, выходила к калитке и сколько могла стоять на ногах — смотрела на дорогу и ждала. Вот такое было счастье на моих глазах и большая любовь. Которым не помешали ни морщины, ни седина, ни плохие анализы, ни войлочные тапки, ни отсутствие транспортного сообщения. Все равно скоро увидятся. А вы все про брыли свои в сорок лет. Ульяна Меньшикова
Младший член семьи – кот Шлема, полное имя которого было Шлемазл, крепко задумался: «Как помочь хозяину»? Что он нуждается в помощи, сомнений не было. Третий день хозяин ходит по квартире с гримасой боли на лице, переваливаясь «уточкой». Определить причину такой походки труда не составило, Шлема даже через покровы одежды чувствовал ненормально высокую температуру одного из полушарий того места, где спина теряет свое благородное название. Подозрения подтвердились, когда он подслушал утренний разговор хозяев: - Яша, что ты имеешь сказать за свой чирей? – Роза Марковна, сидя на кровати, выпутывала из роскошных рыжих волос папильотки. – Он таки не уменьшился с крайнего вечера? Яков Давидович, кряхтя, повернулся с живота на бок и удивленно уставился на супругу: - Розочка, не заставляй меня забыть, за что я тебя люблю! Или ты думаешь, что я всю ночь простоял у зеркала с линейкой? Уже сиди и не спрашивай вопросы! Он с подозрением взглянул на Шлему и продолжил: - И держи этого халамидника пода...ЕщёМладший член семьи – кот Шлема, полное имя которого было Шлемазл, крепко задумался: «Как помочь хозяину»? Что он нуждается в помощи, сомнений не было. Третий день хозяин ходит по квартире с гримасой боли на лице, переваливаясь «уточкой». Определить причину такой походки труда не составило, Шлема даже через покровы одежды чувствовал ненормально высокую температуру одного из полушарий того места, где спина теряет свое благородное название. Подозрения подтвердились, когда он подслушал утренний разговор хозяев: - Яша, что ты имеешь сказать за свой чирей? – Роза Марковна, сидя на кровати, выпутывала из роскошных рыжих волос папильотки. – Он таки не уменьшился с крайнего вечера? Яков Давидович, кряхтя, повернулся с живота на бок и удивленно уставился на супругу: - Розочка, не заставляй меня забыть, за что я тебя люблю! Или ты думаешь, что я всю ночь простоял у зеркала с линейкой? Уже сиди и не спрашивай вопросы! Он с подозрением взглянул на Шлему и продолжил: - И держи этого халамидника подальше от меня. Он всю ночь нарезал круги возле моей… моего больного места. Мне видится, что он чего-то замышляет. Хозяева – уже пенсионеры, вырастив детей, дав им хорошее образование и выпустив в большую жизнь, всю свою нерастраченную любовь и педагогический талант выплеснули на бездомного котенка, который со временем превратился в шикарного кота. Пока не прибыли внуки, Роза Марковна усиленно откармливала его, ласково приговаривая: - Ешь, красавчик, ешь, Шлемочка, чтоб ты сдох! Шлема не обижался, поскольку и внуков она пичкала снедью с теми же выражениями. Он очень любил своих хозяев, которые отвечали ему тем же. Его хитрая мордашка и проказы, которыми изобиловало его котячье детство, и стали причиной столь экзотического имени. Шлема страдал вместе с Яковом Давидовичем. Он, не задумываясь, принял бы на себя всю боль хозяина, но тот не позволял даже приблизиться к проблемному месту, чем очень огорчал кота. Любящая жена Роза Марковна, хоть и сочувствовала мужу, но не могла отказать себе в удовольствии пройтись по нему шуткой: - Яша, сейчас ты будешь делать, как скажет мама, – она сделала строгое лицо и приказала: - Спустить парус до колен! - Розочка! – взмолился Яков Давидович. – Угомони свои таланты. Оставь меня жить! - Что ты мне начинаешь? – возмутилась Роза Марковна. – Мы будем только посмотреть, чтобы сделать таки себе мнение. Яков Давидович, кряхтя, спустил трусы и выставил на обозрение бледные ягодицы. Добрую половину правой украшал мини-вулкан темно-красного цвета с белой головкой на вершине. Роза Марковна, стараясь не рассмеяться, взирала на необычную картину, в качестве зрителя к ней присоединился Шлема. Он внимательно рассмотрел источник неприятностей хозяина, даже понюхал, а когда осторожно дотронулся до него лапкой, Яков Давидович заверещал, как потерпевший: - Роза! Не трогайте меня за здесь! Убери Шлемазла, он мне стоит поперек горла, иначе я делаю гевалт! – Шлема от греха скрылся под кроватью. – Через почему мне это счастье? – простонал больной. - Замолчи свой рот и не делай мне смеяться! – одернула его супруга. – Бедный Шлема хочет сделать помощь, а ты визжишь, будто он тебе царапает фаберже. Роза Марковна, стараясь не прыснуть, сделала осмотр и вынесла вердикт: - Яша, перестань мокнуть нос и слушай сюда. Он поспел, как вишни в саду у дяди Вани. Надо звать доктора, пусть он делает чик, и завтра уже будешь обратно делать променад. - Роза! Ни слова за доктора! – взмолился Яков Давидович. – Не надо этот гембель. Я уже хорошо сам себя имею. - Не дрожи диван, Яша, пружины лопнут, – вздохнула Роза Марковна. – Я все понимаю, но не до такой же степени! Ну нет, так нет...
