Аномалии мистика и не только

Однажды я была Снегурочкой, и нет воспоминания страшнее... Не стриптизершей. Не какой-то там развратной девицей в кокошнике, что сосется с Дедом Морозом, потому что он отрубился спьяну, и это единственный способ вдохнуть в него жизнь. Не классической страдалицей между Мизгирем и Лелем. И даже не взрослой тетей, что надела ажурное нижнее белье, белые сапожки, песцовый полушубок и накрасила губы розовым перламутром. Нет. Я была настоящей Снегуркой из старшей группы детского сада. Еще я была Красной Шапочкой. Тогда мне надели на голову алую штуковину, к которой были пришиты тяжеленные рыжие косы. Денис, что был волком, настиг меня, я покорно села на стул, задрапированный под пень, как того требовал сценарий, а волк в шлеме с ушами и с хвостом на шортах успокаивал родителей словами : «Бабушки, не бойтесь! Мамы, успокойтесь! Я не злой, не злой совсем — вашу дочку я не съем!». При этом он, на нервяках, вцепился мне в плечи и ритмично тряс меня, видимо в доказательство, что он добряк и душка, а я живая. От этих фрикций моя шапка с косами поползла вбок и все норовила упасть на пол. Я придерживала ее левой рукой, а правой махала маме, потому что они с бабушкой, конечно, начали пускать слезы из-под высоких ондатровых шапок. Снегурочка стала пиком моей актерской карьеры и суровым испытанием, после которого я сразу стала молодым седым мужчиной, который прошел Вьетнам. Внутренне, разумеется. В музыкальном зале всегда особенно пахло: громкой музыкой, бархатными занавесками и мишурой. Еще духами музыкального руководителя в люрексовом платье. Она вместе с заведующей распределяла роли к новогоднему торжеству. Захватывающее зрелище. Особенная магия высшего порядка: это — белка, это — снеговик, это — гриб, это — сосулька, это — хлопушка, это — трактор. И дети, как по мановению волшебной палочки, превращаются в зверей и предметы. Я страшно расстроилась, что мне не досталось быть лошадью. Карусельная лошадка должна была игриво скакать по кругу с какими-то бубенцами на ножках, погремушками в руках, с алым султаном на голове и белоснежным хвостом на попе. И музыка там была такая чудесная: цок, цок, цок. В общем, лошадь слили Юльке, и я стояла, дрожала и радужно переливалась глазами, что уже полны, но еще не брызнули. — В этом году Снегурочка будет наша. Ваша. Из нашей, вернее, вашей, старшей группы, — торжественно объявила заведующая. — Снегурочка у нааас... Наташа! Она будет ходить с Дедом Морозом на все праздники и участвовать во всех концертах. Я была белобрысой, с мягкой улыбкой и древнерусской задорной тоской в светлых глазах, поэтому особенно не удивилась, подумав только, что надо будет учить много слов, и что лучше бы все-таки лошадь. Оказалось, что надо было петь песню. Сольное выступление без хора. Мне должно было ходить среди картонных грибов и марлевых зайцев и петь «меня все звери знают, Снегурочкой зовут, со мной они играют и песенки поют. И мишки-шалунишки, и заиньки-трусишки — мои друузьяаа, люблю их очень я». Все это я легко выучила, костюм мой был прекрасен и колюч, на репетиции Деда Мороза почему-то изображала рослая и широкоплечая воспитательница. Вероятно, настоящий не мог репетировать, некогда было. Не помню, верила я в него или нет. Я вообще не любила ковыряться в таких вещах — есть, нет, настоящий, ненастоящий. Дед Мороз пришел, ну