ВЕЧНЫЕ ОБРАЗЫ ИСКУССТВА

БИБЛИЯ – сокровищница духовного и культурного наследия – оказала огромное влияние на развитие всей мировой культуры. Созданная в период с XII в. до н. э. по начало II в. н. э., она до сих пор остаётся одной из любимых и читаемых книг.

Библия – произведение, состоящее из множества книг, написанных в разные времена и разными авторами. Поэтому становится понятным перевод её названия с греческого: «Biblia» – «книги». Состоит она из двух частей: Ветхого и Нового Завета. В первой части 39 самостоятельных книг, Первые 5 называются Пятикнижием Моисея у христиан и Торой у иудеев. Сюда входят книги Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие. Далее следуют книги пророков. Их 16. По своему религиозному статусу пророки делятся на "великих" и "малых". "Великих" четверо - Исайя, Иеремия, Иезекииль и Даниил. "Малых" пророков 12. Каждый в Бибилии имеет свою книгу - "Пророка Осии", "Пророка Ионы" и т.д.

В Ветхий завет входят и так называемые "исторические" книги - Книга Судей Израилевых, 4 книги Царств, 2 книги Паралипоменон (с еврейского это переводится как "летопись"), книги Ездры и Неемии. Все остальные книги составляют раздел "Писаний".

Во второй части Библии - Новом Завете – 27 книг. Они располагаются в таком порядке: благовествования, или евангелия – от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Затем следует небольшое сочинение Деяния святых апостолов, за ним – Послания апостолов. Их 21. 7 первых – соборные, так как адресованы от лица одного из апостолов (Иакова, Петра, Иоанна, Иуды) всем христианским общинам. Остальные 14 – это послания святого апостола Павла либо к какой-то общине (Послание к Римлянам), либо к отдельному лицу (Послание к Титу). Завершается Новый завет Откровением Иоанна Богослова, или иначе книга называется "Апокалипсис".

Что же так привлекает людей в Библии? Прежде всего – идеалы добра, справедливости, самоотверженного служения людям и вера в ценность человеческой личности. На протяжении двух тысячелетий многие свои помыслы и идеалы человечество связывало с личностью Иисуса Христа. В него искренне верили, свято чтили его поучения и заветы. Его слушали и восхваляли. Молились на него...

Трудно сосчитать, сколько творений художников самых разных эпох посвящено библейским сюжетам и образам. Росписи в римских катакомбах, византийские иконы и мозаики, искусство сурового Средневековья и торжественного Возрождения... Микеланджело и Эль Греко, Дюрер и А. Рублёв, Рембрандт и Рубенс... Перечень имён величайших художников мира можно было бы продолжать точно так же, как и список композиторов, создавших музыкальные произведения на темы Священного писания: И.С. Бах, Й. Гайдн, В.А. Моцарт, Л. ван Бетховен, П.И. Чайковский, С.В. Рахманинов...

То же можно сказать и о мировой литературе. Редко кто из художников и писателей прямо или косвенно не обращался к сюжетам и образам Библии. Поэтов она привлекала образностью, богатством и красотой художественного слова. В этом ряду Данте Алигьери, И. В. Гёте и Дж. Г. Байрон, А. С. Пушкин, Б. Л. Пастернак и И. А. Бродский... Вот как передано отношение к величайшей Книге в стихотворении В.Я. Брюсова «Библия»:

О, Книга книг! Кто не изведал
В своей изменчивой судьбе,
Как ты целишь того, кто предал
Свой утомлённый дух — тебе!
В чреде видений неизменных
Как совершенна и чиста —
Твоих страниц проникновенных
Младенческая простота!
Не меркнут образы святые,
Однажды вызваны тобой:
Пред Евой — искушенье змия,
С голубкой возвращённой — Ной!..
Резец, и карандаш, и кисти,
И струны, и певучий стих —
Ещё светлей, ещё лучистей
Творят ряд образов твоих!
Какой поэт, какой художник
К тебе не приходил, любя:
Еврей, христианин, безбожник,
Все, все учились у тебя!
И сколько мыслей гениальных
С тобой невидимо слиты:
Сквозь блеск твоих страниц кристальных
Нам светят гениев мечты.
Ты вечно новой, век за веком,
За годом год, за мигом миг,
Встаёшь — алтарь пред человеком,
О, Библия! О, Книга книг!
Ты — правда тайны сокровенной,
Ты — откровенье, ты — завет,
Всевышним данный всей Вселенной
Для прошлых и грядущих лет!

