К 150-летию русского поэта Серебряного века, прозаика, переводчика, литературоведа ВАЛЕРИЯ БРЮСОВА

Многие из нас знают Валерия Брюсова как русского поэта, на стихи которого писали свою музыку композиторы С. Рахманинов, А. Гречанинов, М. Гнесин, Р. Глиэр. Брюсов был заметным явлением в эпоху «русского Возрождения» начала века. Он был автором пьес, переводчиком, редактором журналов, руководителем Литературно-художественного института. До появления Н. Гумилева на литературной сцене он был лучшим русским модернистом-критиком. Его обзоры, которые назывались «Среди стихов», до сих пор поражают точностью того, что в них говорится.

Но, в первую очередь, Валерий Брюсов известен как поэт-основатель главнейшего в Серебряном веке литературного направления – символизма – и как фигура, которая повлияла практически на всех представителей русской литературы рубежа XIX-XX вв. Его роман «Огненный ангел» стал одним из главных символистских романов. Брюсов был законодателем поэтических мод. «Магом» и «верховным жрецом» называли Валерия Брюсова современники-литераторы…

Через увлечение Брюсовым прошли все русские поэты-модернисты и даже те, которые потом его высмеивали и ругали. У него учились, ему подражали самые разные поэты от Н. Гумилева до имажиниста В. Шершеневича. Современники высказывали несходные, порой взаимоисключающие оценки творчества Брюсова. Гумилев считал, что «слова “брюсовская школа” звучат сегодня так же естественно и понятно, как школа парнасская или романтическая». А Цветаева называла его «мастером без слуха», Ахматова — поэтом, который знал секреты ремесла, но не знал «тайны творчества». Тем не менее, новаторство его было признано; действительно, во многих областях русской поэзии рубежа веков Брюсов был первым. Волевой, гордый и властный вождь поэзии Серебряного века пытался охватить своим творчеством все темы, все жанры, весь мир...

Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка.
Так бриллиант невидим нам, пока
Под гранями не оживет в алмазе.
Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие, как в небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе.
И я хочу, чтоб все мои мечты,
Дошедшие до слова и до света,
Нашли себе желанные мечты.
Пускай мой друг, разрезав том поэта,
Упьется в нем и стройностью сонета,
И буквами спокойной красоты.
А. Брюсов. Сонет к форме. 1895 г.

Брюсов считал своей целью создать в России новую поэтическую школу, опирающуюся на открытия французских символистов, и хотел стать ее вождем, чтобы войти хотя бы «двумя строчками в историю всемирной литературы» (его слова). У него есть высокий демонический порыв, порыв ницшеанский: любой ценой осуществиться, любой ценой остаться. И эти две строчки ему действительно посвящены. Однако говорить о нем, как о живом явлении, наверное, не приходится. И слова Георгия Адамовича, приведенные в начале темы, справедливы. И Брюсов почти забыт, и то, какой вклад он внес в русскую поэзию тоже почти забыто. Так попробуем же хоть немного восстановить справедливость, вспомнив об этом безусловно замечательном поэте и, прямо скажем, великом литературном деятеле.

Валерий Брюсов родился 13 декабря 1873 года в Москве в купеческой семье. Его дед со стороны отца был из крепостных, но выкупил себя и жену у барина и переселился в Москву. Дед со стороны матери А.Я. Бакулин был поэтом-самоучкой, писал басни, занимался с внуком основами стихосложения, признавал великими только трёх писателей – Державина, Пушкина и Крылова. Отец Яков Кузьмич Брюсов слушал лекции в Петровской сельскохозяйственной академии, писал стихи, переводил с иностранных языков, сочувствовал революционерам-народникам. Он был очень азартным человеком, увлекался скачками, растратил все свое состояние на игру в тотализаторе.

Родители мало занимались мальчиком, но старались привить отдельные взгляды. Валерий вырос в семье, где царили материалистические и атеистические порядки: «о религии в нашем доме и помину не было». Из воспоминаний поэта: «От сказок, от всякой «чертовщины», меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножать». Валерий получил хорошее домашнее образование, знал древние языки, почти все европейские, превосходно знал европейскую литературу.

Довольно рано, в 13 лет, им был выбран будущий путь — путь поэта. В гимназию Ф.И. Креймана Валерий поступил сразу во второй класс, учился до 1889 года, в 1890 году перешёл в гимназию Л.И. Поливанова, окончив её в 1893 году. Во время учёбы в гимназии он увлёкся математикой. Впоследствии иногда «ради развлечения» поэт решал алгебраические и тригонометрические задачи по старому гимназическому задачнику. Ему нравилась таблица логарифмов.

Как почти все поэты этого времени, включая модернистов, Брюсов начинал с подражаний главному поэту эпохи, ныне совсем забытому, Семену Надсону, туберкулезному юноше, писавшему гражданские стихи. Действительно, самые разные поэты – от Мережковского до Гумилева – начинали с подражания Надсону.

Осенью 1892 года начинающий 18-тилетний стихотворец Валерий Брюсов прочитал статью «Поэты-символисты во Франции», написанную Зинаидой Венгéровой. Венгерова была хорошей переводчицей. В ее обзорной статье речь шла о поэтах – главных французских символистах – о Малларме, Рембо, Верлене и Метерлинке, и в своих переводах, и на французском были приведены некоторые образцы их поэзии. Для Брюсова это стало важнейшим событием. «Я пошел в книжный магазин и купил себе Верлена, Маллармэ, А. Рембо и несколько драм Метерлинка. Я окунулся во французскую поэзию и был покорен ее шармом и многообразием ее форм. То было целое откровение для меня», — вспоминал позднее Брюсов. Верлену он даже отправил в 1893 году письмо, в котором утверждал о своём предназначении распространять символизм в России. В том же году он написал драму «Декаденты. (Конец столетия)», где речь идет о некоторых фактах из биографии Поля Верлена.

В то время во французской литературе обозначилась смена эпох, импрессионизм расцветал, бурно развивался символизм, выходили книги, писались манифесты и трактаты. И, внутренне готовый к этим переменам, Брюсов в «Дневнике» записывает, что он полностью принимает символизм, декадентство – это «путеводная звезда в тумане», и он непременно станет вождём этого течения в искусстве, способным загипнотизировать читателя, выражая «тонкие, едва уловимые настроения», давая «поэзию оттенков», противопоставляя её «прежней поэзии красок». И хотя это запись совсем еще молодого человека, и окрашена она характерным для юности самолюбованием, она действительно содержит ту программу, которую Брюсов потом воплощал. Он должен был создать школу в России, он должен был ее возглавить, что и произошло. Академик Михаил Гаспаров отмечает: «Русская культура, начиная с петровских времен, развивалась сверхускоренно, шагая через ступеньку, чтобы догнать Европу». Юный Брюсов и его союзники в разных областях искусства и начали новый героический этап перешагивания «через ступеньки» в стремлении догнать, а по возможности и перегнать великую европейскую культуру. (Подробнее об этом см. заметки цикла "Серебряный век")

И он очень рано понял, что никакая новая школа в России невозможна, если не будут решены важнейшие проблемы – проблемы языка, на каком языке нужно говорить, на каком языке нужно передавать мироощущение новой эпохи (см. заметку от 24.11.2023). В своем дневнике он записывает (1893 г.): «Что, если я вздумаю на гомеровском языке вздумаю писать трактат по спектральному анализу? У меня не хватило бы слов и выражений. Нет, нужен символизм». И Брюсов выбирает символизм как главное направление, выбирает французских поэтов как главный ориентир на своем пути и приступает к собственной деятельности.