Она стала собираться за покупками, болезнь болезнью, но на аппетит супруга наличие болячки никак не повлияло. - Яша, я пошла делать базар. Что ты хочешь, борщ или гефилте фиш? - Розонька, делай фиш, только бери у Остапа. Она у него сильно кошерная. Но чтоб бекицер! Вперед-взад! - Почему нет? – согласилась Роза Марковна. – Шлема, - позвала она кота, – бери глаза в лапы и смотри хозяина. Он теперь по всем фронтам белобилетник. И, вздохнув, захлопнула за собой дверь квартиры... Шлема принялся исполнять поручение хозяйки со всем рвением. Он уселся напротив Якова Давидовича и не сводил с того зеленых глаз, так, что хозяину почудилось, будто кот строит коварные планы. Чтобы обезопасить себя от покушения хвостатого, он привязал к веревочке бантик, со стоном поднялся с кровати и дохромал до кухни. Там привязал веревочку к спинке стула, подергал ее, привлекая внимание Шлемы и думая отвлечь его от своей персоны. Кот заинтересованно шлепнул по игрушке раз, другой, но бросил это занятие, как тольк...ЕщёОна стала собираться за покупками, болезнь болезнью, но на аппетит супруга наличие болячки никак не повлияло. - Яша, я пошла делать базар. Что ты хочешь, борщ или гефилте фиш? - Розонька, делай фиш, только бери у Остапа. Она у него сильно кошерная. Но чтоб бекицер! Вперед-взад! - Почему нет? – согласилась Роза Марковна. – Шлема, - позвала она кота, – бери глаза в лапы и смотри хозяина. Он теперь по всем фронтам белобилетник. И, вздохнув, захлопнула за собой дверь квартиры... Шлема принялся исполнять поручение хозяйки со всем рвением. Он уселся напротив Якова Давидовича и не сводил с того зеленых глаз, так, что хозяину почудилось, будто кот строит коварные планы. Чтобы обезопасить себя от покушения хвостатого, он привязал к веревочке бантик, со стоном поднялся с кровати и дохромал до кухни. Там привязал веревочку к спинке стула, подергал ее, привлекая внимание Шлемы и думая отвлечь его от своей персоны. Кот заинтересованно шлепнул по игрушке раз, другой, но бросил это занятие, как только хозяин покинул кухню. Чтобы улечься на кровать, Якову Давидовичу необходимо было сменить четыре позы. Когда он еще стоял в коленно-локтевой, Шлема уже сидел напротив и сочувственно смотрел ему в глаза. - Шлема, имею тебе сказать, как мужик мужику, - обратился хозяин к коту, - не трогай мне там, где больно, и сам будешь иметь счастье долго жить. Если бы Шлема умел говорить, то он ответил бы на понятном хозяину наречии: «Извиняйся прямо среди здесь, или будь так здоров, как желаешь мне добра!» Но вместо этого он прилег рядом с хозяином, позволив тому прижать себя рукой. Считая, что обезопасил себя на некоторое время, хозяин после бессонной ночи задремал. Он не слышал, как пришла Роза, даже звон посуды не потревожил его.
Разбудил только голос супруги: - Иди уже кушать, пока я не умерла тебя ждать! Яков Давидович, как был в трусах и майке, прошествовал на кухню в сопровождении Шлемы. Веревочка с бантиком так и висела, привязанная к спинке стула. Пока хозяин целился левой половинкой седалища на краешек сиденья, Шлема закогтил бантик и потянул его на себя вместе со стулом, который грохнулся на пол. Тело Якова Давидовича, не найдя опоры, продолжило движенье вниз, и падало оно ровно столько времени, сколько нужно, чтоб произнести: - Вейз мир! Смачный шлепок оповестил о встрече полуодетого тела с полом. На мгновенье в квартире воцарилась тишина, слышен был лишь топот лап Шлемы, который спешно покидал кухню. Яков Давидович, выпучив глаза, закачал воздух в легкие под завязку и, наконец, издал крик, которому позавидовал бы дикий слон в период гона: - А-а-а-а! Шлема-а-азл! Застрелись лично, антисемит хвостатый! Роза-а-а! Задуши его пред моих глаз! - Яшенька, Яша! – Роза Марковна не на шутку испугалась за мужа. –...ЕщёРазбудил только голос супруги: - Иди уже кушать, пока я не умерла тебя ждать! Яков Давидович, как был в трусах и майке, прошествовал на кухню в сопровождении Шлемы. Веревочка с бантиком так и висела, привязанная к спинке стула. Пока хозяин целился левой половинкой седалища на краешек сиденья, Шлема закогтил бантик и потянул его на себя вместе со стулом, который грохнулся на пол. Тело Якова Давидовича, не найдя опоры, продолжило движенье вниз, и падало оно ровно столько времени, сколько нужно, чтоб произнести: - Вейз мир! Смачный шлепок оповестил о встрече полуодетого тела с полом. На мгновенье в квартире воцарилась тишина, слышен был лишь топот лап Шлемы, который спешно покидал кухню. Яков Давидович, выпучив глаза, закачал воздух в легкие под завязку и, наконец, издал крик, которому позавидовал бы дикий слон в период гона: - А-а-а-а! Шлема-а-азл! Застрелись лично, антисемит хвостатый! Роза-а-а! Задуши его пред моих глаз! - Яшенька, Яша! – Роза Марковна не на шутку испугалась за мужа. – Задушу, задушу, только он сбежал, поц шерстяной! - Тогда меня задуши-и! Сдохнуть мне, чем терпеть! - Что делать, Яшенька? Что делать? - Дуй! Сильней дуй! – Яков Давидович перевернулся на живот и заголил многострадальную часть тела. Шлема, округлив глаза, взирал из-под дивана на экзотический способ местной анестезии, сопровождаемый стонами хозяина, который при этом часто вспоминал Бенину маму. Наконец, он замолчал, закрыл глаза и растянул рот в блаженной улыбке. - Яша, ты живой? Тебе еще болит? - Чтобы да, так нет, Розочка. Но ты не делай стоп, чтоб я так жил! - Яша, – Роза Марковна присмотрелась к болячке, причинившей столько горя супругу, – его уже нет, Яша! Вулкан взорвался. Сейчас делаем алой на тухес и чтобы утром ты мне был здоров как призывник. Говори спасибо Шлеме, он тебе сделал облегченье. - Шлема, Шлемочка! – Яков Давидович уже забыл, что недавно хотел лично наблюдать за казнью кота. – Иди до меня, фармазонщик! Дай я тебя поцелую, мучитель. Вечером все трое, сидя на балконе, любовались закатным солнцем. Яков Давидович держал на коленях Шлему и вполне сносно мог сидеть на стуле с мягким сиденьем. Роза Марковна смотрела на них, улыбаясь: - Яша, - обратилась она к мужу, - чего тебе, кроме костылей, не хватает, чтобы посчитать этот день удачным? И оба закатились смехом, а Шлема счастливо щурил глаза. Хорошо, когда всем хорошо! ТАГИР НУРМУХАМЕТОВ
Мы используем cookie-файлы, чтобы улучшить сервисы для вас. Если ваш возраст менее 13 лет, настроить cookie-файлы должен ваш законный представитель. Больше информации
Комментарии 496
Что на самом деле скрывал бант на шее Маяковского?
Об этом знали только близкие. За внешней мишурой и эпатажем пряталась трагедия человека, который очень хотел вырваться из плачевного положения.
После смерти отца семья жила очень бедно: спешно распродали столы и стулья, уехали из Кутаисской губернии в Москву, но положение не улучшилось. «С едами плохо. Пенсия — 10 рублей в месяц. Я и две сестры учимся», — напишет потом поэт.
