Предыдущая публикация
...
При упоминании имени этого художника в памяти сразу же возникают иллюстрации к сказочным произведениям, выполненные в уникальном «билибинском» стиле. Однако работа с фольклором – лишь часть богатого наследия этого выдающегося художника. Так, именно Иваном Билибиным был создан официальный символ Российской империи, использовавшийся в период с 21 марта 1917 года до 10 июля 1918 года.
Б. Кустодиев. Портрет Ивана Билибина. 1901 г. Русский музей, СПб
Иван Яковлевич Билибин родился (4) 16 августа 1876 года в поселке Тарховка Санкт-Петербургского уезда, в семье военно-морского врача. Его род известен с 17-го века. Прадеды были знаменитыми купцами, их портреты в исполнении Д. Левицкого украшают залы Эрмитажа. Отец, Яков Иванович, поднялся с младшего врача на судне до главного врача госпиталя. Мать, Варвара Александровна, была дочерью военного инженера. Билибин вспоминал:
В 1896 году с серебряной медалью Билибин окончил Первую классическую гимназию Санкт-Петербурга, продолжив обучение на юрфаке Петербургского университета. В гимназические годы юноша начал посещать рисовальную школу Общества поощрения художеств.
«Я рос в интеллигентной семье с либеральным оттенком. С великим интересом ожидалась всегда передвижная выставка; что-то она даст в этом году? <...> Конечно, я заражался этим ожиданием от взрослых. <...> Все имена художников были нам хорошо известны, как деревья своего собственного сада».
Мать хорошо играла на фортепиано: в молодости училась у известного композитора Антона Рубинштейна. Иногда по вечерам Билибины устраивали небольшие семейные концерты. Из-за больной ноги будущий художник мало времени проводил на улице, не занимался спортом, но много читал и рисовал.В 1896 году с серебряной медалью Билибин окончил Первую классическую гимназию Санкт-Петербурга, продолжив обучение на юрфаке Петербургского университета. В гимназические годы юноша начал посещать рисовальную школу Общества поощрения художеств.
Отучившись в школе Общества поощрения художеств у Яна Ционглинского, Иван Билибин совершил европейское турне, позанимался у Антона Ашбе. А по возвращению в Санкт-Петербург поступил в школу княгини Марии Тенишевой, где обучался под руководством Ильи Репина. Как вспоминал его друг и соученик, «мирискусник» Владимир Левицкий, «…когда Репина не было в мастерской, то одним из первых застрельщиков по части острот, веселых разговоров и общих песенок за рисованием был Иван Яковлевич».
Острослов и балагур, Билибин любил повеселить однокашников как на занятиях, так и после них. Знаменитые «пятницы» Тенишевских курсов любила вся петербургская творческая молодежь: играл оркестр, публика танцевала, дискутировала, смеялась. Рассказывали, что в одну из пятниц у княгини, жившей этажом ниже, упала люстра… И, конечно, не обходилось без романов — на Тенишевские курсы принимали и женщин.
Острослов и балагур, Билибин любил повеселить однокашников как на занятиях, так и после них. Знаменитые «пятницы» Тенишевских курсов любила вся петербургская творческая молодежь: играл оркестр, публика танцевала, дискутировала, смеялась. Рассказывали, что в одну из пятниц у княгини, жившей этажом ниже, упала люстра… И, конечно, не обходилось без романов — на Тенишевские курсы принимали и женщин.
И.Я. Билибин. Иллюстрация к "Сказке о царе Салтане" А.С. Пушкина. 1905 г.
Здесь, в мастерской Репина, Иван Билибин познакомился с очаровательной и миловидной Машей Чемберс, дочерью ирландца и англичанки. Они поженились в 1902 году, в этом браке родилось двое сыновей — Александр (1903—1972), будущий художник, и Иван (1908—1993) — впоследствии известный в Англии журналист.