и ура! Начинались наши гастроли по утренникам и вечерним концертам. Сначала мы должны были прийти к малявкам в ясли. Меня переодели, мама, волнуясь, подшила блестки и мишуру прямо на мне, что-то надели на голову и сказали — вот и все, иди к Дедушке Морозу, бери его за ручку и идите. Я повернулась. И поняла, что сейчас надую в штаны, а возможно и навалю. Я спрятала руку за спину и начала пятиться. Грозное, свалявшееся бородой, чудовище шло ко мне, распахнув объятья. С ним за ручку можно было идти только в чистилище. — Наташа, не бойся, это я — Татьяна Васильевна, — произнес этот посланник ада. Я ему не поверила, но меня вытолкали с ним в зал. Наступила гробовая тишина, а потом самые хлипкие дети начали громко плакать. Одна девочка завизжала и заметалась, ее повалили, как горящего человека. И тут я поняла свою миссию. Я сделала вид, что мне не страшно. И даже вальяжно взяла Деда Мороза под руку, мол, не сцыте, просто зажмурьтесь и бегите, пока я его удерживаю. Потом я ходила по периметру и успокаивала ревущих малышей, пихала им в руки какие-то бутафорские ягоды и шары из бутафорской корзинки, про песню я забыла. Там все обо всем забыли, если честно. Каждое движение дедушки вызывало панику, поэтому он не двигался. Потом я раздала подарки, подходя к каждому малышу, ведь они больше не могли шевелиться, и мы вышли из зала. Я шла прямая как шомпол, мыслей не было. Уводила кошмарного чувака подальше от детей, понятно, что мне уже не поможет никто. Дед Мороз остановился и поднял бороду. Это, действительно, была Татьяна Васильевна. И это почему-то не принесло мне облегчения. — Какую конфету ты больше всего любишь? — спросило оно. — Белочку, — ответила я без эмоций. Оно пошарило в подарке и достало мне "белочку". — Пойдем, — сказало оно. — У нас еще восемь выступлений. Это была Камбоджа, семьдесят шестой. Но я прошла это, прошла, правда на этом моя актерская карьера завершилась. Не страшно, главное, что не завершилась я. Теперь, когда я чего-то боюсь или сильно нервничаю, я просто смотрю на эту фотографию. Чего мне после этого бояться? Автор: #ГретаФлай@

Русалкины слёзы. Много легенд и сказок о русалках и их колдовской силе сложено, да только мало кто помнит, кто они такие ― русалки эти. Это сейчас, слыша слово «русалка», мы тут же представляем себе девушку с рыбьим хвостом, а в старину на Руси совсем всё по-другому было. Тогда русалками духов природных звали, которых в лесу, в поле или у реки встретить можно было. Не было у созданий этих зла на людей, а нечистью они прослыли только за то, что владения свои от человека защитить пытались. Оно ведь как получается ― ежели придёт к нам в дом чужак и начнёт имущество наше присваивать или уничтожать, мы же не оставим это безнаказанным, правда? Выгоним чужака, да ещё и наподдадим ему, чтобы не повадно было не своё трогать. Вот так и русалки жили. Для них же что лес, что озеро, что овраг или лощина ― дом родной. А мы, люди, гостями незваными в их дом входили и бесчинствовали там по своему разумению. Каждое срубленное дерево, каждый зверь, на охоте сгубленный, каждая пядь земли, мотыгой взрытая, каждое ведро воды, без спросу из родника взятое ― копилась обида на человека по капле, пока чаша терпения до краёв не наполнилась. Поначалу-то беззлобно русалки людей из владений своих выпроваживали ― пугали мороками и звуками