Курс "ИСТОРИЯ ИКОНОПИСИ"

Продолжение

В первой части образовательного курса мы узнаем, как читать икону.

Пространство и время иконы также строятся по определенным законам, отличным от законов реалистического искусства и нашего обыденного сознания. Икона открывает нам новое бытие, она пишется с точки зрения вечности, поэтому в ней могут быть совмещены разновременные пласты. Прошлое, настоящее и будущее как бы сконцентрированы и существуют одновременно. Икону в какой-то мере можно уподобить киноленте, прокручивающейся перед зрителем. Это, конечно, ассоциация современного человека, в древности был найден другой образ – свиток, разворачивающийся во времени и пространстве. Именно в виде свитка древний человек представлял себе космос, в Откровении Иоанна Богослова сказано, что в конце времен «небо свернется в свиток» (Откр 6:14).

Принцип свитка

В древности книги имели форму свитка. И пространство иконы и изображение иконное тоже развивается по принципу свитка. Оно может быть свернуто до единого лика, как мы видим, например, на иконе Спаса Нерукотворного. Здесь практически ничего не изображено, кроме лика, нимба и креста внутри нимба… Здесь еще были, мало сейчас заметны, почти утрачены буквы. В общем, с точки зрения изобразительного искусства здесь minimum minimorum.

Но с точки зрения благой вести, с точки зрения богословия здесь огромная глубина, потому что здесь явлен лик невидимого Бога, ставшего видимым в боговоплощении. Вообще тайна боговоплощения – это и есть ключ к иконе. И икона нам раскрывает тайну боговоплощения. Что мы здесь видим? На охристой, а возможно, первоначально золотой поверхности иконы возникает лик. Многие иконы писались именно на золоте, золото как образ транцендентного, образ Царства Небесного, это цвет и свет одновременно. Из вечности к нам приходит Христос и являет нам свой лик. Как говорил Иоанн Дамаскин, «я увидел человеческий лик Бога, и душа моя была спасена».

Но здесь есть еще круг. Круг – образ вечности, образ сияния, славы. Т.е. из вечности приходит Христос на Землю. Вот это сияние славы в его волосах отражается, в этом ассисте, т.е. человеческий лик, а вот это божественное, которое неизобразимо, выражается в символах золотого сияния. И крест внутри нимба – он приходит ради жертвы, а жертва эта спасительная совершилась на кресте. Вот из такого минимального изображения выводится практически полностью богословие христианского спасения. Евангелие, т.е. «Благая Весть». Каждая икона – это благая весть, но только переданная не словесно, а в символах и красках.

Разворачивая свиток: лик

Если мы говорим о происхождении этого образа, то, конечно, мы вспоминаем само его название. «Нерукотворный образ», «Нерукотворный Спас» возвращает нас к некому первому образу, который, действительно, нерукотворный был и дан был не человеческой рукой. Сегодня это туринская плащаница, где действительно не красками, а таинственным, непонятным образом, по версии исследователей – возможно, в момент воскресения, в момент сильного излучения запечатлелся лик, и не только лик, но все тело Христа.

Хотя есть разные точки зрения на Плащаницу, но, тем не менее, мы имеем действительно нерукотворное изображение, где видим не только лик, а изображение человеческого тела спереди и сзади, как, собственно, иудеи погребали, положив на один конец ткани тело и накрыв его другим концом. И здесь мы видим все следы – и бичевания, и распятия, тернового венца и т.д. Неслучайно плащаницу называют «пятым Евангелием», потому что действительно по ней можно сравнить и изучить все те страсти и страдания, которые претерпел Христос. И каким-то образом в памяти церкви сохранилось, что где-то на ткани, на этой или на другой - потому что возникали разные версии таких преданий, отразился лик Христа.

В заметке цикла "Русская иконопись" от 31.03.2020 г. мы пересказывали два предания. Первое предание о царе Авгаре, которое было распространено на христианском Востоке: царь Авгарь был болен и послал слугу своего к Христу, чтобы тот пришел и исцелил его. Но Спаситель не мог пойти, оставив свое служение в Палестине. Он попросил чистое полотенце, взял чистой воды, умыл свое лицо, вытер этим полотенцем, и на этом полотенце нерукотворно отразился его лик. Эта ткань была отнесена в Эдессу, где правил царь Авгарь, и царь был исцелен, приложившись к этой святыне.