Мария Яковлевна Чемберс
Мария Яковлевна была художником-оформителем, занималась станковой живописью и графикой, регулярно принимала участие в выставках — в том числе Нового общества художников, «Мира искусства» и в «Салонах» Издебского. Когда старший сын Билибиных, Саша, потерял слух после скарлатины, было принято решение везти мальчика на лечение в Швейцарию, и Мария Яковлевна с сыновьями уехала в мае 1914 года. Ехала без сожалений — их брак с Билибиным распался еще три года назад, развода она мужу не дала и в Россию больше не вернулась.
Мария Чемберс-Билибина. Иллюстрации к роману Ивана Гончарова "Обломов". 1908 г. Литературный музей
Обретя наставника в лице Ильи Репина, художник поступил в Высшее художественное училище Академии .По заданию этнографического отдела Русского музея Билибин в 1902-1904 гг. совершает ряд экспедиций. Архангельская, Вологодская, Тверская, Олонецкая губернии, чуть позже Карелия и Кижи.
В этих путешествиях Билибину явно открылось что-то особенное, что позволило ему стать не просто художником-иллюстратором, но и постигнуть сокровенный смысл сказки, мифа и былины.
Джон Толкиен, признанный специалист по северному эпосу, автор самого значительного фэнтези-произведения «Властелин Колец», в середине XX в. писал: «Рисунки, изображающие волшебную страну, обязательно должны иметь рамку, чтобы нарисованное воспринималось как мир, увиденный через окно. И они ни в коем случае не должны быть похожи на фотографии. Скорее уж на витражи».
Эти принципы были сформулированы Иваном Билибиным лет на 40 раньше. Все его иллюстрации сделаны именно так - рамка и витраж. Последней технике присуща точно выверенная линия, создающая форму. Билибин, практикуясь по 6-8 часов в день, достигает в ней такого совершенства, что получает от коллег прозвище Железная рука. художеств.
И. Билибин. Иллюстрация к ссказке "Василиса Прекрасная". 1899 г.
...«Так как я большой националист и очень люблю Россию, то я люблю также и всех тех, кто любит Россию‚ русскую культуру. Национальное есть мощь народа, если оно основано на любви к лучшим духовным проявлениям нации, а не на приверженности её случайной внешней политической обстановке».
То, что эти слова не пустой звук, Билибин доказал, когда вернулся из эмиграции на Родину.Юная Рене О`Коннель. Иван Билибин. Иллюстрация к "Истории о Червонной Даме". 1912 г.
Уроженка Парижа и тоже наполовину ирландка, Рене О`Коннель (1891- 1981) стала второй женой Билибина. Они встретились в Обществе поощрения художников, в котором Иван Яковлевич преподавал с 1907 по 1917 годы. По окончании школы Рене стала преподавательницей, а в 1912 — гражданской женой Билибина. Ей исполнился 21 год.
Творчески сформировавшаяся в окружении художников «Мира искусства», Рене любила мотивы традиционных народных промыслов, увлекалась русским костюмом, создавала эскизы к театральным спектаклям и даже разрабатывала модные наряды. В конце концов, Рене Рудольфовна нашла себя в росписи керамики и поступила на Императорский фарфоровый завод.
Борис Кустодиев. Портрет Ивана Билибина. 1914 г.
Иван Яковлевич ласково звал жену «Червонная дама» и посвятил ей сказку, которую проиллюстрировал. Билибин обожал Рене, но постоянно отравлял ей существование — пить он любил, но не умел вовремя остановиться. И, конечно, рассказы о деде, «потомственном почетном алкоголике», который по ночам распугивал поющих соловьев с криками «Киш, проклятые!», в их отношения гармонии не вносили. Рене Рудольфовна «продержалась» пять лет и оставила Билибина, устав от постоянных скандалов с мужем, любившем «заложить за воротник» в веселой компании.
Иллюстрации Рене О`Коннель к сказке "Синяя Борода". 1914 г.
Племянница Елены Рерих, впоследствии основательница Музея-института семьи Рерихов, Людмила Митусова так вспоминала об эпизоде из жизни своего отца, Степана Митусова, старинного друга Билибина: «…Папа был призван в свидетели договора, по которому следовало, что если Иван Яковлевич в течение года не будет пить, то Рене Рудольфовна с ним останется. Об этом договоре знали только эти трое. Но Билибин не сдержал слова, и по истечении года папа подтвердил, что Иван Яковлевич должен дать свободу Рене Рудольфовне. Иван Яковлевич не хотел этого, но выполнил. Таким было в то время „слово чести“».