Сестра Ольга вспоминала, что в какой-то момент у Маяковского была всего одна рубашка. Мама стирала её вечером, а утром гладила. Это потом Маяковский будет королём эпатажа, человеком, притягивающим внимание вычурными нарядами и яркими цветами. Появится и его знаменитая жёлтая кофта.
Писать стихи и выступать его вдохновит Давид Бурлюк — новый студент Московского училища живописи, ваяния и зодчества, в котором учился Маяковский. Однажды ночью на Сретенском бульваре поэт зачитает тому свои стихи, скромно умолчав об авторстве. Но Бурлюк всё поймёт: ...ЕщёОт Галины Ермолаевой
Что на самом деле скрывал бант на шее Маяковского?
Об этом знали только близкие. За внешней мишурой и эпатажем пряталась трагедия человека, который очень хотел вырваться из плачевного положения.
После смерти отца семья жила очень бедно: спешно распродали столы и стулья, уехали из Кутаисской губернии в Москву, но положение не улучшилось. «С едами плохо. Пенсия — 10 рублей в месяц. Я и две сестры учимся», — напишет потом поэт.
Сестра Ольга вспоминала, что в какой-то момент у Маяковского была всего одна рубашка. Мама стирала её вечером, а утром гладила. Это потом Маяковский будет королём эпатажа, человеком, притягивающим внимание вычурными нарядами и яркими цветами. Появится и его знаменитая жёлтая кофта.
Писать стихи и выступать его вдохновит Давид Бурлюк — новый студент Московского училища живописи, ваяния и зодчества, в котором учился Маяковский. Однажды ночью на Сретенском бульваре поэт зачитает тому свои стихи, скромно умолчав об авторстве. Но Бурлюк всё поймёт: «Да это же вы сами написали! Да вы же ж гениальный поэт!».
Так и вышло. После лекции Бурлюка в Тенишевском училище газета «День» написала:
«На эстраде, позади лектора, оказался человек в жёлтой кофте. Через 5 минут все знали, что это — поэт Маяковский»
Это потом за жёлтой кофтой объявят охоту: полиция запретит в ней появляться на публике. На входе поставят пристава, чтобы он следил за внешним видом поэта, и Маяковский, как примерный и законопослушный гражданин, зайдёт в пиджаке.
Через тот же вход зайдёт и Корней Чуковский, держа под мышкой свёрток с жёлтой кофтой, чтобы затем передать его на лестнице. Надо ли говорить, как бурно реагировала публика, увидев поэта в скандальной одежде?
Знаменитую кофту Маяковский упомянет и в поэме «Облако в штанах»:
«Хорошо, когда в жёлтую кофту
душа о...ЕщёНо Маяковский хотел не просто выступать, он хотел запомниться. Потому и принёс матери ткань нестандартного жёлтого цвета, чтобы та сшила кофту. «Я ведь не могу пойти в своей чёрной блузе! Меня швейцары не пустят. А этой кофтой заинтересуются, опешат и пропустят».
Так и вышло. После лекции Бурлюка в Тенишевском училище газета «День» написала:
«На эстраде, позади лектора, оказался человек в жёлтой кофте. Через 5 минут все знали, что это — поэт Маяковский»
Это потом за жёлтой кофтой объявят охоту: полиция запретит в ней появляться на публике. На входе поставят пристава, чтобы он следил за внешним видом поэта, и Маяковский, как примерный и законопослушный гражданин, зайдёт в пиджаке.
Через тот же вход зайдёт и Корней Чуковский, держа под мышкой свёрток с жёлтой кофтой, чтобы затем передать его на лестнице. Надо ли говорить, как бурно реагировала публика, увидев поэта в скандальной одежде?
Знаменитую кофту Маяковский упомянет и в поэме «Облако в штанах»:
«Хорошо, когда в жёлтую кофту
душа от осмотров укутана!»
На смену жёлтой кофте придут розовый смокинг, красный атласный жилет, цилиндр и другие эпатирующие предметы гардероба. Но тогда, в бедной юности, настоящим спасением окажется... галстук.
«Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы — гнуснейшего вида. Испытанный способ — украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок жёлтой ленты. Обвязался. Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке — галстук. Очевидно — увеличишь галстук, увеличится и фурор. А так как размеры галстука ограничены, я пошел на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук».
На известной фотографии 1910 года юный Маяковский стоит в широкополой шляпе, накидке и блузе с бантом. И только самые близкие знали, что разнообразные банты, которые так любил поэт, выполняли ещё одну важную задачу. Они закрывали потёртости на изношенной одежде юноши из бедной семьи...
В повозку она прыгнула сама. Довольно хмыкнув, молодой повеса дернул поводья. Теперь дворовая Дашка принадлежала ему, надо было только добраться до ближайшей церкви. В июле 1775 года отставной прапорщик сманил крепостную капитана Устинова, прекрасно зная, что этим он нарушает закон. Но уж больно по душе пришлась ему эта румяная и спелая, как сочное яблоко, дворовая дева.
Дашка вставала еще до зари – надо было задать корму поросятам, затем выгнать на пастбище корову, а потом быстро-быстро, пока не проснулись остальные, навести порядок в нижних комнатах. Чтобы барин, когда откроет очи и изволит пойти завтракать, не бранил ее за пыль на половиках или разбросанные крошки.
Она принадлежала однодворцу Евдокиму Устинову. Среди тех, кто владел крепостными, однодворцы были самым бедным сословием. Обычно они распоряжались тремя-четырьмя людьми, редко им подчинялись больше десятка. В основном – представители одной семьи, с которой и жили почти по-родственному в одном ...ЕщёДворовая для молодого повесы
В повозку она прыгнула сама. Довольно хмыкнув, молодой повеса дернул поводья. Теперь дворовая Дашка принадлежала ему, надо было только добраться до ближайшей церкви. В июле 1775 года отставной прапорщик сманил крепостную капитана Устинова, прекрасно зная, что этим он нарушает закон. Но уж больно по душе пришлась ему эта румяная и спелая, как сочное яблоко, дворовая дева.
Дашка вставала еще до зари – надо было задать корму поросятам, затем выгнать на пастбище корову, а потом быстро-быстро, пока не проснулись остальные, навести порядок в нижних комнатах. Чтобы барин, когда откроет очи и изволит пойти завтракать, не бранил ее за пыль на половиках или разбросанные крошки.