жуткими, являлись в образе чудищ уродливых, по лесу блудили, пока страх в сердце не укоренится. Только бесполезно было всё это. Ежели боярину приспичило жену свою шубой лисьей одарить или шкурой медвежьей пол у камина застелить, шли холопы на охоту. Тряслись от страха, крестились поминутно, но шли. Вот тогда-то и обозлились создания лесные и водные, стали людей с ума сводить, в болота топкие заманивать, на дно рек и озёр утаскивать. Думали, что так смогут остановить разорение в жилищах своих, да только и это не помогло ― как хозяйничал человек повсюду, будто дома у себя, так и продолжал своевольничать. *** В ту пору жил в одной деревне скорняк Евстигней. Хром он был от рождения, потому сам на охоту не хаживал, зато шкуры выделывать, чучела набивать и одёжи меховые шить так умел, что даже в столице его ремесло спросом пользовалось. Барин, что деревней той владел, в скорняке души не чаял, ибо умелые руки мастера его богатства множили. Безбедно жил Евстигней, как сыр в масле катался, да только счастья у него не было ― никак у них с женой не получалось детей на свет народить. Сиротку малолетнюю Онютку, что после поветрия без родителей осталась, они приютили и любили, как дочь родную, но сердце не обманешь ― всё равно дитя чужое, как его ни люби. Слух тогда прошёл, что в лесу близ деревни русалка объявилась. Разное говорили ― кто девку простоволосую да нагую видел, кто старуху безобразную, кто и вовсе чудо несуразное, на человека и вовсе не похожее. Как бы оно на самом деле ни было, но зверь из лесу уходить стал. Всё меньше охотники приносили добычи, всё дальше им приходилось забираться в дебри лесные, чтобы хотя бы зайца раздобыть. Будто гнала русалка живность подальше от жилищ человеческих. Ягод и грибов в тот год в лесу тоже не народилось ― поганки одни с мухоморами да вороний глаз коврами вдоль тропинок. И трава на полянках лесных всё больше такая выросла, от которой у скотины домашней животы вздуваться начали. Бесполезный стал лес и опасный. За хворостом и то в него ходить боялись, потому что змей в округе расплодилось бесчисленно. Вода родниковая и та болотом вонять стала. Злился барин ― на столе дичи поубавилось, крестьяне болеть начали, доход с деревни упал совсем, только расходов с каждым днём прибавлялось. И от скорняка проку не стало, поскольку добытые охотниками шкуры все в парше были, облезлые и к выделке непригодные. ― Ежели к весне ты для дочери моей шубу соболиную не предоставишь, продам тебя соседу за три монеты медные. А жену твою с приёмышем в монастырь отправлю, ― грозил барин Евстигнею, не желая мириться со свалившейся на деревню напастью. За себя-то скорняк не переживал, его мастерство где угодно обеспечило бы ему кусок хлеба и доброе отношение, но с женой и Онюткой расставаться ему совсем не хотелось. Поразмыслил он немного, собрался и пошёл в лес русалку искать и милости у неё просить. Не богатства, не свободу для себя и близких вымолить хотел, а десяток соболей крупных с блестящей шёрсткой ― шуба-то уж почти готова была, по подолу только отделку закончить оставалось. Зима ранняя тогда случилась и суровая. Снег ещё в октябре повалил, а морозы такие стояли, какие и на Крещение не всегда бывают. Пробирается скорняк по сугробам, еле-еле снегоступы переставляет да от холода даже в овчинном тулупе так трясётся, что аж зубы клацают. Шёл, шёл, пока