На христианском Западе существовала также другая легенда о праведной женщине Веронике, которая утерла своим платком страдающий лик Спасителя, когда он шел на Голгофу, и на ее платке отразился его лик.

Так или иначе, оба предания восходят к той ткани, которую мы сегодня называем Туринской плащаницей. Но даже если существовали другие образы, а сегодня почитаются по всему миру много так называемых нерукотворных образов, так или иначе сама возможность того, что когда-то нерукотворно создалась икона – это предание, эта память церкви всегда жила, и она отражается в любой иконе. Потому что икона считается не только произведением человеческих рук, потому что изображает то, что неизобразимо, то, что не всегда можно увидеть.

Это, как говорил апостол Павел: «Не видел того глаз, не слышало ухо, не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог для любящих его». Т.е. икона изображает нам то, что в принципе трудно изобразимо, трудно увидеть, даже почти невозможно. Это как в детской сказке: поди туда, не знаю куда, принеси то – не знаю что. И, тем не менее, в ней есть историческая основа, если Христос воплотился, то мы его можем изобразить. Но поскольку во Христе есть изобразимое и неизобразимое, и в мире есть видимое и невидимое, и в человеке есть постигаемое и непостигаемое, и Бог тоже и открылся, и является тайной, то вот это все в иконе переплетается.

Восточнохристианское богословие ведь и делит богословие на катафатическое и апофатическое. Катафатическое определяет Бога и все трансцендентные явления через определения: Бог есть Любовь, Бог – Творец, Бог – Создатель мира и т.д. – и оставляет тайну и область молчания, когда мы ничего о Боге не можем сказать, потому что Бог непознаваем. И вот удивительным образом икона соединяет в себе катафатическое и апофатическое.

Разворачивая свиток: поясная икона

Итак, икона, иконное пространство, иконное изображение пишется по принципу свитка. Давайте попробуем разворачивать этот свиток. Мы видели икону, где только один лик. Вот сейчас мы разворачиваем этот свиток и видим изображение Христа уже поясное, где полуфигура Христа, где не только лик, но и благословляющий жест и Евангелие, и здесь уже как бы вот эта благая весть более пространно передается.

Она передается через образ Богочеловека – это подчеркивается одеждами Христа. Традиционная одежда Христа красного и синего цвета. В иконе все цвета подчинены символике, и эта символика не произвольная. В Новое время представители символизма очень часто выдумывали свой язык символов. А это символика, которая происходит из понимания и толкования Священного Писания. Во Христе две природы. Собственно говоря, икона и формировалась в то время, когда формировались догматы. И учение о двух природах, божественной и человеческой, которые существуют во Христе неслиянно и нераздельно, дало возможность так передавать образ Христа в иконе, что видимое и невидимое, божественное и человеческое в нем соединяются.

Т.е. Христос изображается по человеческому естеству, но поскольку божественное естество неотделимо, мы не можем разделить их, то, предстоя человеческому образу Спасителя, мы предстоим и его божественному образу. И поэтому одежды двух цветов, красного и синего. Красный цвет – это земное, образ крови, образ царства, образ человеческого в Спасителе, и синий плащ – это образ его божественного. Если рассматривать в исторической плоскости, то иконографические одежды Христа происходят от императорских одежд. Нижняя – хитон Христа – он не просто красного цвета, а ближе к бордовому, который правильно называют пурпуром. Это императорские одежды с золотым клавом. Ну, поскольку Христос – Царь, Царь царей, Царь по преимуществу, Царь Небесный, то его облекали в императорские одежды. Но потом это императорское переосмысливалось в то, что эти одежды передают его божественное происхождение.

В иконе очень важен жест. Посмотрите, в иконе почти никогда мы не увидим эмоций на ликах. Лики, будь то Христа, Богородицы, святых, они всегда надэмоциональные, спокойные, такие углубленно-спокойные. В определенные эпохи бывает лик Христа строгим, но чаще всего, конечно, мы видим как бы надмирное спокойствие. А как раз жест очень часто изображался с подтекстом эмоциональным или информативным. В иконе жест глубоко осмысливается – благословляющий жест Спасителя, молитвенный жест Оранты с воздетыми к небу руками, жест приятия благодати подвижников с раскрытыми на груди ладонями, жест архангела Гавриила, передающего Благую весть Богородице, и т. д. Каждый жест несет определенную духовную информацию, каждой новой ситуации соответствует свой жест. На иконах Спаса Вседержителя (Пантократора) Христос – он тот, кто приносит благословение Отца, поэтому жест благословения, и приносит учение свое, Евангелие – поэтому он держит в руках книгу.