Она принадлежала однодворцу Евдокиму Устинову. Среди тех, кто владел крепостными, однодворцы были самым бедным сословием. Обычно они распоряжались тремя-четырьмя людьми, редко им подчинялись больше десятка. В основном – представители одной семьи, с которой и жили почти по-родственному в одном доме. И чем меньше людей, тем больше работы. В «Вестнике Европы» генерал-лейтенант Николай Тучков писал так:
«Однодворцы поступают с ними по-варварски… Заставляют работать очень много, что хуже всего делят их бесчеловечно – одному достается дед, другому сын, третьему внук. Продают и покупают их поодиночке».
Вот и Дашка, дочь Богдана, вздыхала по своей матери – увезли ее шесть лет назад из Курской губернии к какой-то дальней родне капитана. Взяли в няньки к барчукам. Захочет Устинов, и Дашку отошлет тоже. А пока она у него и в огороде, и по дому, и рубашки бежит на речку стирать. Молодая дворовая – девятнадцать годков! – крепкая, со всем успевает управляться. Но лет через десять не останется от ее красы и следа – будет усталая измотанная баба, на которую и не посмотрит никто. Дашка хорошо это знала и видела: у других курских однодворцев крепостные девушки именно в таких загнанных и превращались. А коли помрут, так возьмут новых. Неужто на Руси мало людей?
Поначалу она заробела, когда Чаплыгин её окликнул. А потом, уперев руки в бока, с удивлением слушала его неторопливую речь.
«Начал меня к себе в замужество подговаривать», - позже расскажет Дашка.
О таких случаях крепостные говорили шепотком – чтобы хозяева не гневались. Что вот, дескать, в далекой губернии, взял один барин и женился на своей сенной! А потом и детей прижил, и все-все им оставил… Где и с кем это происходило, обычно не упоминали. Или придумывали на ходу имена и фамилии. Так что Дашка не слишком в это верила: ведь какая пропасть между хозяином и его служанкой? ...ЕщёОна полоскала рубашки в реке, когда мимо проезжал отставной прапорщик Чаплыгин. Как всегда, подоткнула юбки, вода заливала ее сорочку, а незнакомец притормозил и залюбовался. Трифона Родионовича в этих местах прежде видели мало – много лет он отсутствовал по делам службы. Но теперь, выйдя в отставку, возвращался в родное Красниково, где у него имелся небольшой капиталец, оставшийся от отца. Шёл тридцатый день июня…
Поначалу она заробела, когда Чаплыгин её окликнул. А потом, уперев руки в бока, с удивлением слушала его неторопливую речь.
«Начал меня к себе в замужество подговаривать», - позже расскажет Дашка.
О таких случаях крепостные говорили шепотком – чтобы хозяева не гневались. Что вот, дескать, в далекой губернии, взял один барин и женился на своей сенной! А потом и детей прижил, и все-все им оставил… Где и с кем это происходило, обычно не упоминали. Или придумывали на ходу имена и фамилии. Так что Дашка не слишком в это верила: ведь какая пропасть между хозяином и его служанкой? Не берут дворовых в барские покои! Только если потешиться.
Собрав постиранное в плетеную корзину, побрела крепостная домой. Чаплыгин окликал ее, но она не оборачивалась. Но весь оставшийся день только об этом и думала. Пригожий был отставной прапорщик, видно, что не буйный и не больной. А вдруг и правда свершилось чудо?
- Идем, - сказал он ей, - покажу тебе, что я не шучу.
Сердце замирало от страха: с незнакомцем пошла! А вдруг что дурное случится? Да еще и боялась, что увидит кто, или хозяин раньше времени хватится. Так-то капитан обычно предпочитал после обеда вздремнуть…
Они добрались до дома Трифона Родионовича, где их поджидала молодая женщина. Звали ее Настасьей, и Дашка так и не поняла – то ли сестра она прапорщику, то ли другая родственница? Но Настасья принялась крепостную уговаривать. Дескать, доверься Трифону Родионовичу, он дело говорит. Не просто так тебя зовет, а замуж. Была бы ты всю жизнь крепостной, спину на капитана гнула, пока из сил не выбилась. А так станешь хозяйкой в доме. Небогаты мы, но тебя в обиду никто не даст…
С приходским священником, отцом Ефимом, сговаривался лично Чаплыгин. Рассказал, что будет венчаться с дочерью однодворца Матвея Кофанова...ЕщёНа следующий день Дашка вышла, как всегда, спозаранку. А к обеду, умаявшись, решила остудиться в реке. Чаплыгин ее там и поджидал!
- Идем, - сказал он ей, - покажу тебе, что я не шучу.
Сердце замирало от страха: с незнакомцем пошла! А вдруг что дурное случится? Да еще и боялась, что увидит кто, или хозяин раньше времени хватится. Так-то капитан обычно предпочитал после обеда вздремнуть…
Они добрались до дома Трифона Родионовича, где их поджидала молодая женщина. Звали ее Настасьей, и Дашка так и не поняла – то ли сестра она прапорщику, то ли другая родственница? Но Настасья принялась крепостную уговаривать. Дескать, доверься Трифону Родионовичу, он дело говорит. Не просто так тебя зовет, а замуж. Была бы ты всю жизнь крепостной, спину на капитана гнула, пока из сил не выбилась. А так станешь хозяйкой в доме. Небогаты мы, но тебя в обиду никто не даст…
С приходским священником, отцом Ефимом, сговаривался лично Чаплыгин. Рассказал, что будет венчаться с дочерью однодворца Матвея Кофанова. И что та сирота, и замуж идет по доброй воле. Свидетелем вызвался быть сослуживец прапорщика, Дементий Халезев. Осталось только привезти Дарью к назначенному часу!
Вечером дворовая была сама не своя. Все заметили – волнуется сильно, места себе не находит. Но на все вопросы Дашка не отвечала ничего, только головой мотала. Утром встала еще раньше, чем обычно. Прибрала волосы, надела лучший сарафан, повесила материны бусы… В телегу Чаплыгина, стоявшую на окраине села, она прыгнула сама. Легко и без малейших сожалений!
Вскорости молодой повеса, а теперь законный муж, повез новоявленную жену в Обоянь, на ярмарку. Приглядела себе Дашка обновы, но волновалась – хватит ли денег? Щедр был Чаплыгин, оплатил все, что понравилось жене. И не заметил, что за ними пристально наблюдает староста Аким Кондратьев, прибывший на ту же ярмарку по торговым делам… Дворовую он узнал сразу, и, не мешкая, решил рассказать обо всем ее владельцу.