Начиная с XX столетия к страницам Библии обратился и мировой кинематограф. О лучших фильмах, снятых на библейские сюжеты, читайте в отдельной теме в нашей группе.

Произведения искусства, созданные на библейские сюжеты, никогда не были простой иллюстрацией Священного писания. В них заключены духовное содержание и глубокий нравственный смысл. К сожалению, сюжеты, заимствованные из библейской мифологии, сегодня известны далеко не каждому человеку. Это объясняется прежде всего тем, что христианское искусство глубоко символично и строго канонизировано религией, поэтому разобраться в нём непросто. Это обстоятельство не всегда в наши дни позволяет по достоинству оценить то или иное произведение искусства. Свою задачу в новой рубрике "Вечные образы искусства" мы видим в том, чтобы помочь вам понять язык библейской мифологии, почувствовать красоту и значение образов, переданных в красках, звуках и слове...

И начнем мы с древнейшей части Священного Писания – Ветхого Завета. Он включает фольклорные тексты, мифы, предания, любовную поэзию, фрагменты исторических хроник, документы и законодательные памятники, религиозные и философские сочинения, в которых рассказывается о сотворении мира, начале земной жизни первых людей, мечтах о Земле обетованной, о жизни иудейских пророков, судей и царей. Ветхий Завет, написанный на древнееврейском языке, является священной книгой как для иудейской, так и для христианской религии.

СОТВОРЕНИЕ МИРА

Книга Бытие открывается поэтичнейшей страницей, которая рассказывает о сотворении Богом мира из первоначального хаоса. Вот как об этом говорится в Библии: Таковы первые строки первой книги Священного Писания. Как всякое учение, претендующее на роль идеологии, начинается оно с вопросов мировоззренческих. И это вполне понятно.

До сих пор эти строки волнуют наше воображение, приглашая образно представить картину сотворения мира и создания жизни на Земле. Художников и поэтов, композиторов и скульпторов всегда привлекал этот библейский сюжет. Обратимся и мы к прекрасным творениям искусства.

Как видно на одной из мозаичных картинок в нартексе Собора Сан Марко здесь в роли Творца изображен юный Христос, Христос-Логос, как его называют в западной традиции, или Эммануил, как называют в восточной. Мы видим, что Творец изображен с крестчатым нимбом, Он безбородый.

Ниже картинка из известного памятника, уже готического, середины XIII в. Это «Морализованная Библия», Библия с моралью, с поучениями, состоящая из картинки, самой иллюстрации в одном медальоне и пояснения к ней во втором. Здесь мы снова видим Христа в роли Творца. Правда, он уже под византийскими влияниями стал из Логоса историческим тридцатилетним Христом.

К сожалению, о многих ранних вещах нам придется говорить как о погибших. Это сгоревшие в пожаре в 1827 году фрески, которые датируют V в. (их пытаются датировать еще более ранним временем), в одной из величайших римских базилик – Святого-Павла-за-стенами. Это был большой параллельный цикл: на одной стене был изображен весь Ветхий Завет, на другой – весь Новый Завет. Надо сказать, что на сотворение мира там пришлось всего две картинки, но очень насыщенные. Перед нами слева вверху изображение сотворения мира. Здесь Свет и Тьма персонифицированы, тут же изображены светила, тут же Троица. И вот их многочисленные повторения.

Все начинается еще в дохристианское время с как бы пейзажной схемы, лишенной человеческих и вообще узнаваемых изображений, кроме Божьей десницы, схемы, которая используется в византийских октатевхах и, видимо, восходит к дохристианским еврейским изображениям, когда в сегменте неба над тьмой в виде темного пятна появляется десница и посылает лучи Духа Святого на безвидное пространство.

Но довольно быстро появляется и в октатевхах, и в римской традиции персонификация бездны. Это может быть лик старца, подобный изображениям Океана в римском искусстве, или женский лик, женская маска, подобная изображению Медузы Горгоны.