Всякая икона обязательно надписывается. Когда-то (до XVII в.) не было молитвы, которая освящала иконы, которая делала несвященный предмет, профанный, священным, как сегодня понимается акт освящения иконы. В древности освящалась икона именем. Надписание имени и закрепляло за иконой право называться иконой Христа, до этого это не икона, а просто некое изображение. Надписание иконы было очень важным делом, имя именно освящало икону.

Если снова вернуться к лику, то мы всегда видим, особенно на древних иконах, очень распахнутые глаза. До этого мы видели образы Спасителя, сейчас мы видим образ ангела, но действительно на древних иконах всегда огромные глаза, потому что в иконе главное – это лик. Сколько бы мы ни смотрели на иконы, изображающие ли только лик, или поясные, или ростовые мы будем видеть, но главное в иконе – это лик. Лик дает возможность соприкоснуться именно в общении с иконой. Ведь икона пишется для молитвы. Икона ставит нас лицом к лицу с невидимым миром, миром Бога, святых, ангелов. Она не изображает этот мир, она изображает мир, который не видим глазами, но который через икону становится видимым. И вот это предстояние лицом к лицу дает возможность и человеку обрести свое лицо, потому что свое лицо человек обретает только перед лицом Бога.

Есть замечательный философский роман, написанный английским профессором, писателем К.С. Льюисом, «Пока мы лиц не обрели» (1956 г.), в нем это описано удивительным образом через художественную форму. 

В древности даже разделяли написание иконы на лично́е и доличное. Потому что главное в иконе – это лики. А на лике самое главное – глаза. Мы и сами часто говорим: «глаза – зеркало души». И в Евангелии Христос говорит, что светильник для тела – око, «если око твое светло, то все тело твое будет чисто». Т.е. особое отношение всегда было к глазам, к взгляду и т.д.

И если мы посмотрим на древние иконы, то увидим, что у них действительно глаза всегда очень преувеличены. И лики всегда повернуты к нам. Чуть-чуть, может быть, вот как на предыдущей иконе, некоторый поворот – это потому что часть деисуса, часть такого триптиха, где в центре был Христос, а с двух сторон ангелы. Да, если в центре Христос, святые чуть-чуть к нему поворачиваются, но так, чтобы лик был виден и молящемуся, предстоящему перед иконой.

Мы редко увидим профильные изображения в иконах – это или отрицательные персонажи, например, поцелуй Иуды при взятии под стражу Христа, образ предательства, или какие-то персонажи в групповых, огромных, многонаселенных иконах, где какие-то персонажи, которые для нас в данный момент неважны: женщина, омывающая Младенца Христа в «Рождестве» и т.д. А главные лица икон всегда повернуты к нам лицом. Иконы ставят нас лицом к лицу перед вечностью, лицом к лицу вот с этим населенным святыми космосом.

Вот перед нами замечательная икона XII в. «Святой Георгий». Мы видим опять же символический красный плащ – цвет в иконе всегда символическое обозначение, Георгий мученик, поэтому плащ цвета крови говорит о его мученичестве, – и как воин, он держит в руках копье и меч, но они опущены. Он был военачальником в армии Диоклетиана, но отказался поднимать оружие на своих единоверцев и сам был замучен. И золотой фон опять же говорит о том, что Георгий пребывает в вечности, в этом Царстве, где он уже увенчан венцом. На некоторых иконах ангелы сверху слетают с таким венцом.

Очень важен и жест, и атрибут, который держит в руках святой. Предмет, изображаемый в руках святого, – это знак его служения или прославления. Например, апостол Павел обычно изображается с книгой в руках – это Евангелие, которое он проповедовал, и одновременно и его собственные послания, составляющие вторую после Евангелия значительную часть Нового Завета. В западной традиции принято изображать апостола Павла с мечом, который символизирует Слово Божье (Евр 4:12), и одновременно то, что Павел принял смерть от меча. В русском искусстве такие изображения известны с XVII века. У апостола Петра в руках обычно изображаются ключи – это ключи Царства Божьего, которые вручил ему Спаситель (Мф 16:19).