не понял, что заблудился. Русалку-то ближе к болотам видели, туда Евстигней и путь держал, а вышел из лесу к реке, что совсем в другой стороне от болот протекала. Хотел уж было назад воротиться, да увидел на снегу следы свежие ― будто от босой ноги человеческой. От детской ноги-то. Удивился скорняк, кого это угораздило босиком по сугробам бегать, и по следам пошёл. Далеко уж за полдень перевалило, когда вывели его следы к запруде у родника, где охотники местные обычно петли на зайцев ставили. Глядь ― сидит на снегу девочка босая, в сарафанчике зелёном, лёгком, крупными ягодами рябины, будто бусинами, расшитом. Сидит и слезами горькими обливается, а на руках у неё волчонок маленький дрожит, лапку раненую облизывает. ― Что ж ты, глупая, на снег-то уселась? Захвораешь же! ― взволновался Евстигней. Скинул с плеч тулуп и завернул в него девочку так, что даже ножки босые в мягкой овчине спрятались. Хотел было волчонка у неё забрать, но она не дала ― к себе прижала да так на скорняка посмотрела, будто это он в беде зверёныша повинен был. ― Ты зачем в мой лес пожаловал? ― спрашивает сердито. Почесал Евстигней в затылке, поёжился от холода и сообразил, что у него от мороза и брови инеем покрылись, и зуб на зуб не попадает, а девочка не дрожит даже, словно и не мёрзнет вовсе. И глаза у неё зелёные-зелёные, как трава весенняя ― таких глаз у людей-то не бывает. И волосы русые, длинные, в косу не собранные. Смекнул он, что это и есть та самая русалка, о которой в деревне сказывали. Только про то, что облик девочки маленькой она принимать может, не говорил никто. ― Я русалку искать пришёл, ― честно признался Евстигней, чувствуя, что от холода уже и язык не ворочается. ― Дело у меня к ней есть. ― Не хочу я с вами, людьми, никаких дел иметь, ― заплакала девочка пуще прежнего. ― Злые вы. Лес рубите. Землю луговую под поля распахиваете. В ручьи помои льёте. Губите всё вокруг, какие у меня с вами дела быть могут? Вот волчонок маленький… Он же ничего плохого вам не сделал, а вы мамку его убили, а теперь из-за капканов ваших он хромым останется. Уходи, скорняк, не стану я твои просьбы слушать. А не уйдёшь, так я хворь болотную на всю деревню напущу, к весне никого в живых не останется. И другим передай, чтобы в лес мой больше нога человека не ступала, не то беда вам, людям, будет. Опечалился Евстигней. Толку-то с нечистью спорить нет никакого, а беды она и впрямь может наделать такой, что всем худо будет. Поплёлся домой, да по дороге все петли и капканы, какие на пути попадались, поснимал. Пришёл затемно, продрогший до костей, а дома жена с Онюткой грустные сидят, волнуются. ― А где ж ты тулуп-то потерял? ― всплеснула руками жена скорняка, заметив, что муж от холода посинел весь. Подбежала к нему, за руки схватила, а пальцы его до того заледенели, что уж и пошевелить ими не мог Евстигней. Рассказал он супружнице своей о встрече с русалкой и той же ночью слёг с лихорадкой тяжёлой, но по деревне всех предупредить успел о том, что нечистая велела в её лес не соваться. Долго болел, почти всю зиму в беспамятстве лежал, а как пришёл в себя, то увидел, что нет у него пальцев на руках ― так обморозил в лесу, что отрезать пришлось. А до назначенного барином срока всего месяц остался. Шубу-то перекроить можно было и сшить иначе, да вот беда ― нечем. Без пальцев-то скорняк не работник.