А изображения Духа Святого могут быть в виде лучей, или в виде голубя, и они тоже имеют разное происхождение, в какой-то степени равноправное. С самого начала мы видим, что один и тот же сакральный текст, который читается на богослужении, можно иллюстрировать внутри одной и той же западнохристианской традиции по-разному. 

Свет и тьма в древнееврейской традиции - просто окрашенные светлым и темным участки. Во флорентийском октатавхе и Пятикнижии Ашбернхема это подтверждается тем, что наверху на фотографии октатевха на белом участке написано слово φῶς – «свет».

В XIV веке в иллюстрации к сотворению мира мы снова видим и пучок лучей, нисходящих на земной круг, и поле, разделенное на черное и белое, как разделение света и тьмы.

Совсем не так будет в основной массе христианских памятников. Эти два поля, светлое и темное, сохранятся. В изображении первого дня творения в церкви Сан-Марко (фото выше) нам предоставляется еще несколько возможностей. Во-первых, это ангел ликующий. Это персонификация. Действительно, их число совпадает с порядковым номером каждого из дней. Перед нами первый день, и ликующий ангел предстоит двум сферам. Эти концентрические сферы устроены так, как обычно изображали сферу небесную, они окрашены в два цвета, синий и красный, и изображают свет и тьму.

В традиции октатевхов есть еще один способ изображать свет и тьму: это антропоморфные, человекообразные персонификации ночи и зари. Они совершенно не одиноки в византийском искусстве. На картинке из одного из октатевхов, сильно попорченной, но на ней можно различить, что Ночь покрывает себя звездным покрывалом. Бог назвал свет днем, а тьму ночью. А в руках у Света, или Дня – факел. Этот способ изображать эти два понятия приходит из раннего, еще античного греческого мира, и используется не только в изображении сюжета о «Сотворении мира».

В «Парижской псалтири», рукописи начала Х в., в свою очередь восходящая к чему-то очень раннему, доиконоборческому, изображен очень тонкий момент с точки зрения иконографии: это молитва Исайи между ночью и зарей, которая должна показать, что пророк действительно молится на исходе ночи, и проиллюстрировать текст его пророчества: «Кричат мне с Сеира: сторож! сколько ночи? Приближается утро, но еще ночь».  Для выражения этой идеи используется все та же пара персонажей: Ночь с потушенным факелом и звездным покрывалом над головой и маленький мальчик в розовых одеждах, с зажженным факелом в руках. Имя его ὄρθρος - Заря. Вот такой универсальный, греческий, античный способ, третий на нашем пути, способ изображения света и тьмы.

Персонифицированные Свет и Тьма приходят в римскую традицию, и в погибшей фреске из базилики Сан-Паоло-фуори-ле-Мура мы видим, как те же мужской и женский персонажи, изображающие свет и тьму, расходятся в разные стороны.

Если говорить о дальнейшем развитии этих раннехристианских образцов, то приведем всего два примера того, куда и как они могли «перемещаться». Дело в том, что для Высокого Средневековья, о котором мы говорим, характерно прежде всего желание, если можно так выразиться, «утрамбовать» максимум информации в некий емкий, удобный для восприятия резервуар. Этим резервуаром, этой емкой картинкой, композицией сначала должен был пользоваться, конечно, клирик или монах. Искусство рукописи, да и вообще изобразительное искусство до конца XII в. было в меньшей степени ориентировано на мирян, и в большей степени на людей, сведущих в Писании. Две такие удобные формы-резервуары были выработаны еще в Раннем Средневековье с разной степенью удачности. Они были выработаны с помощью риторики, красноречия, как удобный способ излагать некую сложную информацию. Это концентрическая схема.

Вот она перед нами в двух разных вариантах: в рукописи и в пасхальном Жеронском ковре, происходящем из Каталонии, вмещающем семь дней творения. Нужно отметить, что эти концентрические схемы использовались и в богословии, и в диалектике, начиная с Исидора Севильского, для изложения сложной системы аргументов, сложной системы понятий. В них можно было поместить все что угодно: и дни творения с Творцом в центре, и семь свободных искусств, и добродетели и пороки. Таких случаев множество, это действительно универсальная рамка.