И. Билибин. Стрельчиха перед царем и свитой. Иллюстрация к русской народной сказке «Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что ...». Начало XX века
От огненных ветров надвигающейся Октябрьской революции в сентябре 1917 года Иван Билибин уехал в Крым, на берег залива Ласпи. Здесь, в поселке Батилиман, построенном в складчину петербургской интеллигенцией, у него был свой домик. Быт был простым и скудным, а жизнь — приятной.
Иван Билибин. Крымский пейзаж. 1919 г.
Иван Яковлевич продолжал работать, несмотря на отсутствие свечей и керосина, и по-прежнему его «железная рука» выводила четкие контуры будущих замечательных иллюстраций к сказкам. Здесь он снова встретил своих давних знакомых, семью писателя Евгения Чирикова, в которой подрастали две дочери — Людмила и Новелла. Несмотря на разницу в возрасте, Билибин влюбился в старшую дочь — Людмилицу, как он ласково ее называл.
Иван Билибин. Портрет Новеллы Чириковой. 1918 г. Портрет Людмилы Чириковой. 1919 г.
Прошел год, другой… Неотвратимо приближался красный террор, уходили последние пароходы, увозившие эмигрантов. Билибин перебрался в Ростов-на-Дону, потом был Новороссийск… Новелла и Людмила остались на попечении художника. Одна за другой девушки свалились в тифозной горячке, и Иван Яковлевич делал все возможное, чтобы обеспечить их лекарствами и нормальным питанием. После выздоровления сестры засобирались вслед за родителями в Европу — и Билибин, безответно влюбленный в Людмилу Чирикову, отправился вместе с ними.
Иван Билибин и сестры Чириковы в Египте
Из Новороссийска Билибин и сестры Чириковы отбыли в Константинополь на пароходе «Саратов», предоставленном правительством Англии. Судно было переполнено — на 800 мест приходилось 1400 беженцев. «Ехали в полутёмном трюме, в темноте и духоте. Беженцы спали на полу, сбившись семейными кучками. Безостановочно стоял крик и плач детей…» — вспоминал художник. На борту обнаружили тиф, Константинополь их не принял — судно пошло дальше, на Кипр. Но и здесь принять «Саратов» отказались. Впереди был Египет. Измученные пассажиры вместо Константинополя попали в карантин Александрии, после которого их поместили в лагерь для переселенцев Тель-эль-Кебир — его вскорости окрестили «Тель-эль-Сибирь». Измученный дорогой, Билибин практически сразу запил, обменяв остатки золотых вещиц на местное вино.
«Русский лагерь» в Тель аль-Кебире. С картины генерала Ф. П. Рерберга. 1920 г.
Жителям лагеря, который опекало английское правительство, разрешались редкие поездки в Каир, и Билибин зачастил в город. Он жадно впитывал восточный колорит, подолгу гулял, завел знакомства и заручился поддержкой местных европейцев. В конце концов, он отказался от защиты короля Георга и взял на себя ответственность за свою дальнейшую судьбу. Медленно, но верно потекли заказы, в мастерской ему помогала Людмилица, которую, как считал, он «спас» из жадных лап импресарио русской танцевальной труппы. На подхвате были художница Ольга Сандер и донской казак, которого все звали Есаул. Людмилица по-прежнему отвергала руку и сердце своего преданного поклонника, но ежедневно являлась в студию на работу. В конце 1922 года сестры уехали в Европу к родителям.
Иван Билибин. Улочка в Каире. 1921 г.