Ведьмы по соседству Елена переехала в собственный дом, когда ей едва исполнилось двадцать лет. Дом достался ей в наследство от тетки, у которой не было родственников ближе племянницы. Жилось там Елене отлично. Дом был добротный со всеми удобствами, улица совсем тихая. Со всеми соседями девушка быстро познакомилась и легко нашла общий язык. Правда, соседи, живущие через забор от нее, обладали безмерным любопытством. Это были две престарелые старушки, прожившие всю жизнь вместе в родительском доме. Про них ходили дурные слухи. Кто-то считал их ведьмами, кто-то просто безумными старыми девами, но все старались держаться от них подальше. Старушки часто ходили по соседям, выпрашивая то соль, то спички. Считалось, что после их визита в семье обязательно начнутся неприятности. Елена слушала все эти россказни вполуха. Одиноких сестер она даже жалела, и не верила, что те способны колдовать, до одного странного случая. В тот день с утра шел сильный дождь. Вечером, когда девушка возвращалась домой с работы, дождь уже прекратился, но земля оставалась совсем сырой. Подходя к своему двору, Елена поленилась обходить его с другой стороны, чтобы зайти через главную калитку, от которой к дому вела мощенная булыжником дорожка. Вместо этого девушка зашла во двор с черного хода, и с трудом дошла до крыльца, увязая в мокрой земле. Краем глаза она заметила, что странные соседки наблюдают за ней из своего окна. Но тогда девушка не придала этому никакого значения и спокойно вошла в дом. На следующее утро стояла ясная солнечная погода. Так как в тот день у Елены был выходной, она затеяла стирку и вышла во двор, чтобы вывесить белье. Там она остановилась, не веря собственным глазам. Ее вчерашние следы, оставленные по пути к дому в сырой земле, были выкопаны! Не смыты, не стерты, а именно аккуратно выкопаны все до единого. На месте каждого такого следа виднелась неглубокая ямка. А вместе они составляли цепочку, ведущую от калитки к крыльцу. Елене стало очень страшно. Она торопливо зашла в дом, позвонила матери и рассказала о случившемся. Мать встревожилась не на шутку. Она сказала дочери, что так поступают, желая навести на человека порчу на разгул и пьянство. Выкопанные следы словно мешают человеку найти дорогу домой, заставляя его шататься по злачным местам. Мама подсказала Елене адрес бабки, которая может помочь в такой ситуации. Девушка незамедлительно отправилась по указанному адресу, и нашла там знахарку, которая действительно сняла с нее порчу. А вскоре Елена завела собаку, которая не позволяла вредным старухам и шагу ступить во двор, поднимая лай, едва они приближались к калитке. Ваша #ЕленаВоздвиженская

СПАСИБО, АЛЁНА! Жизнь меня сводила с разными людьми: с богатыми и бедными, с добрыми и недобрыми, с образованными и без образования, с людьми разных профессий, но есть такие встречи, которые запоминаются навсегда. Однажды я познакомилась с бомжом – это была женщина. Она присела со мной рядом на скамейке в парке, попросила дать ей немного денег на пачку сигарет «прима», поблагодарила и мы с ней разговорились. Звали её Алёна. Говорили долго и мне было очень интересно с ней беседовать. Говорили про стихи, про музыку, она мне даже прочитала несколько стихов любимых поэтов и станцевала несколько танцев. Но особенно меня удивили её знания в разных науках. Невольно созрел вопрос, как она оказалась в таком положении. И она мне рассказала... Когда-то у неё была семья, любимая работа, она была преподавателем хореографии, увлекалась балетом, любила классическую музыку и путешествия... Была хорошая квартира и жили они ни в чем не нуждаясь, любила когда в дом приходили гости, друзья и коллеги. Она была счастлива. Ничто не предвещало беды. В одном из путешествий они попали в аварию, она выжила, а сын с мужем погибли. С тех пор она так и не пришла в себя. Пыталась покончить собой, резала вены себе и глотала таблетки, но каждый раз её врачи возвращали к жизни. Она начала пить много и беспробудно, постепенно исчезли друзья, уволили с