Второй такой же универсальной рамкой, даже более расхожей, популярной, стал инициал из множества медальонов. Такой инициал помещался обыкновенно в начале Книги Бытия. Это серия медальонов, формировавших букву «и», потому что Книга Бытия по-латыни начинается словами "In principio creavit Deus caelum et terram" («В начале сотворил Бог небо и землю»). Мы видим шесть или семь таких медальонов в разных вариантах, в которые в очень сокращенном, стенографированном, даже можно сказать, виде «утрамбовывается» иконография дней творения. Это тот путь, в двух словах, который проделывает раннехристианский образец.

Ранний образец сотворения мира (и человека) сыграл свою роль в искусстве Италии. Это изображение было явно известно Микеланджело, который в Риме, через тысячу с лишним лет после того, как были созданы фрески Сан-Паоло-фуори-ле-Мура, работал над Сикстинским плафоном.

Конечно, он видел эти фрески многократно поновленными, но он их видел. Несомненно, он получил от них какое-то впечатление. Для современного зрителя это должно быть очень важно и поучительно – видеть работу титана Возрождения не в отрыве от всей предшествующей традиции, видеть Микеланджело и его знаменитые вещи, действительно уже совершенно замыленные для современного глаза, не как некое совершенно одинокое уникальное явление, не как уникальный продукт великого гения, а как вещь, встроенную в римскую позднеантичную традицию, хотя и несущую отпечаток его гения.

Перед Микеланджело стояла очень трудная задача: изобразить то, что до этого передавалось лишь условно. Он не пользуется персонификациями, также не пользуется астрономическими или картографическими картинками. Микеланджело превращает условное изображение двух полей, светлого и темного, в результат живого, мускульного, пластического усилия Творца. Т.е. он фактически начинает с чистого листа. Ему, очевидно, не подходит ни один из показанных выше вариантов. Но так будет не всегда.

На фреске «Отделение света от тьмы» мы видим огромную фигуру седобородого старца, Бога-Творца Саваофа. Его окружают четыре фигуры, поддерживающие круглые металлические щиты, на которых символически показаны картины начала сотворения мира. Сжимаемый «каменной» рамой архитектурного сооружения, Саваоф отчаянно борется с окутывающим его хаосом и мраком. Неимоверным усилием он отталкивает надвигающиеся на него тяжёлые облака, стремясь при этом отделить свет от тьмы.

Всё в его фигуре призвано передать напряжение, преодолевающее неподвижность и прочность материи. Ещё одно усилие — и цель достигнута: на смену миру, «безвидному и пустому», приходит первое утро Вселенной.
Рядом с фигурой Бога-Творца, исполненной необъятной силы, мощи и энергии, светила и миры кажутся маленькими искорками, вылетающими из этого титанического существа.

Несомненно, для Микеланджело Саваоф — первый художник и ваятель Земли, обладающий безграничными творческими возможностями. Он великодушен, прекрасен и величествен.

Русский художник В. М. Васнецов не раз обращался к библейским сюжетам и образам. На одной из его картин запечатлён Бог Саваоф.

Совсем иначе запечатлел сцену сотворения мира английский поэт и художник Уильям Блейк. Восхищаясь творениями Микеланджело в Сикстинской капелле, он создал фантастическую фигуру Бога Саваофа, склонившегося над бездной для того, чтобы измерить её с помощью циркуля. Создатель мира, во многом напоминающий Бога у Микеланджело, наделён сверхъестественной силой, способной творить чудеса. Циркуль в его руках уподоблен вспышке молнии во тьме грозовой ночи. Резкие контрасты золотисто- оранжевой и чёрной краски усиливают фантастичность и таинственность происходящего.

Другое название этого произведения - «The Ancient of Days», что по-английски означает «Ветхий днями» — это одно из имён (эпитетов) Бога в Ветхом завете, упомянутое в книге пророка Даниила: "Видел я, наконец, что поставлены были престолы, и воссел Ветхий днями; одеяние на Нём было бело, как снег, и волосы главы Его — как чистая волна; престол Его — как пламя огня, колёса Его — пылающий огонь" (Дан. 7:9).