Мученики изображаются с крестом или пальмовой ветвью: крест – знак сораспятия со Христом, пальмовая ветвь означает принадлежность к Царству Небесному. Пророки обычно пишутся держащими в руках свитки своих пророчеств, кроме того, Ноя изображают с ковчегом в руках, Иакова – с лестницей, Исайю – с горящим углем, Давида – с Псалтирью или Ковчегом и т. д. В руках у святых – знаки их служения: св. Никола предстает с Евангелием, как служитель Слова, св. Пантелеимон – с коробочкой лекарств, как целитель, св. Иоанн Кронштадтский – с Чашей евхаристии, ибо он в центр своей жизни ставил евхаристию, и т. д.

Разворачивая свиток: ростовая икона

Дальше разворачивая свиток иконы, мы приходим к изображению ростовому. Вот ростовая икона, это образ Богоматери Ярославской, Оранта, где вот этот удивительный жест молитвы, как чаша, вмещает в себя Христа, расположенного у нее на груди. И здесь мы видим, как особенно икона изображает тело. Мы не видим тяжести этого тела. Мы видим красоту пропорций. В древних иконах мы видим вытянутые тела, и они все наполнены светом

Фигуры обычно пишутся менее плотно, немногослойно, облегченно, так, чтобы тело выглядело невесомым и бесплотным. Тела в иконах словно парят в пространстве, зависая над землей, не касаясь ногами позема, в многофигурных композициях это особенно заметно, так как персонажи изображены словно наступающими друг другу на ноги. Эта легкость парения показывает, что в Царстве Небесном не действуют законы этого мира, например, закон тяготения. А человеческое тело существует не само по себе, а лишь как вместилище духа, и это возвращает нас к евангельскому образу человека как хрупкого сосуда (2 Кор 4:7)..

Для контраста вспомним другое отношение к телу. Ведь христианское искусство и само христианское учение начало формироваться в поздней античности, в период господства совершенно иных представлений о человеке. Девиз античной классики – «в здоровом теле здоровый дух», и этот идеал наиболее ярко выражен в скульптуре, где энергичная телесность передается через пластику атлетической красоты. Греческие боги внешне прекрасны. Красота и здоровье – непременные атрибуты античного идеала. Вот Ника Самофракийская, например. Это прекрасное тело. Нам даже не мешает воспринимать эту красоту то, что у Ники нет головы и нет рук. Но есть прекрасное тело. А в здоровом теле – здоровый дух.

Напротив, Христос приходит в мир в образе умаленном, уничиженном, рабском («Он, будучи образом Божиим, унизил себя, приняв образ раба», Флп 2:6–7; «Муж скорбей, изведавший болезни», Ис 53:3). Но эта невыигрышная внешность Христа только подчеркивает Его внутреннюю силу и значимость, силу Его Духа и Его Слова, «ибо Он учил их как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф 7:29). Соединение внешней хрупкости и внутренней мощи христианский художник передает через иконописный образ, так как, по слову апостола, «сила Божья совершается в немощи» (2 Кор 12:9). Тела на иконах имеют удлиненные пропорции (обычное соотношение головы и тела 1:9, у Дионисия достигает 1:11), что является выражением одухотворенности человека, его преображенного состояния.

Ошибочно христианству приписывают изречение «Тело – темница для души». Эта сентенция принадлежит позднеантичной мысли: античность клонилась к закату, и изнемогший в самообожании человеческий дух чувствовал себя в теле как в клетке, стремясь вырваться наружу. Маятник культуры очередной раз качнулся в противоположную сторону с той же силой: культ тела сменился отрицанием тела, стремлением преодолеть человеческую телесность, расторжением единства плоти и духа. Христианству такие колебания тоже знакомы: аскетическая традиция на Востоке знает сильные средства умерщвления плоти: пост, вериги, пустыня, неусыпная молитва и прочее. Тем не менее, изначальная цель христианской аскезы заключается не в избавлении от тела, не в самоистязании, а в уничтожении греховных инстинктов падшей природы человека, в конечном счете – преображении. Преображение, однако, не означает истребления человека как физического существа.

Между культом тела и отвержением тела пролегает то, что апостол Павел назвал бы «царским путем», и то, как он сформулировал христианское отношение к телу. Что тело – это храм Святого Духа, это то, что не само по себе ценно, а ценно своим содержанием. Правда, в другом месте он говорит, что «свое сокровище мы носим в хрупких сосудах». Вот эта хрупкость этого сосуда и одновременно драгоценность его содержания – вот это мы видим в иконе. Святые почти парят, они не ступают на эту землю тяжестью своей походки. Они почти парят. Часто, как на этой иконе, где вот такие священнические полиставрии, одежды, где много крестов, делают эти тела почти прозрачными, воздушными. И, действительно, тело в иконе изображается вот таким образом.