В 1893 году Брюсов поступил на отделение классической филологии Московского университета, потом перешёл на историческое, окончив Университет в 1899 году. Особое внимание Брюсов уделял иностранным языкам, они были необходимы молодому литератору для чтения произведений зарубежных авторов в оригинале. После завершения обучения Брюсов посвятил себя литературе. Он также интересовался историей, театром, искусством, философией. «Если бы мне жить сто жизней, они не насытили бы всей жажды познания, которая сжигает меня», — отмечал он.

И Брюсов живёт полной жизнью, пишет стихи, редактирует вместе со своим одноклассником В.К. Станюковичем газету «Листок V класса», публикует «Письмо в редакцию» детского журнала «Задушевное слово» (1884 г. № 16), увлекается Еленой Красковой, изучает философию (Спинозу, Лейбница). И сотни, тысячи стихотворений были написаны в эти годы, особенно много любовных стихотворений было посвящено Елене Красковой. В юношеском дневнике 1898 года он записал: «Юность моя — юность гения. Я жил и поступал так, что оправдать моё поведение могут только великие деяния». Справедливо. Дневник Брюсова пестрит эротическими воспоминаниями, воспоминаниями о влюбленностях, изменах, весьма жестоких расправах с друзьями, врагами, возлюбленными. Вообще Брюсов имел репутацию звероватую, демоническую, и это особенно странно сочеталось, пишет В. Ходасевич, с его купеческим домашним бытом, пирожками с морковью.

В то же время это был уже сложившийся учёный, превосходный поэт и прозаик, отличный переводчик с иностранных языков. Увлекшись в начале 1890-х гг. французскими символистами, Брюсов издаёт три тоненькие книжки. Выпущенные под разными названиями и подписанные разными фамилиями, суть они сохраняли, все три можно было озаглавить, как и первую книжку 1894 года, «Русские символисты». В предисловии к нему Брюсов пишет, что цель символизма — уловить едва заметные настроения, передать их расплывчатыми образами, намеками.

Этот сборник вызвал переполох в литературной среде. После его выхода Брюсова, в общем-то рационального человека, будут сопровождать обвинения в сумасшествии. Это был сборник, который нарушал привычные представления о свойствах предметов и явлений, и который часто пользовался методом, присущим модернистской поэтике, – методом отброшенных ключей.

Брюсову нравилось шокировать читателя, пропуская логические звенья между цепями своих строк. Читатель, который хотел, мог эти звенья достраивать. Ниже мы увидим, как это можно сделать, на примере разбора одного стихотворения Брюсова. Но многие – те, кто не хотели или не умели этого делать, оказались в шоке. Кроме того, Брюсов в этом сборнике замечательно имитировал русский символизм, которого, собственно говоря, почти еще не было. В этом сборнике, кроме него и его гимназического друга Ланга (Миропольского), были опубликованы стихотворения еще нескольких человек, которых на самом деле не существовало. Стихи за них написал сам Брюсов.

Брюсов не просто пытался создать массовое движение, или впечатление массового движения, в котором есть один поэт, другой, третий, четвертый, пятый. Самое интересное в том, что он попытался каждого из придуманных им поэтов наделить собственной поэтикой. Причем в каждом из этих поэтов можно угадать, на кого Брюсов ориентировался. Один был русским Малларме, другой – русским Рембо, третий – русским Верленом. То есть Брюсов попытался создать ощущение, что вот и у нас в России тоже есть символизм. И это сработало, потому что поэты, которые начали писать стихи, ознакомившись с сборником «Русские символисты», получили образцы, которым они могли подражать. Это была традиция, с которой они могли работать.

В конце лета 1894 года Брюсов делает второй выпуск «Русских символистов», в котором уже 10 авторов печатают по пять стихотворений. На самом деле снова 8 авторов были созданы самим Брюсовым, он сам писал за них стихи. В предисловии ко второму сборнику в слегка игривой форме ответа на письмо неизвестной читательницы Брюсов постарался дать развернутую характеристику нарождающейся литературной школы. Правда, три признака символизма, сформулированные автором, оставляют ощущение случайного или неполного набора признаков: наличие чего‑то недорисованного, недосказанного; важно не развитие действия, а «известное» впечатление, производимое на читателя; нужна нарочитая несвязность в сочетании образов. Самое существенное, что предложил Брюсов, это формулировка символизма — это поэзия намеков, стремящаяся запечатлеть лишь первый, еще непроясненный проблеск мысли или чувства. Одновременно он развивает бурную деятельность по ознакомлению русского читателя с новейшей западной поэзией. В 1894 году выходит главная книга Поля Верлена Романсы без слов», которую переводит Брюсов.

В ранней брюсовской лирике (сборники «Шедевры» (Cheft d'oeuvre), 1895 г. и «Me eum esse» (Это я), 1896 г.) видно намерение эпатировать, озадачить читателя; экзотические образы связаны произвольно, порой алогично; усиливая музыкальность стиха, поэт стремится внушить свое настроение, заворожить им. В этот (символистский) период своего творчества поэт особенно отличался тщеславием и самовлюбленностью, мечтал стать главным поэтом эпохи. Так, свой первый сборник стихотворений он озаглавил "скромно" – «Шедевры» («Chefs d’oeuvre»). Чересчур громкое название книги и апломб, с которым Брюсов представил свой труд, пошли не на пользу автору. Критики отнеслись к его творениям с большой долей скепсиса.

Валерий Брюсов утверждал, что секрет современного искусства — в осознании «глубокой мысли, что весь мир во мне». В своих сти­хах символисты «первой волны» стараются довести эту мысль до предела. По Федору Сологубу, его мечты равны вселенной, себя же он уподобляет Творцу: «Я — бог таинственного мира, / Весь мир в одних моих мечтах…». Это значит, что «я» для символистов этого по­коления становится предметом культа. Лирический герой Брюсова — сильная личность, персонаж из истории или мифа — не просто навеян Ф.Ницше, он близок индивидуальности самого поэта мужественным началом.

В это же время Брюсов выпускает третий выпуск «Русских символистов». И это, наверное, самый главный, самый известный сборник, где Брюсов эпатирует читателя так, как до этого никто не решался его эпатировать. На одной странице в середине была напечатана только одна строка. Это была строка, которую помнят, наверное, даже те, кто сегодня из Брюсова ничего не помнят, а вот эту строку помнят многие, впрочем, забыв уже, что ее автором является Брюсов. Это строка «О закрой свои бледные ноги», которая вызывала немедленно вой критики, кучу подражаний. Но для Брюсова самое главное было подразнить гусей, раздразнить читателя.

Моностих «О закрой свои бледные ноги» публика восприняла скорее как пародию на поэзию, нежели серьёзную работу. Современники ожесточенно спорили, о чьих ногах речь — голой женщины или распятого Христа; автор загадочно отмалчивался, зато охотно рассуждал о том, что за однострочной поэзией будущее. Автограф стихотворения выглядит так: «Обнажи свои бледные ноги», первое слово зачеркнуто, вписано «протяни» — и дальше пусто вплоть до конца страницы. Это значит, что перед нами неоконченный перевод какого-то неизвестного французского текста — а потом Брюсов наткнулся на него, листая записную книжку, и — эврика! И мы даже знаем, что навело его на эту мысль: знаменитый тогда трактат немецкого публициста Макса Нордау о всеобщем вырождении Европы, где в главе про искусство говорилось, что бездуховные западные поэты-циники уже практически додумались до поэзии отдельных строчек.