Главный персонаж картины — Бог в момент творения. Блейк даёт ему имя Уризен (от слова reason — разум). Он напоминает фигуры с фресок Сикстинской капеллы работы Микеланджело, однако если Микеланджело остаётся в рамках традиции, то работа Блейка находится на грани ереси. Бог Отец видится в злой ипостаси, как создатель жестоких законов и ограничений. Мистик Блейк презирал все инструменты, так почитаемые последователями Ньютона и всеми теми, кто, по мнению Уильяма Блейка создал заговор с целью уничтожить всю поэзию в жизни. Поэтому Бог на его гравюре не устанавливает порядок, а ограничивает и обозначает пределы воображения. Блейк изображает самого Бога ограниченным, заключённым в пространство внутри солнца. Только развевающиеся локоны волос и бороды, а также гигантский циркуль в его руке, вырывающиеся из зловещего красного круга, говорят о возможности вырваться в загадочную темноту — мир духа, освобождённого воображения, в котором, как считал Блейк, можно обрести истинное счастье.

Вернёмся к Библии. ВТОРОЙ ДЕНЬ Творения тоже очень непрост для изображения, потому что речь идет о сотворении небосвода. Мы здесь будем цитировать синодальный перевод.Вот это слово «твердь» в греческом переводе, в Септуагинте звучит как stereoma, «полусфера, полусвод», что в русском языке максимально удачно передается словом «небосвод» – твердое перекрытие, которое отделяет воды небесные от вод земных.

Прямое указание на то, что небосвод в представлении человека древности – это полусферический колпак, накрывающий плоскость Земли, мы видим в средневизантийских октатевхах (см. выше) и в мозаике Собора Монреале.

У Микеланджело все сложнее, потому что разделение вод небесных и земных он показывает через жест Творца, который указывает водам их место.

В ТРЕТИЙ ДЕНЬ Господь собрал он в одно место воду, и появилась суша. В описании Третьего дня имеется вторая часть: это создание зелени, травы, дерева плодовитого и всех видов растений по роду их. «И был вечер, и было утро: день третий» (Быт. 1:11-13).

Изображения Третьего дня делятся на две группы. Первая – это, собственно, суша, земля и окружающие ее моря. А вторая – это растения. И с сушей все непросто, потому что опять перед нами ситуация, в которой не обойтись без картографии. К концу XI – началу XII в. в иконографии, связанной с Италией, и прежде всего с Римом, появляется новый вид карт, уже не греческий, а латинский. Это так называемые карты типа O-T. На сицилийских мозаиках из Палатинской капеллы в Палермо, и в практически современной им Библии из Перуджи мы видим, как Господь сотворил мир, состоящий из трех частей света: из окружности, разделенной как бы буквой Т (отсюда и название «карты типа О-Т», Т, вписанное в О) на три известных на ту пору континента – Европу, Азию и Африку.

Вторая часть, непосредственно привязанная к сотворению растений, конечно, гораздо более репрезентативна. В коттоновской традиции идет персонификации трех дней творения – это уже третий день – и все эти растения, как настоящий ботанический справочник, «сеющие семя по роду их». (Прим.: Ко́ттоновский Ге́незис или Коттоновская книга Бытия (он же Генезис лорда Коттона) — богато иллюминированная рукопись ветхозаветной книги Бытия на греческом языке, датируемая рубежом V и VI вв. После пожара 23 октября 1731 г. в вестминстерском Ашбернем-хаусе от рукописи остались 134 фрагмента пергамента, сильно обгоревшие и сморщившиеся от температуры). 

Из традиции «Генезиса лорда Коттона» мы знаем не только мозаики Сан-Марко, которые писались по миниатюрам из Генезиса, но и акварель, сделанную в XVII веке, на которой видим определенные совпадения с мозаикой.

Вторая часть изображения связана с разными видами растений, и ей было суждено уже гораздо более интересное и занимательное будущее в готическое время. Перед нами две готические рукописи, мы их уже упоминали, обе середины XIII в. и предназначены для светских зрителей. Это так называемая «Книга библейских иллюстраций», картиночная Библия, или Библия кардинала Мациевского, слева, и «Морализованная Библия», т.е. Библия с моралью – справа. Они уже не латинские, а старофранцузские, что симптоматично.