Церковь также уподобляется телу – Телу Христову. Эти взаимопересекающиеся ассоциации (тело – храм, церковь – тело и т. д.) дали христианской культуре богатый материал для формотворчества как в живописи, так и в архитектуре. Отсюда становится понятным, почему в иконописи человек изображается иначе, чем в реалистическом искусстве.

Икона и портрет

Если мы говорим, что икона – не портрет, давайте сравним с портретом, причем с самым знаменитым, хрестоматийным портретом А.С. Пушкина кисти Ореста Кипренского. Замечательный образ: идеальный поэт, рядом муза. Но сам Пушкин, если вы помните (см. заметку об О. Кипренском от 24.03.2022), очень иронично относился к этому портрету. Он говорил: «Себя как в зеркале я вижу, но это зеркало мне льстит». Да, портрет тоже не всегда отражает точно образ человека.

Он дает скорее некоторую маску, как, например, маску дает очень часто современное искусство, или искусство авангарда. Икона – это не живопись. У живописи всегда четко выражена авторская позиция, живопись дает свое понимание и т.д.

А икона дает возможность увидеть человека как вместилище духа, как то, что в нем видит Бог. У него есть лик. Не лицо, заметьте, не личина, а лик. Отец Павел Флоренский различал эти вещи – лик, лицо и личину. Лицо – это физическое состояние человека, то, как мы выглядим сегодня в зависимости от нашего состояния, возраста, настроения и т.д. Личина – то, что мы надеваем на себя, как мы хотим себя видеть или как видит нас, скажем, другой человек или общество. А лик – это то, как видит человека Христос. И вот лики, а лики часто пронизаны светом в иконах, дают возможность увидеть вот это духовное состояние человека, вот то процветшее состояние, просветленное, преображенное.

Икона и религиозная картина

Важна еще одна дефиниция: икона – это не религиозная картина. То, что это не портрет, мы поняли. И не картина символическая, где происходит трансформация физического, преображение. Достаточно сравнить два распятия. Это «Распятие» Эль Греко и «Распятие» Дионисия. Эль Греко – художник, который начинал как иконописец. У Эль Греко все очень точно привязано к Евангелию. «Тьма пала с часа шестого до часа девятого» - и мы действительно видим темный фон. Мы видим даже плачущих ангелов, т.е. видимое невидимое здесь тоже присутствует. Мы видим здесь кульминацию, напряжение нервов Христа на кресте, видим эту льющуюся кровь, видим умирающее, агонизирующее тело, которое действительно умирает на кресте. Вот это точка, кульминация – плач Богородицы, удивление совершенно застывшего Иоанна, любимого ученика…

И другое совершенно понятие о крестной смерти, другое представление, другое явление у Дионисия. У Дионисия смерть на кресте – это не последняя точка. Это предвестие Воскресения, поэтому золотой фон, поэтому нет напряжения в теле, а есть вот эти объятия любви, которые буквально закрывают крест, – руки, раскинутые в объятиях любви. Да, здесь тоже плачущие ангелы, здесь тоже поникший Иоанн Богослов, тоже плачущая Богородица, по крайней мере скорбящая, и образ тьмы и смерти под крестом, где могила Адама (мы видим кости и череп первого человека, Адама, который, собственно говоря, и вверг человечество в смерть). Но есть победа креста: «Крестом радость прииде всему миру», поет церковь, и это именно изображает распятие. И свет воскресения, который сияет уже в иконе «Распятие», свет преображения, который видели на Фаворе ученики – вот это является главным в иконе.

Свет в иконе

В иконе свет – самое главное, он лепит форму, он дает содержание, он выстраивает всю драматургию. Вот если мы приглядимся к ликам, особенно в классической византийской и в древнерусской иконописи, то мы увидим, что в иконе источник света находится не вовне, а внутри человека, ибо «Царство Божье внутри вас есть» (Лк 17:21). Икона не знает светотени, так как изображает мир абсолютного света (1 Ин 1:5), поэтому нет теней, которые отбрасывали бы тела, нет светотени в ликах, а есть лики, сияющие, как лампады, лики, сияющие, как светильники.