На самом деле он был одним из первых... авангардистов (если на авангард смотреть как на явление, в котором главным была провокация – с одной стороны, заинтересовать, с другой стороны, вызвать шоковую реакцию). Молодой Брюсов, конечно, был авангардистом. Строка действительно была эпатажной, и она свою роль сыграла. Ее запомнили и помнят до сих пор.

Подобная реакция была и на его первые собственные сборники стихов («Шедевры» 1895 г. и «Это я» 1897 г.), полные эротических, декадентских, эгоистических мотивов, и встреченные читателями и критикой резко отрицательно. Однако поэта это, кажется, не беспокоило. В предисловии указано: «Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки ни от критики, ни от публики. Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу, а вечности и искусству». В дальнейшем Брюсов сохранит своё стремление создавать искусство для искусства. Поэт выступал как мечтатель, отстранённо наблюдавший за происходящим.

«Символизм располагает обращаться к чувствам и настроениям современного человека, но отсюда не следует, чтобы всякое подобное произведение было символическим», – писал юный Валерий Брюсов. Поэты-символисты пытались раскрыть в своей поэзии таинственную сущность мира, используя особый язык – язык символов, который понятен только избранным (зачастую только самим символистам). Поэты использовали нелогичные и неожиданные образы. Каждое стихотворение являлось ребусом для читателя. Ярким примером символистской поэзии можно считать стихотворение Брюсова «Творчество» из третьего выпуска сборника "Русские символисты":

Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
И прозрачные киоски,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блестки,
При лазоревой луне.
Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне...
Звуке реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.

Послушайте великолепный разбор этого стихотворения Олегом Лакмановым (на видео выше), и вы поймете, что стихотворение не просто продуманное, оно сверхпродуманное, сверхрациональное. Символизм Брюсова во многом был головным. Вот он придумал, он решил, что будет вождем – он стал становиться вождем, он стал издавать эти сборники, он стал издавать эти книги. Он поставил на символистскую поэтику – и он начал писать такие стихи, хотя, судя даже по этому стихотворению, он был рожден совершенно для другого. Он был рожден, может быть, для сверхрациональных стихотворений. Недаром акмеисты потом попытаются сделать его своим союзником.

Автор скандально известного моностиха «О, закрой свои бледные ноги!» Брюсов, признанный глава и идеолог символизма в 1890-е годы, пройдя через улюлюканье критики, разрушил прежнюю поэтическую систему и старое читательское восприятие. Тогда эти стихи воспринимались как абсолютное откровение той малой частью публики, которой понравился Брюсов, и которые символистов приняли. Собственно говоря, задачей символистов, и Брюсова в том числе, было не только отобрать верных, но и отсечь ту публику, которая им не подходила.

Но даже самые умные и тонкие люди эпохи были шокированы этими стихотворениями и этим сборником. Одним из тех, кто был возмущен, был философ и поэт Владимир Соловьев, который написал на символистов и на Брюсова в частности, очень едкую пародию:

На небесах горят паникадила,
А снизу - тьма.
Ходила ты к нему иль не ходила?
Скажи сама!
Но не дразни гиену подозрения,
Мышей тоски!
Не то смотри, как леопарды мщенья
Острят клыки!
И не зови сову благоразумья
Ты в эту ночь!
Ослы терпенья и слоны раздумья
Бежали прочь.
Своей судьбы родила крокодила
Ты здесь сама.
Пусть в небесах горят паникадила,
В могиле - тьма.

Надо сказать, Брюсов был страшно обижен на эту пародию. И такой реакции, хотя он сам ее отчасти провоцировал, не ожидал. В течении некоторого времени Брюсов даже думал распустить символистов, и перестать писать символистские тексты. Но все-таки он переборол себя. В 1896 году он написал еще одну книгу стихов, в которой господствует другой символизм – не тот символизм, иррациональный, который он пытается создавать в сборнике «Русские символисты», а символизм так называемого парнасского типа, то есть французских символистов и предсимволистов как поэт Леконт де Лиль – холодный и более близкий, наверное, более органичный для самого Брюсова.

Тем не менее, над отрицательными отзывами Валерий Брюсов думал немало. И потом написал брошюру «Об искусстве» (1899 г.), в которой подвёл итоги своих воззрений на искусство. Он только что перевёл новую книгу Поля Верхарна, хорошо знает Метерлинка, сонеты Маларме, блистательного Теофиля Готье, он знает современную классическую литературу. С раннего детства ему близки размышления о сути искусства. Много общих настроений сменилось в его душе, а от некоторых ему уже пришлось отказаться. Что ж такое искусство? Прежде всего искусство должно быть свободным выражением души художника. Никто не властен над художником. Мелькают мгновения жизни. Каждое мгновение неповторимо. Свобода личности и талант – вот главное в искусстве.

28 сентября 1897 года Валерий Брюсов женится на гувернантке дома Иоанне Матвеевне Рунт. Он очень любил эту женщину, однако детей у Брюсовых не было. Иоанна не могла подарить своему супругу ребенка. Зато она очень трепетно относилась к творчеству своего мужа, скрупулезно собирала, хранила все разрозненные листочки с его рукописями. Она внимательно и чутко следила за его творчеством и стала помощницей в его творческих делах. После смерти В.Я. Брюсова она ещё немало лет была издательницей его произведений и хранительницей его архива.

Брюсов в эти годы побывал в Германии, в Крыму, познакомился с И.А. Буниным, П.И. Бартеневым, стал у него работать в журнале «Русский архив». Поэт тщательно изучает биографию и творчество Ф. Тютчева, творчество А. Пушкина, входит в мир литературоведческих интересов, знакомится с литературоведами и историками литературы С.А. Венгеровым, В.И. Саитовым, Н.О. Лернером, В.В. Каллашем, становится интересным собеседником «старших» символистов Д.С. Мережковского, З.Н. Гиппиус, Н.М. Минского, Ф.К. Сологуба, К.М. Фофанова, К.К. Случевского. А с К. Бальмонтом и И. Каневским Брюсов просто подружился и многое взял из их размышлений и суждений о тайне музыки стиха и глубине замысла в поэтическом произведении. Вместе с Зинаидой Гиппиус они решили, что рифмовать концы строк — уже не модно, а потому стали выдумывать новые способы стихотворчества. Например, пробовали рифмовать начала строк и отдельные слоги. Брюсов писал также прозу, был издателем, переводчиком и журналистом. Он был уважаем многими современниками. Начинающие поэты характеризовали его как «мэтра», «мага» от поэзии, «жреца» культуры.

В то же время в глазах современников Валерий Брюсов был человеком одиозным, нелюдимым и заносчивым (по оценкам Ходасевича), чудаковатым и недоверчивым. При этом он мог по пути на экзамены подобрать на улице котёнка и принести его в кармане на суд комиссии. Брюсов не курил, но держал на письменном столе спички, зная, что кому-нибудь из посетителей обязательно они понадобятся. Однако «в предупреждение рассеянности гостей» (читай — чтобы не украли), металлическая спичечница была на верёвочке.