И разразился скандал! В дом Чаплыгина через день явились с обыском, забрали Дашку, увели прапорщика. На допросе, материалы которого сохранились по сей день, дворовая все рассказала, как знала. Про встречу, про уговоры, про свое решение и женитьбу.
Ситуация по...ЕщёИх обвенчали без лишних проволочек. Батюшка благословил молодоженов, а они, после церемонии, отправилась в дом Чаплыгина. Скромно отметили свадьбу и осталась Дашка у мужа… А в доме капитана Устинова подняли тревогу: пропала дворовая! Как след простыл! И к реке бегали – вдруг потонула? И лес прочесали. Нет Дашки. Неужто сбежала?
Вскорости молодой повеса, а теперь законный муж, повез новоявленную жену в Обоянь, на ярмарку. Приглядела себе Дашка обновы, но волновалась – хватит ли денег? Щедр был Чаплыгин, оплатил все, что понравилось жене. И не заметил, что за ними пристально наблюдает староста Аким Кондратьев, прибывший на ту же ярмарку по торговым делам… Дворовую он узнал сразу, и, не мешкая, решил рассказать обо всем ее владельцу.
И разразился скандал! В дом Чаплыгина через день явились с обыском, забрали Дашку, увели прапорщика. На допросе, материалы которого сохранились по сей день, дворовая все рассказала, как знала. Про встречу, про уговоры, про свое решение и женитьбу.
Ситуация получалась запутанная: Дашку принадлежала барину, но теперь она была мужней женой. Законы церковные против законов государственных! Церковь велела ей следовать за мужем, и с ним же она приобрела статус свободной женщины! Издавна на Руси повелось, что «по мужу роба». То есть, выйдешь за крепостного – сама станешь несвободной. Ну а коли пошла за офицера…
Хозяин требовал уплаты денег за свою собственность. Батюшку, которого ввели в заблуждение, заставили помогать проводить службы в храме Обояни – такое ему вышло наказание от церкви за обманное венчание.
А шестнадцать лет спустя, 6 ноября 1801 года, обладатель миллионного состояния, граф Шереметев, взял в жены свою крепостную актрису, Прасковью Жемчугову. На самом высочайшем уровне случился такой же брак! И с той поры подобные союзы уже мало кого удивляли. Ведь любви, по большому счету, все равно – крепостная или свободная. Не в этом счастье.
- В холодильнике, - ответила жена.
- Я смотрю в холодильник, его там нет!
- Есть...
- Нет!
- Ееесть...
- Блин, да где?!!!
Жена подошла к холодильнику и вынула сыр:
- Вот!
Как, блин, вы это делаете?! Как вы, женщины, маскируете предметы, что они становятся невидимыми для мужиков, но в то же время
для вас они вот, пожалуйста! Ведьмы, блин!
Примерно так же я ищу одежду.
- Где мои чёрные джинсы?
- В шкафу на второй полке...
- Нет там чёрных джинсов! Там только синие!
Подходит, достаёт!
И это касается не только поисков. Жена различает в миллиард раз больше цветов, чем я. У неё, оказывается есть салатовая блузка, мятный свитшот, изумрудное платье. Причём, когда я называю это всё тупо зелёным, она меня поправляет. Нет, говорит, это не зелёное, это травяное!
А терракотовый? Я даже не знал, что такое бывает. Оранжевый же! Оранжевый! А бежевый это просто светло-коричневый!
Как вы живёте с этим потоком информации, женщины? И главное, за...Ещё- Где сыр? - спросил я у жены, глядя в открытый холодильник.
- В холодильнике, - ответила жена.
- Я смотрю в холодильник, его там нет!
- Есть...
- Нет!
- Ееесть...
- Блин, да где?!!!
Жена подошла к холодильнику и вынула сыр:
- Вот!
Как, блин, вы это делаете?! Как вы, женщины, маскируете предметы, что они становятся невидимыми для мужиков, но в то же время
для вас они вот, пожалуйста! Ведьмы, блин!
Примерно так же я ищу одежду.
- Где мои чёрные джинсы?
- В шкафу на второй полке...
- Нет там чёрных джинсов! Там только синие!
Подходит, достаёт!
И это касается не только поисков. Жена различает в миллиард раз больше цветов, чем я. У неё, оказывается есть салатовая блузка, мятный свитшот, изумрудное платье. Причём, когда я называю это всё тупо зелёным, она меня поправляет. Нет, говорит, это не зелёное, это травяное!
А терракотовый? Я даже не знал, что такое бывает. Оранжевый же! Оранжевый! А бежевый это просто светло-коричневый!
Как вы живёте с этим потоком информации, женщины? И главное, зачем вы прячете сыр и джинсы мужей?
Дома я сразу же занимала наблюдательный пост и не дышала, боясь помешать этой «вальпургиевой ночи». Сначала мама с тетей Люсей и тетей Людой (со всеми тетями, которые были подругами в то или иное время) чмокали воздух рядом с щеками друг друга, потом выдавали какие-то комплименты прическам, туфлям или юбкам. После церемонии восхваления внешнего вида процессия продвигалась на кухню, где чинно пила чай. Но это они только разогреваются, я-то знаю, ничего, подождем.
Во время вполне приличного чаепития подруги говорят про работу, мужей, детей, какую-то Нинку, какие-то сто рублей и т.д. Кто-то говорит, а остальные все время кивают или охают, или восклицают «Ой, и не говори!» Но оратор не ведется на этот императив, а продолжает говорить дальше с еще большим воодушевлением. А оппоненты как будто и рады, что их предложению не гов...ЕщёКогда я видела, как к нам шествуют мамины подружки, то все бросала и скорее бежала домой. А папа, наоборот, бежал из дома, бормоча на ходу: "Ну их к лешему."
Дома я сразу же занимала наблюдательный пост и не дышала, боясь помешать этой «вальпургиевой ночи». Сначала мама с тетей Люсей и тетей Людой (со всеми тетями, которые были подругами в то или иное время) чмокали воздух рядом с щеками друг друга, потом выдавали какие-то комплименты прическам, туфлям или юбкам. После церемонии восхваления внешнего вида процессия продвигалась на кухню, где чинно пила чай. Но это они только разогреваются, я-то знаю, ничего, подождем.
Во время вполне приличного чаепития подруги говорят про работу, мужей, детей, какую-то Нинку, какие-то сто рублей и т.д. Кто-то говорит, а остальные все время кивают или охают, или восклицают «Ой, и не говори!» Но оратор не ведется на этот императив, а продолжает говорить дальше с еще большим воодушевлением. А оппоненты как будто и рады, что их предложению не говорить никто не внял. Мне очень нравится наблюдать за развитием этой феерии, я понимаю, что это какой-то ритуал и все должно идти по определенным правилам, написанным на невидимых скрижалях для женщин.