Если в случае «Картиночной Библии» мы видим сферу, наполненную виноградниками и другими разнообразными растениями, то в «Морализованной Библии» эти разные виды растений, среди которых и финиковая пальма, и лоза, и сорное растение перекати-поле, уподобляются разным видам людей, из которых одни хорошие, а другие плохие. Надо сказать, что «Морализованная Библия», поскольку она ориентирована все-таки на светского человека, на жителя Европы XIII в., будь это король (Людовик Святой) или горожанин, оперирует понятиями, близкими человеку Европы городов, готических соборов.

Добрые растения, приносящие плод в свое время, – это верные дети церкви. Они показаны за церковной стеной. А растения дурные, сорные – это все то плохое, что перечисляется в социальном аспекте. А самое плохое, что есть для автора «Морализованной Библии», – это евреи. Мы их различаем по юденхутам – красным колпакам. Но, кроме того, это и дурные прелаты, дурные священники и разнообразные колдуны, астрологи, которые тоже собраны здесь в роли дурного растения.

Просмотрев эти образцы, мы уже совершенно иными глазами будем смотреть на такой одинокий памятник, как внешние створки знаменитого босховского полиптиха «Сад наслаждений». В закрытом виде они изображают, как принято считать, третий день творения, землю, на которой явилась суша и возникли растения. Теперь мы понимаем, что эта босховская космография, это босховское видение, конечно, опирается на очень мощную предшествующую традицию готической и позднеготической рукописи, которая восходит ко всем тем условностям, о которых мы говорили.

В верхней части левой створки помещена строка из XXXII Псалма: "Ipse dixit et facta su[n]t"  (Он сказал, - и сделалось). Вверху справа - другая цитата из того же Псалма: "Ipse ma[n] - davit et creata sunt" (Он повелел, - и явилось).

Вверху слева изображен Создатель с бородой и в тиаре. Эта фигура помещена по втором плане, так как центр композиции занимает земной шар.
Мир, замкнутый внутри прозрачной сферы, символизирует хрупкость вселенной.

Обратите внимание: на земле, где еще отсутствуют животные, поднимается зелень, в частности, возникают образования, напоминающие одновременно растительные и минеральные формы. Это - ранний пример пейзажной живописи, по существу, до ее сложения как жанра.

Ничто так мало ни занимало Микеланджело, как разнообразные виды растений и вообще пейзаж как таковой. Поэтому Микеланджело в третьем панно своего плафона совмещает два момента. Господь, увиденный со спины, проносится над землей, простирая над ней руку, и она производит растения. Дальше наступает четвертый день, когда мощным жестом Он разводит два светила, большее и меньшее, Солнце и Луну. Здесь Микеланджело совсем не чуждается тех астрономических аллюзий, которые возможны.

На ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ по велению Бога засияли над нашей землёй небесные светила: солнце, луна и звёзды.

На ней Бог-Отец представлен в четвертый день Творения со свитком Завета в руке; он создает светила, которые указывают на смену времен года: кроме двух главных, солнца и луны, это - звезды, устилающие небо.

Большое светило изображает солнце, которое создано для "управления днем". Меньшее светило - это луна, оно "управляет" ночью.

Тут все, с одной стороны, проще, потому что включается чистая астрономия.

В коттоновской традиции мы видим, что рядом с четырьмя ангелами тот самый диск небесный, который присутствует здесь, начиная с первого дня, населяется персонифицированными Солнцем и Луной с человеческими ликами и звездами. Конечно, эти персонификации использовались и в римском искусстве, и в греческом искусстве – это Гелиос и Селена.

Эти персонификации и их обозначения придут в «Морализованную Библию», где Солнцем будет Евангелие, Луной – Святая Церковь, которая преподает Евангелие верным, а звездами, отражающими свет Солнца и Луны, будут те добрые прелаты, которые показаны в нижнем медальоне. Церковь передает им Евангелие, чтобы они несли его дальше.