работы, а потом и квартиры лишилась... Так и осталась на улице, никому не нужная, ни родне, ни друзьям, ни коллегам, а может это ей больше никто не нужен был. Она искала смерти, а смерть всё отталкивала её... Как она выразилась: и здесь меня нет и там нет, я нигде, я – между... и обратно не хочу, и туда не пускают. Мне хотелось ей помочь, пригласила к себе, мне хотелось накормить её домашней пищей, дать возможность искупаться, дать чистую одежду, я думала, если она немного поживет у меня, перестанет пить, грустить, а там может и работу найдёт, друзей и ей снова захочется жить. Она поела, купаться отказалась, взяла чистые вещи с собой, сказав, что ещё те не износила, поблагодарила и ушла. Я не стала сильно уговаривать, потому что вдруг поняла, она действительно уже не здесь, и вернуть её может только чудо... Больше она ко мне не приходила. Спустя год я её встретила на вокзале, узнала меня, снова разговорились... Попросила меня купить ей пирожок и пачку сигарет «прима», я купила. Она поблагодарила. Потом ещё долго беседовали и вдруг она попросила мою руку... Посмотрела на мою ладонь, воскликнула: «Боже мой, как много слез» и заплакала. На мой вопрос с улыбкой: «Неужели всё так плохо?», она ответила, что пройдёт много лет и я буду очень счастлива. Может я и не придала особого значения её словам, но я была потрясена тем, что об этом мне уже второй человек говорит в моей жизни. Она, почти точь в точь, повторила слова одной бабушки из моей юности. Потом она снова поблагодарила меня за всё, улыбнулась и побежала навстречу поезду. Она танцевала на перроне, танцевала очень красиво, а с окон поездов ей бросали пассажиры деньги... Бросали мелочь и мне казалось ещё долго, что я слышу звон монет и хохот пассажиров. Было очень грустно... Если бы эти люди знали, кто перед ними танцует, какой это удивительный человек... Почему-то я пропиталась к Алёне каким-то необыкновенно глубоким чувством уважения и тепла... Через год я узнала, что её не стало, замёрзла в люке зимой. Подумалось тогда: теперь она уже не «между», сбылось её желание. Страшно от этой мысли стало и холодно. И почему-то всё время меня что-то гложет, как будто я что-то не успела для неё сделать, как будто что-то не так... А самое главное – не поблагодарила её ни разу за всё, за эту удивительную встречу, которая научила меня многому... А ведь она столько раз сказала мне простое человеческое – спасибо... И вот теперь спустя годы я говорю: «Спасибо тебе, Алёна!» И легче стало на душе от этого, легко-легко, как будто она услышала меня сейчас. Как будто именно этого ей больше всего не хватало при жизни – простого человеческого «спасибо»... УХОДЯТ И ПРИХОДЯТ СНОВА ЛЮДИ... Случайно ль в нашу жизнь приходят люди? Одни – безмолвно, а другие – громко, Бывают искореженные судьбы, Как будто только вышли с-под обломков... Встречаются и каменные души, Закрытые и люди-откровенья, Умеющие слушать и не слушать – Одной цепочки маленькие звенья. Уходят люди так уж ли случайно? Ушедшим счёт давно уже потерян: Кто еле слышно, кто почти что тайно, Кто гордо и беспечно хлопнув дверью, Не каясь, не прощаясь, не прощая... Святые, обыватели и судьи, Приходят и уходят снова люди... И в прошлое безмолвно провожая, Я каждого вослед благословляю... Автор: #Лейли_Забавина@

Пенсионерка в Таиланде «ожила» за 5 минут до кремации — служители храма заметили, что 65-летняя женщина подаёт слабые признаки жизни. Её ранее признали умершей из-за осложнений болезни и подготовили к обряду. Когда гроб открыли, бабушка пошевелилась. Настоятель сразу отправил её в больницу и пообещал взять расходы на себя. Врачи выяснили, что остановки сердца не было — у женщины лишь критически упал сахар. Сейчас она под наблюдением. #новости

Без жены, без детей. Где и как живет 49-летний Максим Аверин, на что тратит свои гонорары