После седьмого стакана чая, кто-то (очередность строго соблюдается) вдруг высказывает решающее: «А что, девчонки, может дернем? А?» Я уже знаю, что никого они дергать не будут, просто мама достанет какой-то графин с красненькой водичкой, нальет всем по чайной ложке, при этом все будут махать руками и кричать: «Мне хватит, ты что, я не могу столько!»
Мама понимающе кивает и наливает побольше.
Я очень люблю этот момент, потому что дальше начинается самая развлекательная часть программы. Выпив миллиграмм этой чудо-водички ( я не знаю в чем секрет), дамы - без предупреждения - начинают петь про удалого Хасбулата, потом по Муромскую дорожку или распевать чисто- риторический вопрос "Виновата ли я". По их недовольным интонациям совершенно ясно, что виноваты не они, а все остальные.
И я прекрасно понимаю, к чему они ведут: в этих песнях мужчины поступают с ними плохо, и они сейчас себя раззадоривают, как быки на корриде. Спев ритуальные песни, они сначала плачут, оплакивая свою женскую долю и девичью красу. Я не знаю, что это за доля такая и что с ней случилось, но видно, что им очень ее жаль, и видимо, виноваты в этом определенно мужчины, причем все. Поплакав и завершив сей обряд сакральным «Ладно, девоньки, давайте за нас красивых», они, допив свое ведовье зелье, начинают ржать как лошади. Над чем они смеются, понять невозможно, да и ни к чему, - все равно не понять. Они и сами не знают, – кричат во все горло, прерываясь на гомерический смех: «А помнишь,… ой,… а Нинка-то…, ах-ах, …а он-то,… а я его,… ой-ой,.. ужааас,… ой, не могуу,… ну дает, ну молодец,.. ай, ну мы-то ясно дело!» Как они при этом понимают, кто о чем говорит, – для меня загадка, я, например, не понимаю.
Но валькирии, наплясавшись, снова пошли гонять чаи – это хороший знак, сейчас перейдут на современно-человеческий. Мирно попив чай, с непринужденным видом чирикая о том, о сем, как будто никто тут не устраивал никаких шабашей, и напоследок признавшись в любви своим товаркам, они снова переходят в прихожую, чтобы продолжить там церемонию прощания. Видимо, они переносят туда действие, чтобы просто поболтать ни о чем на условно-нейтральной территории, опять же зеркало рядом – можно стоять перед ним, пытаясь уместиться всем одновременно, и краситься одной помадой и одними тенями, не переставая гоготать.
Открыв дверь и высыпав за пределы квартиры, они продолжают хихикать и болтать, миллион раз повторяя «Ну все, пока!» Стоять вертикально у них совсем не получается - то обнимаются, то толкаются, то качаются, как березы на ветру.
Когда же дверь закрывается, я выжидательно смотрю на маму, которая, вздохнув, всегда говорит: «Ну вот, теперь можно и чаю попить».
А часа через два папа тихонько приоткрывает входную дверь, секунду прислушивается и на цыпочках проходит в дом, попутно доставая Пушка из антресолей и сочувственно приговаривая «Ах ты, бедненький. Ну, мужик, прости, не мог я тебя спасти».
#опусыИрассказы
Наталья Пряникова
Познакомились в романтической обстановке — в очереди на анализы. То ли на сахар, то ли на биохимию, не помню. Баб Шура помнила. И он её там, значит- «приглядел» (со слов потерпевшей). И начал «ходить». А ходить надо было из соседней деревни, на минуточку — двадцать километров. А автобус курсирует между сёлами по магическому расписанию, которое ведомо только архангелам и ангелам, но не человекам.
Кто поможет престарелому родителю в амурных делах? Конечно же дети! Старший сын «жениха» два месяца в режиме нон-стоп возил влюблённого отца своего семидесяти двух лет на «свиданки».
Потом уж не выдержал и поставил вопрос ребром: «Ты, батя, или женись, или уже не морочь Александре Ефремовне голову!» (И бензин не дармовой!)
Голову баб Шуры к тому времени уже украсила химия-барашек мо...ЕщёВспоминаю частенько баб Шуру. Двоюродная бабка моя. Имела головокружительный роман в 82 года, со свадьбой, переездом в соседнее село и последующими похоронами молодого мужа (на десять лет её был моложе сокол ясный).
Познакомились в романтической обстановке — в очереди на анализы. То ли на сахар, то ли на биохимию, не помню. Баб Шура помнила. И он её там, значит- «приглядел» (со слов потерпевшей). И начал «ходить». А ходить надо было из соседней деревни, на минуточку — двадцать километров. А автобус курсирует между сёлами по магическому расписанию, которое ведомо только архангелам и ангелам, но не человекам.
Кто поможет престарелому родителю в амурных делах? Конечно же дети! Старший сын «жениха» два месяца в режиме нон-стоп возил влюблённого отца своего семидесяти двух лет на «свиданки».
Потом уж не выдержал и поставил вопрос ребром: «Ты, батя, или женись, или уже не морочь Александре Ефремовне голову!» (И бензин не дармовой!)
Голову баб Шуры к тому времени уже украсила химия-барашек морковного цвета, тело — кровавой расцветки велюровые халаты на блестящих молниях. Ноги из вечных войлочных тапочек переобулись в тапки кожаные, хранимые для «особых случаев» с 1955 года.
Готовились к похоронам, а вышла свадьба, так бывает. Невеста к бракосочетанию была готова, жениха, как обычно - принудили. Уже пожилые дети не выдержали страстей и женили родителей в один день.
В сельсовет пришло пол села вдовиц и разбитных разведёнок. Прикоснуться к чужому счастью и обрести надежду.
Обрели её в тот день все.
Баб Шура была в фате и кримпленовом платье цвета «слоновая кость», хранимом для погребения. Фата, как ни бились, была ею отвоёвана: «Трёх детей я родила, а свадьбы у меня так и не было, то война, то целина — отстаньте!» Все и отстали.
На свадьбе пели и плясали две деревни. Дети, внуки и правнуки. В отдалении рыдали вдовицы. Баяны рвались, хор из родных, близких и дальних по сотому кругу исполнял любимую песню Баб Шуры — «Однажды морем я плыла на пароходе том» , самогон варился в режиме реального времени в бане.