В 1899 году, то есть на границе веков, происходит важное для Брюсова событие. Ему удается объединить не призрачные, не какие-то фантастические фигуры, а ему удается объединить, пожалуй, главных московских поэтов-декадентов, поэтов, тяготеющих к символизму этого времени. Он выпускает «Книгу раздумий» – коллективный сборник, в котором участвует он сам, в котором участвует друг-враг его многих лет и главный соперник на поэтическом Олимпе и, пожалуй, более популярный, чем он – Константин Бальмонт. В сборнике участвует замечательно одаренный поэт Иван Коневской, который, к сожалению, рано ушел из жизни, еще юношей, а также поэт Модест Дурнов.

И тогда же Брюсов, понимая, что завоевание литературных площадок и завоевание литературной сцены, - это не только стихи, но это еще и критика, начинает всерьез заниматься литературной критикой. Он начинает много писать о поэтических сборниках, которые выходят. Почти все серьезные сборники им обозреваются. Брюсов был замечательным литературным критиком – удивительно умным, удивительно тонким. У него было свойство, которое редко бывает у критиков. Может быть, в силу своей некоторой холодности он умел быть объективным.

Кроме того, у Брюсова как у критика было еще одно важное свойство: он не был критиком-импрессионистом. Это исходит, наверное, от рационального устройства его личности, но он умел не просто говорить «это плохо», «а это хорошо», «а это не очень хорошо», а умел объяснять, почему это хорошо, а почему это плохо. И, надо сказать, что потом все модернистские критики из среды модернистских поэтов, которые пришли на смену Брюсову, скажем, Гумилев, Адамович, учились у Брюсова как критики. Иногда, если положить рядом книгу избранных рецензий Брюсова и книгу Гумилева, и книгу Адамовича, на уровне строения фразы, на уровне построения рецензии видно, как они оба усваивают брюсовские уроки. И именно брюсовская оценка той или иной книги стихов много значила для любого поэта.

В архиве Российской государственной библиотеки сохранился архив Брюсова. И один из наиболее интересных материалов в нем – это книги, которые присылали Брюсову, в которых все без исключения просят написать рецензию, отреагировать, прочесть, написать письмо и объяснить стоит заниматься поэзией или не стоит. Скажем, та же Анна Ахматова, которая вложила немало сил, прямо скажем, в то, чтобы утвердить антибрюсовский культ. Она в поздние годы Брюсова не любила. Так вот есть письмо начинающей Ахматовой Брюсову, где она пишет не больше не меньше как «нужно ли мне заниматься поэзией?». Таким авторитетом обладал Брюсов-критик.

Так что Валерий Брюсов стал весьма заметной фигурой на литературном небосклоне. И за его внимание боролись начинающие поэты. Это замечательно показано на портрете главного художника-модерниста – на портрете Врубеля, которому Брюсов позировал: он вождь, он стоит в такой позе со скрещенными руками, как Петр I стоит «на берегу пустынных волн», создавая Петербург, вот Брюсов так же стоит, смотрит, и мы можем представить, как у его ног войска колышутся. Действительно, Брюсов очень многих рекрутировал в русский символизм. Портрет Брюсова М. Врубель возьмется писать уже в конце жизни и так и не закончит из-за болезни. Сам Брюсов впоследствии будет гово­рить, что всю жизнь стремился быть похожим на этот портрет.

Брюсов увлекается спиритизмом, входящим в моду в России, печатает заметки о спиритизме, открывает свои «среды» и бывает на приемах у единомышленников. В 1900 году вместе со своим другом Сергеем Поляковым Валерий Яковлевич создает главное символистское издательство «Скорпион» (1899-1916), которое стало своеобразным идейным центром нового искусства не только в Москве, но и в России. Издательство располагается в Москве и печатает два потока книг. С одной стороны, оно печатает русских символистов, многие книги и самого Брюсова, и Бальмонта, и других символистов выходили именно в этом издательстве. С другой стороны, у «Скорпиона» была очень хорошая серия зарубежных книг. Конечно, это были книги модернистов – польского прозаика Пшебышевского, французских поэтов Верлена, Рембо, Малларме, бельгийского драматурга М. Метерлинка. Это были очень разные авторы. Брюсов очень умно вел политику издательства. Он заказывал переводы прекрасным переводчикам, кстати, Венгерова была одной из этих переводчиц, и сам переводил. И, таким образом, Брюсов решал две задачи. Он вписывал себя и символистов в западный фон. С другой стороны, он просто знакомил читателя с новейшей западной литературой. И коммерчески, между прочим, «Скорпион» был довольно удачным издателем.

В «Скорпионе» были опубликованы произведения К. Бальмонта, В. Брюсова, А. Белого, А. Блока, Ф. Сологуба, В. Иванова, Д. Мережковского, З. Гиппиус и многих других писателей, без которых невозможно было представить себе русскую литературу начала ХХ века. Надо отдать должное С.А. Полякову, он не вмешивался в творческий процесс, он был хозяином, журнал был бесприбыльным, но авторы получали гонорары за опубликованные произведения, а сам он был совладельцем фабрики «Знаменская мануфактура», полиглотом, литератором-переводчиком, а главное – московским капиталистом и меценатом.

В «Скорпионе» выходит новая книга Валерия Брюсова Tertia vigilia («Третья стража», 1900 г.), посвященная К. Бальмонту. Многие произведения из этой книги имеют историко-мифологические сюжеты. Выпуском этой книги Валерия Брюсова, как считают биографы и исследователи, «символизм заявил о себе как о целостном и самостоятельном литературном направлении». Участники движения приступили к выпуску альманаха «Северные цветы» (1901-1903, 1905 и 1911), где дебютировали многие начинающие символисты, и среди них А. Блок.

И наконец, два последних важных события в биографии Брюсова, в биографии русского символизма и в биографии всей русской литературы, о которых непременно нужно сказать. В 1903 году Брюсов выпускает свою лучшую главную книгу стихов, которая называется «Urbi et orbi», то есть латинское название «Городу и миру», в котором он собирает свои главные, лучшие стихи, где главной, доминирующей является тема современного города. При этом современный город показан на фоне истории. В ней две ведущие темы: история от самой древности и то как в нашей современной жизни отображаются отблески от этой истории. Книга, собственно, и поэтому называется «Urbi et orbi». Это для него памятник человеческой мощи, могуществу человеческого духа, и сам он только частный случай этого могущества. «Urbi et Orbi» – это стихи, в огромной степени посвящённые тому, как мастер ладит собственный постамент. Это потом уже в стихах Брюсова появятся общественные темы, напишет он гениального «Каменщика», напишет довольно много политических стихов, всегда у него очень слабых.

Именно к этой книге Брюсов пишет предисловие, которое становится программным текстом русского символизма. Брюсов говорит о том, что книга стихов – это совершенно особый жанр. Это окажет влияние на абсолютно всех поэтов после Брюсова. Это будет важно и для Блока, и для Анненского, и для Мандельштама, и для Ахматовой. Но первым это сказал Брюсов: «Книга стихов должна быть не случайным сборником разнородных стихотворений», – пишет он, – «а именно книгой – замкнутым целым, объединенным единой мыслью, как роман, как трактат, книга стихов раскрывает свое содержание последовательно от первой страницы до последней», – ну и так далее.

Для Брюсова это значило, что книга оказывается такой моделью мира, в центре которой стоит поэт, поэт-демиург, но только не религиозный – эстетический демиург, поэт, преображающий действительность. Если рискнуть употребить не очень высокую метафору, поэт оказывается такой своеобразной мясорубкой, которая перерабатывает реальный мир во что-то новое, создается мир совершенно другой. Это для Брюсова памятник человеческой мощи, могуществу человеческого духа, и сам он только частный случай этого могущества.