Надо ли говорить, что горе свое Билибин опять утопил в вине. Письма от любимой приходили все реже, становились все короче, и тоска с новой силой охватывала художника. И как-то, вскоре после отъезда Людмилы, он получил письмо, написанное совсем другим, незнакомым почерком. Его автором была старинная подруга его второй жены Рене, Шурочка Щекатихина, художница-керамистка, которая также училась в Обществе поощрения художеств и даже какое-то время жила в квартире Билибиных в Санкт-Петербурге. Было, было мимолетное увлечение, но все давно позабыто. После она вышла замуж за друга Билибина, присяжного поверенного Николая Потоцкого, родила ему сына Славчика, рано овдовела… И вот… Доброе, трогательное письмо старинной знакомой произвело на Ивана Яковлевича большое впечатление, и он решился на серьезный шаг.
Иван Билибин. Египетский пейзаж. 1922 г.
Билибин в телеграмме сделал Шурочке Щекатихиной предложение. Александра согласилась и в феврале 1923-го приехала с сыном от 1-го брака Мстиславом в Александрию. Женщина была верной женой и подругой художника до его кончины. (Об Александре Щекатихиной и её браке с Иваном Билибиным читайте в заметке от 10.11.2020).
Несмотря на утонченность и хрупкость, Шурочка была женщиной властной, ревнивой и склонной держать своего мужчину, что называется, «под каблуком». Запои Билибина постепенно сошли на нет.Все средства были хороши, чтобы не давать Билибину и дальше губить себя, делая жизнь близких невыносимой. И, в любом случае, это был достойный творческий тандем.
Несмотря на утонченность и хрупкость, Шурочка была женщиной властной, ревнивой и склонной держать своего мужчину, что называется, «под каблуком». Запои Билибина постепенно сошли на нет.Все средства были хороши, чтобы не давать Билибину и дальше губить себя, делая жизнь близких невыносимой. И, в любом случае, это был достойный творческий тандем.
А. В. Щекатихина-Потоцкая, И. Я. Билибин и М. Н. Потоцкий. Каир. 1923 г.
Иван Яковлевич воспрянул духом, остепенился, много рисовал, в его работах того периода — природа и архитектурные памятники Ближнего Востока, портреты крестьян, бытовые сценки. Он выполнил эскизы для труппы Анны Павловой, находящейся на гастролях в Египте, создал эскизы фресок и иконостаса для православного храма. Как Билибин писал позже в своих «Автобиографических записках», «…покупатели наивно думают, что они доставляют нам удовольствие, оставляя нам вместо наших подчас любимых детищ грязные кредитные билеты. Но.. . без этих билетов не проживешь!"
Иван Билибин. Двор Мечети Аль-Азхар и университетский комплекс, Каир. Графика, 1928 г.
И. Билибин. Эскиз костюма для Анны Павловой в роли Царевны-лебедь для балета Н. Н. Черепнина "Русская сказка". Театрально-декорационное, 1923 г.
Шурочка решительно настаивала на переезде в Париж, Билибин ее в этом всячески поддерживал. В 1925 году они покинули Александрию и прибыли во французскую столицу.
Главное занятие Билибина — русские оперные сезоны в Театре Елисейских полей, с которым плотно сотрудничали Федор Шаляпин, Александр Бенуа, Иван Мозжухин, Константин Коровин, Михаил Фокин, Николай Евреинов.
Главное занятие Билибина — русские оперные сезоны в Театре Елисейских полей, с которым плотно сотрудничали Федор Шаляпин, Александр Бенуа, Иван Мозжухин, Константин Коровин, Михаил Фокин, Николай Евреинов.
Иван Билибин в своей мастерской. Каир. 1923 г.
Билибин очень страдал по свей петербургской библиотеке — художник любил использовать в своей работе исторические материалы. Книги по русскому народному искусству в Париже были чрезвычайно редки и стоили огромных денег. Если Билибину улыбалась удача и он такую книгу находил, то, принеся ее домой, не показывал Щекатихиной, а прятал подальше — во избежание ненужных разговоров о «пустых тратах». В отсутствие жены книга извлекалась и ставилась на полку, а уж после «находилась», будто там давно и была.