Запасённого категорически не хватало. Пир шёл не один день.
Все десять лет, что прожили, как голубки, молодые, мы ездили к ним в гости по лету. Годовщину свадебных торжеств праздновать. Баб Шура всегда с причёской и в фате, молодой муж с аккуратно постриженными к приезду гостей бровями.
А потом он умер. Быстро. Диабет. Сердце. А она не поверила. Дети забрали баб Шуру к себе, в её родную деревню. Она лет пять ещё пожила. Красила волосы и ждала своего «милёночка». Не верила, что его нет больше. Не помнила ни похорон, ни переезда, выходила к калитке и сколько могла стоять на ногах — смотрела на дорогу и ждала.
Вот такое было счастье на моих глазах и большая любовь.
Которым не помешали ни морщины, ни седина, ни плохие анализы, ни войлочные тапки, ни отсутствие транспортного сообщения.
Все равно скоро увидятся.
А вы все про брыли свои в сорок лет.
Ульяна Меньшикова
Что он нуждается в помощи, сомнений не было. Третий день хозяин ходит по квартире с гримасой боли на лице, переваливаясь «уточкой».
Определить причину такой походки труда не составило, Шлема даже через покровы одежды чувствовал ненормально высокую температуру одного из полушарий того места, где спина теряет свое благородное название.
Подозрения подтвердились, когда он подслушал утренний разговор хозяев:
- Яша, что ты имеешь сказать за свой чирей? – Роза Марковна, сидя на кровати, выпутывала из роскошных рыжих волос папильотки. – Он таки не уменьшился с крайнего вечера?
Яков Давидович, кряхтя, повернулся с живота на бок и удивленно уставился на супругу:
- Розочка, не заставляй меня забыть, за что я тебя люблю! Или ты думаешь, что я всю ночь простоял у зеркала с линейкой? Уже сиди и не спрашивай вопросы!
Он с подозрением взглянул на Шлему и продолжил:
- И держи этого халамидника пода...ЕщёМладший член семьи – кот Шлема, полное имя которого было Шлемазл, крепко задумался: «Как помочь хозяину»?
Что он нуждается в помощи, сомнений не было. Третий день хозяин ходит по квартире с гримасой боли на лице, переваливаясь «уточкой».
Определить причину такой походки труда не составило, Шлема даже через покровы одежды чувствовал ненормально высокую температуру одного из полушарий того места, где спина теряет свое благородное название.
Подозрения подтвердились, когда он подслушал утренний разговор хозяев:
- Яша, что ты имеешь сказать за свой чирей? – Роза Марковна, сидя на кровати, выпутывала из роскошных рыжих волос папильотки. – Он таки не уменьшился с крайнего вечера?
Яков Давидович, кряхтя, повернулся с живота на бок и удивленно уставился на супругу:
- Розочка, не заставляй меня забыть, за что я тебя люблю! Или ты думаешь, что я всю ночь простоял у зеркала с линейкой? Уже сиди и не спрашивай вопросы!
Он с подозрением взглянул на Шлему и продолжил:
- И держи этого халамидника подальше от меня. Он всю ночь нарезал круги возле моей… моего больного места. Мне видится, что он чего-то замышляет.
Хозяева – уже пенсионеры, вырастив детей, дав им хорошее образование и выпустив в большую жизнь, всю свою нерастраченную любовь и педагогический талант выплеснули на бездомного котенка, который со временем превратился в шикарного кота.
Пока не прибыли внуки, Роза Марковна усиленно откармливала его, ласково приговаривая:
- Ешь, красавчик, ешь, Шлемочка, чтоб ты сдох!
Шлема не обижался, поскольку и внуков она пичкала снедью с теми же выражениями. Он очень любил своих хозяев, которые отвечали ему тем же. Его хитрая мордашка и проказы, которыми изобиловало его котячье детство, и стали причиной столь экзотического имени.
Шлема страдал вместе с Яковом Давидовичем. Он, не задумываясь, принял бы на себя всю боль хозяина, но тот не позволял даже приблизиться к проблемному месту, чем очень огорчал кота.
Любящая жена Роза Марковна, хоть и сочувствовала мужу, но не могла отказать себе в удовольствии пройтись по нему шуткой:
- Яша, сейчас ты будешь делать, как скажет мама, – она сделала строгое лицо и приказала: - Спустить парус до колен!
- Розочка! – взмолился Яков Давидович. – Угомони свои таланты. Оставь меня жить!
- Что ты мне начинаешь? – возмутилась Роза Марковна. – Мы будем только посмотреть, чтобы сделать таки себе мнение.
Яков Давидович, кряхтя, спустил трусы и выставил на обозрение бледные ягодицы. Добрую половину правой украшал мини-вулкан темно-красного цвета с белой головкой на вершине.
Роза Марковна, стараясь не рассмеяться, взирала на необычную картину, в качестве зрителя к ней присоединился Шлема. Он внимательно рассмотрел источник неприятностей хозяина, даже понюхал, а когда осторожно дотронулся до него лапкой, Яков Давидович заверещал, как потерпевший:
- Роза! Не трогайте меня за здесь! Убери Шлемазла, он мне стоит поперек горла, иначе я делаю гевалт! – Шлема от греха скрылся под кроватью. – Через почему мне это счастье? – простонал больной.
- Замолчи свой рот и не делай мне смеяться! – одернула его супруга. – Бедный Шлема хочет сделать помощь, а ты визжишь, будто он тебе царапает фаберже.
Роза Марковна, стараясь не прыснуть, сделала осмотр и вынесла вердикт:
- Яша, перестань мокнуть нос и слушай сюда. Он поспел, как вишни в саду у дяди Вани. Надо звать доктора, пусть он делает чик, и завтра уже будешь обратно делать променад.
- Роза! Ни слова за доктора! – взмолился Яков Давидович. – Не надо этот гембель. Я уже хорошо сам себя имею.
- Не дрожи диван, Яша, пружины лопнут, – вздохнула Роза Марковна. – Я все понимаю, но не до такой же степени! Ну нет, так нет...
- Яша, я пошла делать базар. Что ты хочешь, борщ или гефилте фиш?
- Розонька, делай фиш, только бери у Остапа. Она у него сильно кошерная. Но чтоб бекицер! Вперед-взад!
- Почему нет? – согласилась Роза Марковна. – Шлема, - позвала она кота, – бери глаза в лапы и смотри хозяина. Он теперь по всем фронтам белобилетник.
И, вздохнув, захлопнула за собой дверь квартиры...