И он был вождём русской поэзии. Мы понимаем, конечно, гениальность, воздушность Блока, понимаем его мелодизм, понимаем его универсальность, потому что в стихи Блока каждый может поместить себя, в них нет определённости. Каждый может произнести это от собственного лица. А вот Брюсов не то, Брюсов – поэт не для всех. Пиотровский сказал о Ленинграде, о Петербурге, что это сильный город, построенный для сильных людей сильным человеком. Вот так и Брюсов. Это поэт силы, самодисциплины, логики. Может быть, его стихи выглядят слишком головными, хотя в них всё время скрежещет потаённая страсть, всё время умоляет о сопротивлении, о милосердии задавленное человеческое. Это его внутренняя драма, это главное его противоречие, но при всём при том мы должны признать, что поэтика дисциплины – это не самое плохое, потому что русская душа недисциплинированна. Русская душа вяловата, мечтательна. Брюсов, который, как Медный всадник, на дыбы поднимает собственную лирику, всё время взнуздывает её, Брюсов, который требует от читателей такой же железной логики и чёткости, – хорошее противоядие от безволия. И «Urbi et Orbi» – книга стихов, которые в массе своей предлагают нам, пожалуй, самый полезный, самый спасительный императив.

С появлением книг «Tertia vigilia» (М., 1900 г.) и «Urbi et orbi» (М., 1903 г.) начинается зрелость Брюсова. Теперь его привлекают классический стих, гармония и мера в искусстве, музыкальность сменяется скульптурностью формы: «поэтом мрамора и бронзы» назовет Брюсова А. Белый. Начинается признание: брюсовские сборники произвели сильное впечатление на столь разных читателей, как Горький, Бунин, Блок. Брюсов действительно сумел воссоздать противоречивый, трагический, но притягательный мир человека XX столетия на фоне контрастов современного города. Нередко поэт с его живым чувством истории передает драматизм своего времени и судьбы в образах прошлого — например, создает исповедальную лирику, преломляя мотивы античной мифологии («Нить Ариадны», «Антоний»).

27 марта 1903 года Брюсов читает лекцию, содержание которой становится одним из главных текстов раннего символизма. Лекция называется «Ключи тайн», в ней он объясняет, что такое символизм в его понимании. И, что очень важно, Брюсов говорит, что символизм – это, прежде всего, эстетическое искусство. Символизм не должен претендовать на то, чтобы религиозно преображать мир. По Брюсову это не есть задача символизма. Младосимволисты как раз делали ровно противоположное. Они считали, что весь мир должен быть религиозно преображен с помощью языка. А Брюсов так не считал, по его мнению главное – это эстетические открытия, эстетические держания, эстетические поиски в те области, в которые до сих пор поэзия не ходила.

В споре сторонников «утилитарного» и «чистого» искусства Брюсов не причислял себя ни к тем, ни к другим (статья-манифест «Ключи тайн», 1904) г., но настойчиво требовал права художника на свободу. Поэт вне общественной, философской, религиозной борьбы, заявлял Брюсов. Он не разделял взглядов на символизм как на миропонимание ни с Мережковским, ни с Вяч. Ивановым, ни с А. Белым, ни с Блоком. Для Брюсова символизм только литературная школа, чья задача — утончить, изощрить поэтические средства, чтобы лучше выразить сложный мир современника.

И, действительно, в Брюсове поражает разнообразие его тем. Он не хотел ни одну тему оставить обойденной. Это касается самых разных областей. Даже в эротической поэзии, где этого делать, возможно, не стоит или это делать трудно, и, самое главное, никто никогда рационально к этому не подходил, так как эротика и поэзия совершенно, казалось бы, несовместимые вещи, так вот Брюсов садился и разные виды любви легко описывал в своих стихотворениях. Ходасевич говорил, что все это выдумано, ничего этого не было, а это просто было заполнение ниши. Эта тема была незатронутой, и вот Брюсов ее заполнял.

Универсализм личности Брюсова — заметное явление даже в эпоху «русского Возрождения» начала века. Поэт завоевывает все новые области: прозу, критику, журналистику (возглавлял в 1904-1909 тт. журнал «Весы»); он переводчик, историк литературы, стиховед, пушкинист.

В 1904 г. «скорпионовцы» приступили к изданию журнала «Весы», ставшего основной трибуной новой литературной школы. Брюсов стал стал редактором журнала, который заявил о себе как о самом авторитетном модернистском издании. И это название, как всегда у символистов, играет разными оттенками. Главные среди них, пожалуй, два. Во-первых, это мистические весы – созвездие весов, конечно, оно подразумевалось. Небесные весы. А, с другой стороны, Брюсов считал себя, и заслуженно, считал себя вправе выступать в роли оценщика всей литературы модернистской и немодернистской, которая была в это время. Журнал «Весы» печатал рецензии. Иногда убийственные, иногда, наоборот, хвалебные. И на новейшие театральные постановки, на книги, на выставки. Это был, в общем, главный журнал, может быть, не только о поэзии, но и о модернистском искусстве.

В журнале появлялось десятки новых стихотворений и статей. Там же извещалось о том, что молодой поэт Борис Бугаев, успевший познакомиться с Д. Мережковским и З. Гиппиус и побывавший на одной из «сред» В. Брюсова, работает над интересным символическим произведением. Вскоре в журнале «Весы» была опубликована «Симфония» (2-я, драматическая). В это время Борис Бугаев стал Андреем Белым, подписавшись этим псевдонимом под публикацией своей первой «Симфонии».

Андрей Белый поставил Брюсова во главе литературного движения символистов, сравнивал его с Пушкиным, Лермонтовым, Тютчевым, Фетом, Некрасовым, Баратынским, утверждал, что Брюсов научил современников понимать природу стиха, что он проложил новые пути в поэзии, не порывая с традициями искусства прошлых времен. Валерий Брюсов тоже написал литературный портрет Андрея Белого, как бы предчувствуя, что вскоре жизнь их закрутит с особой яростью и беспощадностью.

Неожиданно в жизнь Андрея Белого вошла изумительная женщина, писательница Нина Петровская (1886–1928), жена одного из его друзей, Сергея Соколова, поэта, владельца издательства «Гриф», такого же «аргонавта», как и другие друзья Бугаева. Соколов, кто подписывал свои стихи псевдонимом Кречетов, пришёл с женой, Ниной Петровской, яркой красавицей, только что оставленной Константином Бальмонтом. Муж не очень много уделял ей внимания, она охотно смотрела по сторонам в поисках нового увлечения. Андрей Белый не мог не обратить внимания на эту умную и талантливую красавицу. Он посвятил ей десятки любовных стихотворений, завязалась безумная, страстная, плотская любовь, но любовь быстро улетучилась. И Андрей Белый познакомил её с Валерием Брюсовым, который встретил это новое знакомство с холодком, а потом его постигла та же участь – он влюбился в Нину Петровскую, посвятив ей немало времени и сонетов, адресовав весь цикл «Посв. Н. П.»:

Ты, слаще смерти, ты, желанней яда,
Околдовала мой свободный дух,
И взор померк, и воли огнь потух
Под чарой сатанинского обряда,
В коленях – дрожь, язык – горяч и сух,
В раздумьях – ужас веры и разлада;
Мы – на постели, как в провалах Ада,
И меч, как благо, мы призываем вслух!