Астрономия или мифология могут влиять на изображения Солнца, Луны и звезд. Посмотрим на два памятника, оба южно-итальянского происхождения, - рельеф слоновой кости из Салерно, такой загадочный памятник XI в. под названием «Салернский антепендий» или «Салернская слоновая кость», где персонифицированные Солнце и Луна поклоняются Творцу. А вторая вещь – это мозаика из сицилийской базилики в Монреале (фото выше), где уже показаны не персонификации, а красные и синие диски, как это принято в астрономии. Тем не менее и то, и другое связано с астрономическим способом, с традицией «Генезиса лорда Коттона».

ПЯТЫЙ ДЕНЬ связан уже с иным полем приложения. Это сотворение пресмыкающихся, рыб и птиц. Тут на первый план выходит уже нечто совершенно иное. Это непосредственно римское искусство. Опять перед нами мозаики Сан-Марко. И опять два кадра. Если первый кадр – это пять ангелов, пятый день, и рядом с ними какие-то невнятные павлины справа, то следующий кадр – это уже в чистом виде орнитологический справочник. Попробуем понять, почему большой отдельный сегмент окружности купола, в котором находятся эти мозаики, посвящен фактически каталогу животных? Что на это могло повлиять? Откуда мастер (не мозаичист XIII в., он-то глядел в рукопись), а тот раннехристианский мастер, который делал образец, все это взял?

Что касается рыб и пресмыкающихся, то на первом месте очевидные образцы — это римские напольные мозаики, известные еще с республиканского времени. Мозаика Дома Фавнов в Помпеях. Она датируется II в. до н. э., сейчас находится в Неаполе. В раннехристианском мире эти мозаики приняты.

На мозаике из христианской базилики в Аквилее вы видите тот же набор рыб, правда, они изображены немного грубее, плюс сюда включена история Ионы. Но замечательно, что во всех случаях здесь есть нечто чудовищное. Если в истории Ионы это кит в образе некоего приближенного к бронтозавру существа, который выплевывает пророка на сушу,то в мозаиках Сан-Марко это драконообразное существо в центре, подобие Левиафана из 103-го псалма, которого Бог создал, чтобы играть с ним в море: «Се море великое и пространное, там гады, им же несть числа». 

Что касается птиц, то их каталоги нам тоже известны даже при том очень небольшом количестве рукописей, которые дошли до нас от раннехристианского периода. Например, миниатюры памятника «Венский Диоскорид». Это медицинский трактат, в котором нем есть и каталог птиц, есть и каталог растений. Так что мастер коттоновской традиции пользовался очень широким кругом сведений, которые могли браться из естественнонаучных сочинений.

Сотворение птиц и рыб уподобляется разделению человеческого общества, как мы видим в «Морализованной Библии», на разные категории: рыцарей, клириков, ремесленников, торговцев и т.п. Разные виды живых существ объясняют для автора «Морализованной Библии» структуру человеческого общества.

Сюжет «Сотворение животных» нашёл художественное воплощение в картине итальянского живописца Я. Тинторетто. Бог-Отец представлен в пятый день Творения, когда Он создает рыб в море и птиц в небе, благословляя их: "плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле".

Небо Отец предназначил для всех пернатых, создав разные их породы. Птицы изображены мчащимися стрелой по небу. Внизу художник изобразил море, которое Бог предназначил для водоплавающих пород, для рыб.

Позади Всевышнего в безудержном порыве изображены животные, сотворенные им на ШЕСТОЙ ДЕНЬ, когда он изрек: Глядя на сотворение животных, мы ничего принципиально нового не увидим. Опять перед нами зоологический каталог в коттоновской традиции – это мозаики Сан-Марко,

а вот – романский итальянский рельеф, украшающий фасад базилики Сан-Дзено в Вероне, с экзотическими и вполне обычными животными. Все они изображены парами с аллюзией на будущий Ноев ковчег.

Земля, сотворённая Словом всемогущего Создателя, озарённая сиянием ласкового солнца, дышала покоем и дивной красотой. Но это ещё не было концом творения. Бог решил создать людей, чтобы они жили в этом прекрасном мире. 

На шестой день Бог также осуществил творение рода человеческого. Сотворение человека распадается на два момента, к ним мы обратимся в следующей заметке цикла.