Средоточением света является лик, а на лике – глаза («светильник для тела есть око…» Мф 6:22). Свет может изображаться в виде острых лучиков-молний, будто это искры, вспыхивающие из глаз, как любили изображать новгородские и псковские мастера. Свет иногда струится из глаз, заливая светом весь лик, как это было принято в византийских и московских иконах.

Свет может лавинообразно выливаться на лик, руки, одежды, любую поверхность, как это мы видим в образах Феофана Грека или Мануила Евгеника. Но, как бы то ни было, свет обозначает божественную энергию, преображающую все от человека до последнего кустика в пейзаже, пульсация этой энергии отражает жизнь духа в иконе. Свет и есть «главный герой» иконы. Икона «умирает» тогда, когда из нее уходит свет, когда понятие о внутреннем свете исчезает и пробела сначала превращаются в формальный прием, а затем заменяются обычной живописной светотенью.

Свет выражен в иконе, прежде всего, через золото фона (светоносную среду), через нимбы – сияние вокруг головы святого, через светоносность ликов. У Христа сияние изображается не только вокруг головы, но нередко и вокруг всего тела (мандорла), что символизирует Его абсолютную святость как Бога. Свет в иконе пронизывает все – он сияет в ликах святых, падает отдельными лучами, а то и золотым дождем (ассист) на складки одежд, отражается на горках, на палатах, на предметах.

Свет и цвет определяют настроение иконы. Классическая икона всегда радостна – она красочна и светоносна. Икона – это праздник, торжество, свидетельство Христовой победы. Печальные лики поздних икон свидетельствуют об утрате Церковью пасхальной радости. Само слово «Евангелие» переводится с греческого, как Благая, то есть радостная, весть. И великие иконописцы подтверждали это. Вернемся к иконе Дионисия «Распятие» из Павло-Обнорского монастыря (см. выше). Распятие – самый драматический эпизод земной жизни Христа. Но как изображает его художник – светло, радостно, не надрывно. Смерть Христа на кресте есть одновременно Его победа над смертью. За крестом следует воскресение, и радость Пасхи просвечивает через скорбь, делая ее светлой. «Прииде Крестом радость всему миру», – поется в церковном песнопении. Этим пафосом движим Дионисий, основное содержание его иконы – свет и любовь: свет, который приходит в мир, чтобы мир спасен был, и любовь Христа, с креста обнимающего человечество.

Это свет воскресения, свет преображения. И, собственно, пространство иконы тоже строится этим светом. Тут нет внутренней глубины. Мы уже обращались к термину «обратная перспектива» (см. заметку от 31.03.2020) – это своеобразная система построения пространства, основанная, если так можно сказать, на взгляде изнутри. Обратная она не потому, что она геометрически строится по-другому, – она другая. Это перспектива вечности.

Пространство и время иконы

Пространство и время иконы внеприродны, они не подчинены законам этого мира. Мир на иконе предстает как бы вывернутым, не мы смотрим на него, а он окружает нас, взгляд направлен не извне, а как бы изнутри иконы. Этот принцип назван «обратной перспективой». Термин «обратная перспектива» появился в начале ХХ века для противопоставления прямой, геометрической перспективе, хотя правильнее было бы назвать иконную перспективу символической. Прямая перспектива (ее использовали художники античности, эпохи Возрождения, живописцы XIX в.) выстраивает все предметы по мере их удаления в пространстве от большого к малому, точка схода всех линий находится на плоскости картины, где-то на горизонте. Эта точка не что иное, как символ конечности тварного мира.

В иконе, напротив, по мере удаления от зрителя предметы не уменьшаются, а часто даже увеличиваются, ибо, чем глубже мы входим в пространство иконы, тем шире становится диапазон нашего видения. Мир иконы бесконечен, как бесконечен Бог и как бесконечно наше познание божественного мира. Точка схода всех линий находится не на плоскости иконы, а вне ее, перед иконой, в том месте, где находится зритель. А точнее, в сердце созерцающего и молящегося человека. Оттуда условные линии расходятся, расширяя его духовное видение. «Прямая» и «обратная» перспективы выражают противоположные представления о мире и противоположные миры. Первая описывает мир природный, вторая – мир божественный. И если в первом случае изображение стремится к максимальной иллюзорности, то во втором используется предельная условность.