Но всё это как бы преддверие того, что Валерий Брюсов, зная историю любовных отношений, задумал написать роман, прототипами действующих лиц которого были живые люди – Андрей Белый, Нина Петровская и Валерий Брюсов, перенеся действие в туманный ХVI век. И, назвав роман «Огненный ангел», напечатал его в журнале «Весы» и в издательстве «Скорпион» в 1908 году. Все заинтересованные лица тут же угадали в Рупрехте, Ренате и Мадиэле своих современников. Рупрехт – тридцатилетний воин, рыцарь, много повидавший на своем веку, Рената увидела в нём человека, который поможет ей отыскать её любимого графа Генриха Оттергейма, её Мадиэла, который был для неё Ангелом, молодым, красивым и обаятельным. Эту неповторимую любовь по-своему оценила квартирная хозяйка, где остановилась Рената.

В своих прозаических рассказах хозяйка, подчинённая верованиям своего времени и увлеченная своими переживаниями, в которых смешивались и быль, и небылицы, уверяла Рупрехта, что граф фон Оттергейм и Рената «каждую ночь перекидывались, – он в волка, а она в волчицу». Рупрехт готов был поверить в то, что Рената говорила о графе, что он плотское изображение «огненного ангела», её любимого Мадиэля, с которым у неё была «небесная» любовь, но ему не нужна такая любовь, он не хочет «предаваться тоске», он хочет вернуться «к времяпрепровождению веселому и приятному». Он хочет её поцеловать, а Рената упрекает его, что в него вселился «демон».

Уместно вспомнить, что Андрей Белый добровольно отказался от Петровской и передал её Брюсову. Но Андрей Белый был человеком непростым, он сожалеет о содеянном и хочет вернуть Петровскую, о которой Брюсов говорит восторженно. Андрей Белый передаёт свои чувства дневнику: «Брюсов меня гипнотизирует, всеми своими разговорами он меня поворачивает во мрак моей жизни; я не подозреваю подлинных причин такого странного внимания ко мне Брюсова: причина – проста: Брюсов влюблен в Н.И. Петровскую и добивается ее взаимности; Н.И. – любит меня и заявляет ему это; более того, она заставляет его выслушивать истерические преувеличения моих «светлых» черт; Брюсов испытывает ко мне острое чувство ненависти и любопытства; он ставит себе целью доказать Н.И., что я сорвусь в бездну порока; ему хотелось бы меня развратить, и этим «отмстить» мне за невольное унижение его; вместе с тем – любовь к сомнительному психологическому эксперименту невольно поворачивает его на гипноз; он не удовольствуется разговорами со мной на интересующую меня тему; он старается силой гипноза внушить мне – любовь к разврату, мраку… С Брюсовым устанавливаются холодные, жуткие отношения…» (Белый А. Между двух столетий. М., 1989; Дёмин В. Андрей Белый. М., 2007). Нет нужды описывать здесь дальнейшие события романа, Рупрехт получил от Ренаты всё, что хотел, вникнул в её желания увидеть графа Генриха, убить его на дуэли, как она приказывала, но был повержен блестящим дуэлянтом.

Конечно, сама по себе Нина Петровская – настоящая демоническая, элитарная женщина Серебряного века с такой же страшной трагической судьбой. Жизнь Нины какое-то время была неотъемлема от этого литературного произведения: она старалась подражать героине и даже на время взяла имя Рената и приняла католичество. У Брюсова с Петровской семь лет продолжалась бурная любовь, со всеми сдвигами, изворотами, вывихами, которые происходили из-за непростого характера его любимой.

Любовь эта мучительная, после которой и Брюсов был разрушен необратимо, потому что Нина его подсадила на наркотики, и Нина оказалась практически разрушена, потому что никто не мог ей его заменить. Эта любовь породила в огромной степени лучшие лирические стихи Брюсова, и главная тема этих стихов – взаимное мучительство, потому что и Ходасевич правильно процитировал: «Где же мы: на страстном ложе / Иль на смертном колесе?» Действительно, взаимное мучительство двух равных душ, двух равных и равно непримиренных личностей. Для Брюсова любовь существовала только как покорение, завоевание. Он был в этом смысле бо́льшим конквистадором, чем Гумилёв, потому что для Гумилёва, например, с его мальчишеским озорным темпераментом, возможно, было и сотворчество, и равенство, и партнерство, как довольно долго было в его отношениях с Ахматовой, например, – все эти взаимные игры, в том числе литературные. Когда же Брюсов "убил" свою героиню, стало очевидно: их отношения с Ниной закончены.

Символисты ответили восторженной критикой на публикацию романа, и не только в «Весах», но и в других газетах и журналах. Брюсов написал множество стихотворений, посвящённых Нине Петровской, и издал их в сборнике «Венок. Стихи 1903–1905 гг.» (1906 г.). И Андрей Белый, и Валерий Брюсов были очарованы Ниной Петровской, в первого она стреляла из револьвера после расставания, второй убил ее словом в романе "Огненный ангел"… В завершение драмы Валерий Брюсов написал замечательные стихи «Андрею Белому», в которых признался и в своей вражде к нему, и в полном примирении с ним:

…Но на высотах, у стремнины,
Смутясь, мы встретились с тобой.
Со мною был – мой жезл змеиный,
С тобой – твой посох костяной.
И в темный путь пошли мы рядом…
Но кто-то третий близко был.
Палящей страстью, жгучим ядом,
Он нашу душу опалил.
И – помню – кроя в сердце муку,
Как смертный впившийся в кинжал,
Братоубийственную руку
Я на поэта подымал…

И что ж! На пламени сомненья,
Что злобно зыблила вражда,
Сковалась тайной цепи звенья,
Нас соединившей навсегда.
Я, в миги страшные, измерил
Твоих безумий правоту,
И ты, восторженный, поверил
В мою спокойную мечту…

Это стихотворение было напечатано в 1909 году. В то время как личная вражда между ними чуть не довела их до дуэли в 1905 году, когда только начались те страсти, о которых Брюсов написал в романе «Огненный ангел». Вот такими страстями жила русская богема XIX века, а не только Литературой. Эти, казалось бы, книжные страсти бушевали не только на страницах романов, но и в жизни. И об этом необходимо знать всем, кто интересуется русской литературой ХХ века, – ведь были не только стихи, романы, драмы, но вспыхивали и личные конфликты, происходили личные трагедии, окрашивавшие своими страстями и чувствами эти стихи, драмы и романы.

Но это лишь одна часть переживаний большого поэта – вместе с народом он тяжко переносил войну с Японией, воодушевлялся оживлением революционных традиций, взволнованно обдумывал экономические реформы, которые проводила Россия.

В 1909 году Валерий Брюсов издал трёхтомное собрание своих стихотворений под общим названием «Пути и перепутья», в которое вошли чуть ли не все стихотворения, опубликованные за последнее время. В 1909 году вышел также сборник стихотворений «Все напевы», в котором, по словам В. Брюсова, он завершает начатый творческий путь, однако «другие отделы этой книги уже начинают то направление, по которому теперь, по выражению А. Фета, порывается моя Муза». Здесь много прекрасных стихотворений, но поражают безжалостные, может быть, даже гневные стихотворения из цикла «Страсти-сны»:

Опять безжалостные руки
Меня во мраке оплели.
Опять на счастье и на муки
Меня мгновенья обрекли…

Любовь Брюсова к Нине Петровской прошла, но она по-прежнему влюблена в него и не хочет с ним расставаться, отсюда и это стихотворение, написанное в 1911 году, отсюда и «безжалостные руки», «счастье и муки», «вернусь к свободе из оков», «Потом – моим стихам покорным, / С весельем, передам твой лик, / Чтоб долго призраком упорным / Стоял пред миром твой двойник!».