И, наконец, благословенный седьмой день, день отдыха. Вот эти два аспекта – отдых и святость, или благословенность седьмого дня – имеют разные способы изображения. В Генезисе лорда Коттона и ее разных производных мы видим, что Господь благословляет поклоняющийся ему Седьмой день 

либо непосредственно благословляющим жестом, либо кладет ему руку на голову, как в мозаиках Сан-Марко.

В рукописях XII в. Седьмой день предстоит перед Богом с молитвенным жестом, как в Евангелии Генриха Льва и в еще одной североевропейской рукописи, на иллюстрации к Иосифу Флавию из Парижской национальной библиотеки, где прямо под рукой у Господа нарисован молящийся день, орант.

Несколько сложнее обстоит дело с изображением покоя, отдыха Творца. Он может быть изображен буквально, и для средневекового искусства это выглядит несколько неловко и даже иногда комично. Либо, если речь идет об итальянских памятниках, Творец сидит, устало положив руки на колени, прямо на сфере мира, как на мозаиках собора в Монреале.

Если речь идет о готике, то, как в Шартрском соборе, Он склоняется на руку, как бы устав. Но при этом изобразить Его лежащим и отдыхающим никогда, конечно, никому в голову не приходит.

Однако есть такой сюжет, в котором Он все-таки представлен лежащим и отдыхающим. Это прообраз покоя в седьмой день, точнее, то, что прообразует покой седьмого дня. Это покой Великой субботы, когда Христос плотью покоясь во гробе, нисходит во ад. Перед нами знакомая нам «Морализованная Библия», где в кружочках показано уже всё сотворенное, и день, и ночь, и свет, и тьма, и светила, и растения, и человек, и животные, и Господь отдыхает, склонившись, облокотившись на руку. А внизу – то, что это, собственно, значит: в день покоя Великой субботы Христос нисходит во ад своей бессмертной душой и освобождает плененных праведников.

Еще более очевидная параллель к последнему событию дней творения содержится в очень усложненном, перегруженном инициале из библиотеки в Шантийи. Он также взят из «Иудейских древностей» Иосифа Флавия. Была такая традиция средневековая – начинать эту книгу с Шестоднева. Внизу, в центре, мы видим благословляющую фигуру Творца, а под ней два полумедальона. В одном из них, в левом, совсем странная вещь – лежащая, спеленутая мумия. Это Христос во гробе, а справа – Он же, сходящий во ад. Это две иллюстрации покоя Великой субботы, которые прообразованы покоем седьмого дня.

В 1798 году в столице Австрии Вене, на сцене оперного театра впервые прозвучало величественное произведение композитора Франца Йозефа Гайдна - оратория «Сотворение мира», состоящая из трёх частей. Две из них рассказывают о днях творения мира, а третья — о райской жизни Адама и Евы.

В увертюре (вступлении) композитор запечатлел невероятный беспорядок мирового хаоса, первый робкий проблеск света, тени облаков, унылую песнь первого дождя... Трубы и фаготы вместе со скрипками замечательно передали волнение и тихий всплеск первого моря. Когда композитору нужно было сказать о горах, в музыку вступили флейты и гобои. Их лёгкие звуки среди наступившей тишины и отрывочных вздохов кларнета помогали слушателям зримо представить эти величественные горы. Когда же певец запел о первых ручьях, послышались нежные голоса скрипок.

Музыка пела о появляющихся из земли цветах и травах, а звуки флейт и скрипок напоминали нежный шёпот первой травы. Музыка рассказывала о горячем солнце, гордом полёте орла, звонком пении жаворонка, добродушном ворковании голубей, печальной трели соловья. Музыка металась, как взбудораженные волны моря. В ней слышались всплески воды, движение плавающих рыб. Легко угадывался тревожный шум лесов, рычание свирепого тигра, лёгкое содрогание крылышек стрекоз и бабочек, шипение извивающейся змеи с блестящей чешуёй, переливающейся на солнце.

На сцене не было никаких декораций. Солисты и хор, одетые в чёрные платья, смиренно сидели в ряд... И удивительная по красоте музыка лишний раз доказала, что силой искусства можно воссоздать величественную картину сотворения мира.

Продолжение следует. Заметки цикла см. по тегу #БиблейскиеИстории