Чтобы понять, как работают время и пространство в иконе, посмотрим, например, на композицию «Преображение» из Переславля-Залесского: здесь, кроме центрального эпизода беседы Спасителя с пророками и упавших в изумлении апостолов, изображается, как Христос и апостолы восходят на гору и затем нисходят с нее. И все три момента сосуществуют перед нашим взором одновременно.

В иконе «Преображение», которая атрибутировалась Феофану Греку, мы видим пространство, которое выходит на нас, оно выходит на нас из вечности. В то же время оно развивается как свиток, раскрывающийся во времени, потому что группа Христа с учениками восходит на гору, потом Христос на горе и преображается перед учениками, ученики падают на лица свои, и дальше Христос сходит с горы.

Икона являет нам целостный мир, мир преображенный, поэтому что-то в нем может противоречить обычной земной логике. Так, например, в иконе «Усекновение главы св. Иоанна Предтечи» голова Крестителя изображается дважды: на его плечах и на блюде. Это не следует понимать так, что у пророка две головы, это значит только то, что голова существует как бы в различных временных и смысловых пластах: голова на блюде – символ жертвы Предтечи, прообраз жертвы Христа, голова на его плечах – символ его святости, целомудрия, правды в Боге («не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить», Мф 10:28). Отдав себя в жертву, Иоанн Креститель остается неповрежденным и входит в Царство Божье цельным (целомудренным). Снова жизнь торжествует над смертью.

Обобщение сказанного на примере иконы Рождества

И в конце, чтобы соединить эти все моменты, о которых говорилось выше, продемонстрируем только одну икону – икону Рождества, где все эти моменты сходятся. Мы видим в центре Богородицу, лежащую на красном ложе – красном, потому что здесь радость Рождества и одновременно благая весть о том, что Христос рождается для крестной жертвы. Здесь мы видим одновременно собранные разновременные и разнопространственные планы – здесь и волхвы скачут, указывая на звезду, и ангелы благовествуют пастухам, и женщина омывает Младенца, и пастух, разговаривающий с Иосифом, – все это на периферии. А в центре, как в центре мира, вокруг которого, как восходящего Солнца правды, вращаются планеты, лежит Младенец в белых младенческих пеленах, положенный в ясли, в пещеру.

Но если мы приглядимся, то увидим (это особенно подчеркивается в русских иконах): Младенец в яслях лежит, как будто в гробу. Дело в том, что этот свиток иконы раскручивается не только в пространстве, но и во времени. Здесь показано начало земной жизни Христа – вот он только родился, и Божья Матерь положила его в ясли. Но она от него отвернулась, потому что она видит, как дальше разворачиваются события, потому что младенческие пелены Христа прообразуют погребальные его пелены уже в конце земного пути, когда, снявши с креста, его положат в такую же пещеру, как пещера Рождества, положат в пещеру Гроба Господня.

Но икона не была бы иконой, если бы здесь не было вести о воскресении. Наклонившиеся над этой пещерой ангелы символизируют уже того ангела, который будет сидеть у гроба, когда гроб будет пуст, и указывать женам-мироносицам, что Христа нет во гробе, а он воскрес. И каждая икона – это действительно такая благая весть, разворачивающаяся через эти символы, знаки, цветовые сочетания, через то, что называется каноном.

Если мы сравним разные иконы Рождества, они будут написаны чуть-чуть по-разному, каждый иконописец вносил что-то свое. Но вот этот стержень, то, что мы называем каноном, это богословское содержание – оно всегда будет одним и тем же. В этом смысле икона, конечно, с одной стороны, очень консервативное, раз и навсегда сформированное искусство, оно и развивается в определенном русле. А, с другой стороны, оно очень интересно развивается художественно, потому что внутри этого канона иконописцы развивали разные интерпретации. И в этом смысле даже если вы поставите рядом десять икон Рождества, вы увидите эту благую весть, поданную абсолютно с разных сторон. Вот как кристалл – с каждой стороны он сияет своим светом. Этим интересны иконы. С одной стороны, она, раз сформировавшись, дает действительно консервативный вариант искусства, а с другой стороны, она невероятно интересна, потому что как текст она читается по своим нюансам, деталям, которые не сразу видны, когда человек не знает этого языка. Ну, а мы надеемся, что из того, что вы уже узнали, какие-то ключевые моменты этого языка теперь будут вам понятны.

В следующей заметке поговорим об истоках иконописи, которая возникла практически с первых веков существования христианства. Все заметки цикла см. по тегу #иконопись