Валерий Брюсов очень много работает, выходят книга за книгой, он охладел к деятельности в журнале «Весы», к полемике со своими собратьями-символистами, когда он искренне признавался в дружбе с Вячеславом Ивановым и Андреем Белым и остро возражал против их «мистического анархизма», противопоставляя московских символистов петербургским. Он ищет дорогу в большую литературу. Его приглашают в общероссийские журналы с широкими тематическими планами, а символисты называют его «первым в России поэтом» (А. Блок).

В последующих сборниках «Stephanos» (М., 1906), «Все напевы» (М., 1909), «Зеркало теней» (М., 1912) — окончательно сложился поэтический мир Брюсова, принципиально всеохватный: «Мне сладки все мечты, мне дороги все речи, /И всем богам я посвящаю стих» — так передано приятие многообразия Вселенной. В свете этого закономерным стал, казалось бы неожиданный, отклик Брюсова на события революции 1905 г. (стихотворения «Кинжал», «Грядущие гунны», «Довольным» и др. из цикла гражданственной лирики «Современность»), где поэтизирован «океан народной страсти /В щепы дробящий утлый трон».

К 1910 году активность русского символизма как движения снижается. В связи с этим Брюсов прекращает выступать как деятель литературной борьбы и лидер конкретного направления, занимая более взвешенную, «академическую» позицию. Теперь он уделяет значительное внимание прозе (роман «Алтарь победы»), критике (работа в «Русской мысли», журнале «Искусство в Южной России»), пушкинистике.

Брюсов записывает в своем дневнике (1910 г): «В Москву приезжал Вячеслав Иванов, сначала дружили, потом Иванов сделал доклад, в котором сказал, что поэзия должна служить Богу и религии, и я резко возражал». Вот эта точка, в которой пути символистов очень резко разошлись. «Затем, что оба Соловьевым / Таинственно мы крещены…» — писал В. Иванов в стихотворном послании Блоку, и эта формула была не красным словцом, а честной констатацией. А для Бальмонта и для Брюсова религиозное было одной из тем. Для них главным было эстетическое познание мира. Они искали новый язык, иррациональный, для того, чтобы на нем говорить о мире. И среди тем, которые они затрагивали, была и религия.

Брюсов не был глубоко верующим человеком, но вопросами веры и религии интересовался всегда. Главной религией в то время для вождя символизма было творчество. Художественному дару поэт поклонялся словно божеству. При этом он признавался поэтессе Зинаиде Гиппиус: «Да, я на распутье (…) если я и не верую еще, то хочу и ищу узнать».

С начала 1910-х годов Брюсов становится как бы живым классиком (Блок отмечал его «преемничество от Пушкина»). Из символистских «Весов» уходит в «солидную» «Русскую мысль», занимая позицию вне групп и направлений. Однако творческая воля поэта идет на спад, начинаются самоповторения, уход «вширь» в ущерб «глуби»: последний предреволюционный сборник «Семь цветов радуги» (М., 1916 г.) был сдержанно встречен критикой и читателями.

В журнале «Русская мысль» (1911–1912) В. Брюсов публикует историческую повесть «Алтарь Победы» о жизни Римской империи IV века. В этой повести поражают обширные исторические знания автора, с успехом проникающего своим пером и в описание Рима как города, и в описание быта римского сенатора, и в сложные человеческие отношения в семье, где часть домочадцев верит в единого Христа, а часть остаётся верующей в многочисленных богов предков. Перед нами предстают молодые люди Публий Ремигий и Децим Юний, от имени которого и ведётся повествование. Они оба мечтают о «золотом» Риме, городе блистательных побед, «по улицам которого выступали Фабии, Сципионы, Суллы и сам божественный Юлий».

Но происходящее горько разочарует героев, Ремигий покончит жизнь самоубийством, а Децим Юний испытает столько пагубных интриг и предательства, особенно со стороны римской красавицы Гесперии, что после испытаний из неопытного провинциального юноши превратится в настоящего воина и дипломата. Много здесь прекрасных сцен, встреч, разговоров, но одна из них запомнилась особенно, как будто её произнесли сегодня. На одной из торжественных встреч аргентарий (банкир) Помпоний самодовольно заговорил о падающем значении знати: «Да, друзья мои, – говорил Помпоний, – сенаторские роды должны уступить место новым людям… Нобилитет был когда-то нужен Риму и сделал для него многое. Разные там Сципионы Африканские спасли в свое время Город от галлов и других врагов. Но теперь другие времена. Теперь осталась только одна сила: деньги. Тот должен властвовать в империи, кто богаче. Все можно купить, и кто способен будет скупить все, тот и будет владеть всем». Превосходный роман написал Валерий Брюсов и для того времени, и для сегодняшнего: и в IV веке, и в начале XX, и в начале XXI века деньги одолевают национальные идеалы…

Был в жизни Брюсова тёмный эпизод — под влиянием Нины Петровской он стал морфинистом. Справиться с зависимостью ему было крайне сложно, даже роман с Надеждой Львовой не мог отвлечь поэта от наркотика. Когда Надежда Львова, ещё пытаясь сопротивляться его демоническому обаянию, сказала, что стихи его холодноваты, он сказал: «Да, может быть. Но они будут в программе гимназии, и такие девочки, как вы, будут их затверживать наизусть». Брюсов подарил девушке браунинг, которым она воспользовалась лишь однажды. Ходасевич вспоминал: «Однажды она позвонила по телефону к Брюсову, прося тотчас приехать. Он сказал, что не может, занят. Тогда она позвонила к поэту Вадиму Шершеневичу: «Очень тоскливо, пойдёмте в кинематограф». Шершеневич не мог пойти — у него были гости». Тогда она позвонила самому Ходасевичу, но его не было дома. Наутро узнали, что Надежда застрелилась. Это произошло в 1913 году.

С началом Первой мировой Брюсов отправился на фронт военным корреспондентом «Русских ведомостей». Он опубликовал около семидесяти корреспонденций. Известие о войне он встретил как патриот, но вскоре разочаровался, хотя писал о том, что войну надо продолжать до победного конца. Поэт вернулся в столицу через 2 года, глубоко разочарованный тем, что происходило на фронтах. Он уже не имел ни малейшего желания возвращаться на поле боя, где полным ходом шло моральное разложение воинов. В стихотворении «Тридцатый месяц», написанном в январе 1917 года, В. Брюсов приходит к верному заключению, что ужасы кровавой войны надо прекращать:

Тридцатый месяц в нашем мире
Война взметает алый прах,
И кони черные валькирий
Бессменно мчатся в облаках!

Это стихотворение было опубликовано в газете «Новая жизнь» 4 июня 1917 года, у Максима Горького, буржуазная пресса подвергла того острой критике, а на Брюсова ополчились, дескать, изменил своим убеждениям. В его стихах прямо говорится, что «Призывы светлые забыты первоначальных дней борьбы…». Человек, «который мыслит, идет вперед, иное из своего прошлого осуждает».

В те годы поэта мало интересовала сюжетная линия произведения, он был сосредоточен на форме стихотворения, поэтической технике. Он занимался подбором утонченных рифм, изучал приемы других поэтов, создавал классические произведения – французские баллады. Поэт был виртуозным импровизатором, на создание классического сонета у него уходило несколько минут. Венок сонетов «Роковой ряд» (1916 г.) Брюсов написал за семь часов, хотя туда вошло 15 произведений.