Поток гостей в мастерской на улице Пастера особых доходов не приносил. «Египетские фунты» таяли с поразительной быстротой. «Эт-то в-се Шу-шурочка — в Па-париж д-да в П-париж» — бурчал Билибин при каждом удобном случае. Плата за ателье была высокой, расчеты за работу производились нерегулярно — и при этом вал работы, такой, что продохнуть было некогда. «Шу-Шурочка» тоже была при деле — создавала костюмы для спектаклей. Решив расширить горизонты, Билибин организовал выставку своих работ в Праге, однако ничего путного, кроме замечательных попоек со старинными друзьями, из этого не вышло.
Поток гостей в мастерской на улице Пастера особых доходов не приносил. «Египетские фунты» таяли с поразительной быстротой. «Эт-то в-се Шу-шурочка — в Па-париж д-да в П-париж» — бурчал Билибин при каждом удобном случае. Плата за ателье была высокой, расчеты за работу производились нерегулярно — и при этом вал работы, такой, что продохнуть было некогда. «Шу-Шурочка» тоже была при деле — создавала костюмы для спектаклей. Решив расширить горизонты, Билибин организовал выставку своих работ в Праге, однако ничего путного, кроме замечательных попоек со старинными друзьями, из этого не вышло.
И. Билибин. На виноградниках Ла Фавьер. 1935 г.
В 1927 году на юге Франции, недалеко от Тулона, в местечке Лафавьер был приобретен в складчину небольшой кусок земли. Как вспоминает сын Щекатихиной Мстислав Потоцкий, «…среди его совладельцев были и бывшие компаньоны по крымскому имению Батилиман (дочь писателя Елпатьевского — Л. С. Врангель, П. Н. Милюков, семья Кравцовых). На определенных по жребию участках выросли небольшие дачки. Именно в Лафавьере Иван Яковлевич написал большинство своих пейзажей. Сюда приезжали отдыхать Александр Иванович Куприн и Саша Черный. В скором времени Саша Черный и его жена Мария Ивановна тоже приобрели участок земли, построили домик и завели виноградник…» Примерно в это же время возобновились отношения Билибина со старшим сыном Александром, который был учеником в школе Королевской академии художеств в Лондоне.
На даче в Провансе в местечке Лафавьер. Слева направо: А. В. Щекатихина-Потоцкая, И. Я. Билибин, М. Н. Потоцкий, Саша Черный (А. М. Гликберг), М. И. Гликберг, Станюкович. Конец 1920-х гг.
В начале 1928 года финансовые дела семьи серьезно пошатнулись. Отопление огромного ателье с высокими потолками и большими окнами стоило колоссальных денег, традиционные «среды» были отменены. За потрясающую работу над оформлением оперы «Царь Салтан» с художником рассчитались лишь наполовину. Разочарованный в парижской жизни, Билибин начал часто «закладывать за воротник» в компании друзей — Коровина и Саши Черного. Ученик и друг Билибина, Мозалевский (к слову, на его счету в прошлом был неприглядный эпизод: приставал к Шурочке, квартировавшей у Билибина и Рене, и был выставлен учителем), оставил воспоминания об Иване Билибине.
Мозалевский вспоминал: «Сядут за столик в бистро и пьют молча, вдвоем. Коровин, уставившись в него мутными глазами, вдруг задает вопрос: «Ваня, русский я человек?» — «Н-ну, русс-ский, ла-ладно!» А он посидит, посидит и опять начинает приставать: «Ваня, русский я человек или нет?» Эта неуверенность в своей «русскости», боязнь потерять вообще русское лицо, которая у Коровина становилась манией, изводила Ивана Яковлевича и, пожалуй, спасла его от учащения подобных бесед и возлияний. Настроение Коровина пугало его. Он видел, что тот сомневается в себе, сомневается, не утерял ли он на чужбине свое русское «я».
Мозалевский вспоминал: «Сядут за столик в бистро и пьют молча, вдвоем. Коровин, уставившись в него мутными глазами, вдруг задает вопрос: «Ваня, русский я человек?» — «Н-ну, русс-ский, ла-ладно!» А он посидит, посидит и опять начинает приставать: «Ваня, русский я человек или нет?» Эта неуверенность в своей «русскости», боязнь потерять вообще русское лицо, которая у Коровина становилась манией, изводила Ивана Яковлевича и, пожалуй, спасла его от учащения подобных бесед и возлияний. Настроение Коровина пугало его. Он видел, что тот сомневается в себе, сомневается, не утерял ли он на чужбине свое русское «я».