Шлема принялся исполнять поручение хозяйки со всем рвением. Он уселся напротив Якова Давидовича и не сводил с того зеленых глаз, так, что хозяину почудилось, будто кот строит коварные планы.
Чтобы обезопасить себя от покушения хвостатого, он привязал к веревочке бантик, со стоном поднялся с кровати и дохромал до кухни. Там привязал веревочку к спинке стула, подергал ее, привлекая внимание Шлемы и думая отвлечь его от своей персоны.
Кот заинтересованно шлепнул по игрушке раз, другой, но бросил это занятие, как тольк...ЕщёОна стала собираться за покупками, болезнь болезнью, но на аппетит супруга наличие болячки никак не повлияло.
- Яша, я пошла делать базар. Что ты хочешь, борщ или гефилте фиш?
- Розонька, делай фиш, только бери у Остапа. Она у него сильно кошерная. Но чтоб бекицер! Вперед-взад!
- Почему нет? – согласилась Роза Марковна. – Шлема, - позвала она кота, – бери глаза в лапы и смотри хозяина. Он теперь по всем фронтам белобилетник.
И, вздохнув, захлопнула за собой дверь квартиры...
Шлема принялся исполнять поручение хозяйки со всем рвением. Он уселся напротив Якова Давидовича и не сводил с того зеленых глаз, так, что хозяину почудилось, будто кот строит коварные планы.
Чтобы обезопасить себя от покушения хвостатого, он привязал к веревочке бантик, со стоном поднялся с кровати и дохромал до кухни. Там привязал веревочку к спинке стула, подергал ее, привлекая внимание Шлемы и думая отвлечь его от своей персоны.
Кот заинтересованно шлепнул по игрушке раз, другой, но бросил это занятие, как только хозяин покинул кухню.
Чтобы улечься на кровать, Якову Давидовичу необходимо было сменить четыре позы. Когда он еще стоял в коленно-локтевой, Шлема уже сидел напротив и сочувственно смотрел ему в глаза.
- Шлема, имею тебе сказать, как мужик мужику, - обратился хозяин к коту, - не трогай мне там, где больно, и сам будешь иметь счастье долго жить.
Если бы Шлема умел говорить, то он ответил бы на понятном хозяину наречии: «Извиняйся прямо среди здесь, или будь так здоров, как желаешь мне добра!»
Но вместо этого он прилег рядом с хозяином, позволив тому прижать себя рукой. Считая, что обезопасил себя на некоторое время, хозяин после бессонной ночи задремал. Он не слышал, как пришла Роза, даже звон посуды не потревожил его.
- Иди уже кушать, пока я не умерла тебя ждать!
Яков Давидович, как был в трусах и майке, прошествовал на кухню в сопровождении Шлемы. Веревочка с бантиком так и висела, привязанная к спинке стула.
Пока хозяин целился левой половинкой седалища на краешек сиденья, Шлема закогтил бантик и потянул его на себя вместе со стулом, который грохнулся на пол.
Тело Якова Давидовича, не найдя опоры, продолжило движенье вниз, и падало оно ровно столько времени, сколько нужно, чтоб произнести:
- Вейз мир!
Смачный шлепок оповестил о встрече полуодетого тела с полом. На мгновенье в квартире воцарилась тишина, слышен был лишь топот лап Шлемы, который спешно покидал кухню.
Яков Давидович, выпучив глаза, закачал воздух в легкие под завязку и, наконец, издал крик, которому позавидовал бы дикий слон в период гона:
- А-а-а-а! Шлема-а-азл! Застрелись лично, антисемит хвостатый! Роза-а-а! Задуши его пред моих глаз!
- Яшенька, Яша! – Роза Марковна не на шутку испугалась за мужа. –...ЕщёРазбудил только голос супруги:
- Иди уже кушать, пока я не умерла тебя ждать!
Яков Давидович, как был в трусах и майке, прошествовал на кухню в сопровождении Шлемы. Веревочка с бантиком так и висела, привязанная к спинке стула.
Пока хозяин целился левой половинкой седалища на краешек сиденья, Шлема закогтил бантик и потянул его на себя вместе со стулом, который грохнулся на пол.
Тело Якова Давидовича, не найдя опоры, продолжило движенье вниз, и падало оно ровно столько времени, сколько нужно, чтоб произнести:
- Вейз мир!
Смачный шлепок оповестил о встрече полуодетого тела с полом. На мгновенье в квартире воцарилась тишина, слышен был лишь топот лап Шлемы, который спешно покидал кухню.
Яков Давидович, выпучив глаза, закачал воздух в легкие под завязку и, наконец, издал крик, которому позавидовал бы дикий слон в период гона:
- А-а-а-а! Шлема-а-азл! Застрелись лично, антисемит хвостатый! Роза-а-а! Задуши его пред моих глаз!
- Яшенька, Яша! – Роза Марковна не на шутку испугалась за мужа. – Задушу, задушу, только он сбежал, поц шерстяной!
- Тогда меня задуши-и! Сдохнуть мне, чем терпеть!
- Что делать, Яшенька? Что делать?
- Дуй! Сильней дуй! – Яков Давидович перевернулся на живот и заголил многострадальную часть тела.
Шлема, округлив глаза, взирал из-под дивана на экзотический способ местной анестезии, сопровождаемый стонами хозяина, который при этом часто вспоминал Бенину маму.
Наконец, он замолчал, закрыл глаза и растянул рот в блаженной улыбке.
- Яша, ты живой? Тебе еще болит?
- Чтобы да, так нет, Розочка. Но ты не делай стоп, чтоб я так жил!
- Яша, – Роза Марковна присмотрелась к болячке, причинившей столько горя супругу, – его уже нет, Яша! Вулкан взорвался. Сейчас делаем алой на тухес и чтобы утром ты мне был здоров как призывник. Говори спасибо Шлеме, он тебе сделал облегченье.
- Шлема, Шлемочка! – Яков Давидович уже забыл, что недавно хотел лично наблюдать за казнью кота. – Иди до меня, фармазонщик! Дай я тебя поцелую, мучитель.
Вечером все трое, сидя на балконе, любовались закатным солнцем. Яков Давидович держал на коленях Шлему и вполне сносно мог сидеть на стуле с мягким сиденьем. Роза Марковна смотрела на них, улыбаясь:
- Яша, - обратилась она к мужу, - чего тебе, кроме костылей, не хватает, чтобы посчитать этот день удачным?
И оба закатились смехом, а Шлема счастливо щурил глаза.
Хорошо, когда всем хорошо!
ТАГИР НУРМУХАМЕТОВ