В 1915 году Московский армянский комитет заказал поэту сборник национальной поэзии. Это была антология, охватившая многовековую историю страны. Брюсов занимался переводами, редактурой, организацией работы, подготовкой книги к печати. После выхода сборника поэт написал ряд статей о культуре Армении, книгу «Летопись исторических судеб армянского народа». Через некоторое время он был удостоен звания народного поэта Армении.

Биографы и исследователи В.Я. Брюсова считают, что он принял как Февральскую, так и Октябрьскую революцию. Сотрудничал с органами советской власти, работал в издательствах, писал приветственное письмо наркому А.В. Луначарскому. Но это только внешние обстоятельства, которые невозможно отрицать. Стоит на эти вопросы посмотреть поглубже. В. Брюсов начал свою литературную деятельность тогда, когда Лев Толстой заявил, что Россия накануне «великого поворота», уходит ХIХ век, приходит ХХ. В. Брюсов воспринимал и символизм, и революцию 1905 года, и Первую мировую войну, и две произошедшие революции как этапы этого «великого переворота». Стоит лишь посмотреть его последние статьи «Пролетарская поэзия», «Смысл современной поэзии», «Почему должно изучать Пушкина?», «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии», как можно убедиться в том, что В.Я. Брюсов остался верен своим прежним взглядам, что незыблемы основы русского классического наследства, а новая литература должна их продолжать.

Я — капля в море! Назад отринут,
Кружусь в просторе, — но не исчез.
И буду бурей снова вскинут
Под вечным куполом небес!
Мы. 1917 г.

После революции поэта назначили руководителем Комитета по регистрации печати, он был сотрудником Госиздата, председателем президиума Всероссийского союза поэтов, готовил первое издание Большой советской энциклопедии. С 1921 года был организатором, затем ректором и профессором Высшего Литературно-художественного института.

К 1918 году Брюсов прекращает играть роль лидера символизма и наставника молодых поэтов. Теперь он переходит к академической деятельности, переводит европейских авторов, читает лекции, работает в разнообразных советских учреждениях, участвует в московской издательской жизни. Отношение поэта к вере и религии меняется. Он серьезно подходит к религиозным проблемам, деля в своей библиотеке книги на определенные разделы: «Библейские истории», «Церковные книги», «Богословие», «Святое писание», «История церкви».

В поэте всегда преобладало богоборческое начало. Известны красноречивые строки Брюсова: «И Господа, и Дьявола хочу прославить я» (1901 г.). Но он всегда признавал величие Библии, которую внимательно читал со своими собратьями по перу (К. Бальмонтом, А. Белым и др.). Брюсов отводил Писанию важную роль и утверждал, что, «если бы ему нужно было бы ограничить число читаемых книг, то он оставил бы три: «Библию, Гомера и Шекспира». Одним из показательных примеров обращения Брюсова к тексту Библии является стихотворение «Конь блед» (1904 г.), где описывается страшное апокалиптическое видение: на улицах города появляется всадник, „которому имя «смерть»„ (Откр. 6;8). В этом стихотворении позже увидели предсказание катаклизмов в России в первой половине ХХ века.

И внезапно — в эту бурю, в этот адский шепот,
В этот воплотившийся в земные формы бред, —
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали — отголоски, крики,
Но мгновенье было — трепет, взоры были — страх!
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть…
Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,
В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.

И в великом ужасе, скрывая лица, — люди
То бессмысленно взывали: «Горе! с нами бог!»,
То, упав на мостовую, бились в общей груде…
Звери морды прятали, в смятенье, между ног.
Только женщина, пришедшая сюда для сбыта
Красоты своей, — в восторге бросилась к коню,
Плача целовала лошадиные копыта,
Руки простирала к огневеющему дню.
Да еще безумный, убежавший из больницы,
Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:
«Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!
Сгибнет четверть вас — от мора, глада и меча!»

Итогом эволюции взглядов на роль христианства в жизни поэта и на место Библии в ней стало стихотворение «Библия» (1918 г.). В нем Валерий Брюсов определил исключительную роль Священного писания в жизни каждого человека, выделив ключевые библейские ветхозаветные образы для искусства, литературы и живописи. Интересно, что «Библия» на фоне ранних символистских стихотворений Брюсова выглядит очень прозрачно и очевидно.

О, книга книг! Кто не изведал,
В своей изменчивой судьбе,
Как ты целишь того, кто предал
Свой утомленный дух — тебе!
В чреде видений неизменных,
Как совершенна и чиста —
Твоих страниц проникновенных
Младенческая простота! ...

"<...> Поэзия для меня все! Вся моя жизнь подчинена только служению ей; я живу - поскольку она во мне живет, а когда она погаснет во мне, умру. Во имя ее - я, не задумываясь, принесу в жертву все свое счастье, свою любовь, самого себя". (Из письма В.Я. Брюсова к Н.И. Петровской, 1906 г.).
…
Но земный поклон положив,
Пойду из столицы в Расею
Рыдать на раздолиях нив.
Я в камнях промучился долго,
И в них загубил я свой век.
Прими меня, матушка-Волга,
Царица великая рек.

9 октября 1924 года 50-летний Брюсов скончался в своей московской квартире от крупозного воспаления лёгких. Похоронен великий поэт на Новодевичьем кладбище.

О ловкий драматург, судьба, кричу я «браво»
Той сцене выигрышной, где насмерть сам сражен.
Как всё подстроено правдиво и лукаво.
Конец негаданный, а неизбежен он.

Сознайтесь, роль свою и я провел со славой,
Не закричат ли «бис» и мне со всех сторон,
Но я, закрыв глаза, лежу во мгле кровавой,
Я не отвечу им, я насмерть поражен.
Сонет. 1901 г.

Его стихи чем дальше, тем больше блекли, тускнели. И сегодня, может быть, мы можем вспомнить две или три строки этого поэта. Но все-таки давайте не будем забывать об очень важной роли Брюсова и как первого русского поэта-символиста, и как организатора литературной жизни, и как вождя той школы, той, может быть, последней великой поэтической школы в русском искусстве, в русской культуре, которую мы называем символизмом.

Брюсов – поэт всегда предощущаемой расплаты, великих потрясений. За что? Да вот за то, что люди расслаблены, за то, что он один такой высится утёсом среди людского моря, которое вечно принимает любые формы. "ой трубный зов, ты мной заслышан / Сквозь утомлённый, сладкий сон!". Город, среди которого появляется "Конь блед", – это город конформистов. Рискнём сказать, что это город попустительства, по формуле Анненского - текучего и повального попустительства людей своим слабостям. Два человека в этом городе равны себе: безумный, убежавший из больницы, и проститутка. Она растоптала себя ради людей (или ради выживания), но тем не менее сумела себя отринуть, а он безумец. Вот к ним по-настоящему обращается Брюсов, потому что Брюсов взыскует на самом деле бескомпромиссности и подлости. Именно поэтому он оказался первым, кто высоко оценил Маяковского и Хлебникова. Думается, что сегодня чтение Брюсова – это тот необходимый витамин, который способен придать аморфности нашей жизни и нашей душе некую кристаллическую строгость и напомнить о том, что «Царство Небесное силою берётся».
#поэзия
Предлагаем вашему вниманию две лекции Моники Викторовны Орловой, ведущего научного сотрудника отдела Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля «Музей Серебряного века", о творчестве В. Брюсова