Обложка программы для сезонов Русской оперы в Париже. 1930 г.
Тем временем картины русских в Париже «не шли»: у арт-дилеров угас коммерческий интерес к творчеству эмигрантов. Можно было кое-что продать — если работа сама по себе была качественной. А Билибин — мастер. Вот только «…от меня требовали, чтобы я офранцузился, подписывался по-французски. Но я Иван Билибин, а не Жан Билибэн!»
В начале 30-х годов мировой финансовый кризис ударил по эмигрантской среде еще сильнее. Доходы заметно сократились, и у Ивана Яковлевича окончательно созрела идея — вернуться в Россию. В 1935 году он получил гражданство СССР. Выполнив панно «Микула Селянинович» для советского посольства в Париже, в 1936 году Билибин вместе с женой и сыном приехал в Ленинград. Его пригласили на обед к Иосифу Сталину — Шурочка шутила: «приняли по высшему чину». Все было действительно чинно: Билибин пожелал «чокнуться» рюмкой с вождем и, встав с места, направился к Сталину, но охранники мгновенно среагировали, вернув художника на место. Последствий этот эпизод не имел.
Билибин стал профессором графической мастерской Института живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской академии художеств, в 1939 году ему была присвоена научная степень доктора искусствоведческих наук.
С началом войны Билибины переселились в общежитие Академии художеств, которое расположилось в подвалах здания этого ВУЗа; его называли «профессорский дот». В ужасных условиях блокады художники выживали с большим трудом, но когда в сентябре 1941 г. нарком просвещения РСФСР Владимир Потёмкин предложил Билибину покинуть Ленинград , вокруг которого почти сомкнулось кольцо блокады,Билибин наотрез отказался уезжать в эвакуацию.Художник ответил: «Из осаждённой крепости не бегут. Её защищают». И защищал - одной из последних работ Билибина стал рисунок «Русские витязи гонят рыцарей». Уже больной, он работал под тусклым светильником над иллюстрациями к русским былинам, веря, что его родина выстоит: "Работа продолжается... Книга должна выйти, когда наступит победоносный мир. Книга о нашем эпическом и героическом прошлом..."
Билибин все больше слабел, страшно исхудал, есть ему уже не хотелось. Он уже почти не вставал с постели. Художник Владимир Успенский 6 февраля навестил мастера: "Он уже лежал, я сидел около него, было поздно, я страшно устал, хотел спать. Поднялся. "Посидите еще, Владимир Александрович, завтра мы уже не увидимся", — сказал Билибин. И когда я утром к нему пришел, его уже не было в живых, его унесли из комнаты".
Иван Яковлевич Билибин умер от истощения в ночь на 7 февраля 1942 года. Шурочка, слегшая с воспалением легких, не смогла побыть с мужем в его последние минуты.
На Смоленском кладбище Санкт-Петербурга есть братская могила с серым надгробным камнем. Крупными буквами на могиле вычеканено «Здесь похоронены погибшие в блокаду в 1942 году профессора Академии Художеств». И далее мелким шрифтом внизу выгравировано около десятка фамилий. Среди них есть и имя Ивана Яковлевича Билибина, выдающегося русского художника.
Билибин все больше слабел, страшно исхудал, есть ему уже не хотелось. Он уже почти не вставал с постели. Художник Владимир Успенский 6 февраля навестил мастера: "Он уже лежал, я сидел около него, было поздно, я страшно устал, хотел спать. Поднялся. "Посидите еще, Владимир Александрович, завтра мы уже не увидимся", — сказал Билибин. И когда я утром к нему пришел, его уже не было в живых, его унесли из комнаты".
Иван Яковлевич Билибин умер от истощения в ночь на 7 февраля 1942 года. Шурочка, слегшая с воспалением легких, не смогла побыть с мужем в его последние минуты.
На Смоленском кладбище Санкт-Петербурга есть братская могила с серым надгробным камнем. Крупными буквами на могиле вычеканено «Здесь похоронены погибшие в блокаду в 1942 году профессора Академии Художеств». И далее мелким шрифтом внизу выгравировано около десятка фамилий. Среди них есть и имя Ивана Яковлевича Билибина, выдающегося русского художника.
39:18
О возвращении на Родину в 1936 году, о деятельности Ивана Билибина в СССР https://my.mail.ru/mail/yakunenko.e/video/_myvideo/155.html
Следующая публикация
Комментарии 8
Александр Билибин (1903—1972) и его младший брат Иван родились в первом браке мастера с художницей М. Я. Чемберс. В 1914 году мальчики вместе с матерью выехали из России за границу. Обосновались в Англии, где Александр, получив профессиональное образование, со временем стал востребованным сценографом. Кроме работы для театра и кино, он занимался еще и станковой живописью, писал акварели.
С отцом после долгой разлуки старший сын вновь встретился уже взрослым, в 1927 году. "Я тогда был учеником в школе Королевской академии художеств в Лондоне, — впоследствии вспоминал А. И. Билибин. — Незадолго до этого времени отец выехал из Египта, куда он попал после выезда из России во время гражданской войны. Жил он в Париже на бульваре Пастера вместе с Александрой Васильевной Щекатихиной-Потоцкой и ее мальчиком Славчиком, которого я очень любил.
Когда я туда впервые приехал, то отец занимался приготовлением эски
...ЕщёАлександр Билибин (1903—1972) и его младший брат Иван родились в первом браке мастера с художницей М. Я. Чемберс. В 1914 году мальчики вместе с матерью выехали из России за границу. Обосновались в Англии, где Александр, получив профессиональное образование, со временем стал востребованным сценографом. Кроме работы для театра и кино, он занимался еще и станковой живописью, писал акварели.
С отцом после долгой разлуки старший сын вновь встретился уже взрослым, в 1927 году. "Я тогда был учеником в школе Королевской академии художеств в Лондоне, — впоследствии вспоминал А. И. Билибин. — Незадолго до этого времени отец выехал из Египта, куда он попал после выезда из России во время гражданской войны. Жил он в Париже на бульваре Пастера вместе с Александрой Васильевной Щекатихиной-Потоцкой и ее мальчиком Славчиком, которого я очень любил.
Когда я туда впервые приехал, то отец занимался приготовлением эскизов для русской православной церкви в Праге. Я ему с этими эскизами помогал. Хоть и не мне это говорить, но он был вполне доволен моей работой из-за ее точности.
Отцовская работа продвигалась очень медленно, так как, кроме церковной работы, он брал и другие, главным образом книжные. Сам он занимался исключительно приготовлением эскизов. У него была помощница, я ему помогал с картоном Архангела Михаила.
Кроме церковной и графической работы, он еще тогда преподавал в школе Глобы [Русском художественно-промышленном институте в Париже], бесплатно. Он на такие дела был всегда человек очень щедрый, он был всем всегда очень легко доступен и всегда готов оказать посильную помощь.
В это мое пребывание у него и в последующие — я ездил к нему каждый год — он со мною говорил очень откровенно. Он был очень строгий, но и очень щедрый и беспристрастный критик как вообще в искусстве, так и в отношении себя как художника. Он знал себе цену, но не только никогда ее не преувеличивал, но даже, по-моему, не совсем справедливо ее умалял. Так, например, я однажды в разговоре ему заметил, что, в конце концов, он самый большой русский график. Он ответил, что нет, что он считает Сергея Чехонина выше себя.
Он всегда требовал строгого рисунка, для него это было первой необходимостью. Если рисунок был, хотя он мог лично с ним не соглашаться, он всегда был готов допустить, что он сам мог быть неправ, то есть говорил «по моему мнению». При отсутствии же рисунка отрицание было категоричным. Он не признавал работы Ларионова. Одновременно он очень высоко ставил Петрова-Водкина.
Не следует забывать, что он был хорошим пейзажистом, а не исключительно графиком, и поэтому он свободно мог судить и судил о живописи, правда, всегда ища в живописи графичности".