Борька жил не тужил. Планов громадьё. Работа хорошая на "железке", женился сразу после армии, дочка растёт, квартиру дали в трёхквартирном доме, отопление, правда, печное, так не беда. Уголь Борька завозил регулярно, складывал в сарайчик, который никогда не закрывал, но поселилось у парня в голове подозрение, что соседи, с которыми он жил, которые с ним всегда вежливо здоровались, банально тырят у него топливо. Оно не жалко, привезти не проблема, но таскал он его в одиночку, а жгли, видимо, коллективно. Но не пойман, не вор... А выяснять отношения не хотелось. В очередной раз разгрузив уголь, Борька пошептавшись с женой, уехал в командировку. А через три дня, с лопатами, дрынами и кольями его ждали соседи. Он успел пригнуться, когда над головой просвистел топор. Он легко уклонился от удара лопатой. Но бабка Марьяна достала в прыжке его скалкой. Отвлекшись на бабку, Борька пропустил удар соседа. Уже связанного, с табличкой на шее "Вредитель" его повели по квартирам соседей. Там его глазам открылись страшные виды. У Бабки Марьяны некогда белая стена возле печки превратилась в закопченное сооружение. У Михалыча печка напоминала подбитый немецкий танк, сожженный в неравном бою советскими танкистами. Закопченная конструкция съёжилась и перекособочилась. Заслонка почти отвалилась и повисла на одной заклепке, от чего печь приняла вид залихватский, и слегка напоминала сумасшедшего. Борька ржал, как придурошный. Бабка Марьяна ревела, Михалыч все время приговаривал : "И насрали в патефон" Соседи грозно спрашивали - Ты почему нам не сказал, что вместо угля кокс привёз?! Его ж чуть-чуть надо. У нас печи поплавились. Температура горения другая. Ты почему не сказал?! - орал Михалыч. - Граждане - хохотал Борька - Вы у меня уголь тырили, и теперь возмущаетесь, что не то привёз?! Автор: #СергейСерегин@

ЛЕНА И СОСЕДИ Лена не была злой женщиной, но соседка, которую время от времени посещала белая горячка, и ее сынок, имевший несколько ходок за кражи, Леночку злили. В целом, конечно, на таких соседей было бы плевать, не имей они обыкновения звонить в дверь квартиры, где проживала Леночка с престарелой матерью, на пике своих разборок. Время суток значения не имело: соседка могла позвонить как в час ночи, так и в 5 утра, а если ей не открывали, начинала названивать по телефону. Телефон Лена взяла за правило на ночь отключать, но дверной звонок, увы, такой функции не имел. Полиция, знавшая соседскую семью, на вызовы приезжала редко. Последнее красочное описание глюков соседки после выжранной бутылки дешевой водки Лену даже умилило: оказывается, во дворе прятались солдаты, посланные в очередной раз арестовать соседкиного сына. Лена подумала, что если бы это имело место на самом деле, она с удовольствием сдала бы солдатам и соседа Васю, и его неадекватную маман. Вася, кстати, тоже употреблял, и не факт, что водку. Более походило на вещества. Однажды вечером, когда Лена с матушкой неторопливо ужинали, дверной звонок взорвался. Зная, кто может так трезвонить, обитатели квартиры не спешили открывать дверь, однако звонок орал не переставая. Пришлось открыть. Конечно, на пороге стояла соседка и, конечно, с воплем: "Помогите, он меня убьет!" она влетела в квартиру. Едва за ней щелкнул замок, в дверь заколотили ногами. - Тетя Маша, - сдерживаясь, сказала Лена, - мы политическое убежище не предоставляем. Тетя Маша выла и рыдала, мать Елены набирала номер полиции. Дверь сотрясалась. В таких ситуациях христианские принципы насчет любви к ближнему Леночка не разделяла совершенно. Тетя Маша была нетрезвая и не соображающая, Вася, судя по доносящейся из коридора матерщине, тоже. После дипломатического обращения к Васе Лена получила залп ругани в свой адрес и понемногу начала звереть. Решение выкинуть тетю Машу за порог представлялось уже чем-то естественным. Полиция, как водится, не спешила, хотя РОВД находился в шаговой доступности. Тетя Маша вопила, Леночкина мать пила таблетки, Вася ломал дверь. По счастью, дверь была прочной, а Вася хлипким. Подождав минут двадцать, Леночка решительно взялась за телефон. - Значит, так, - сурово сказала она, дозвонившись до полиции, - сосед-рецидивист выбивает нам дверь. Сейчас я беру травмат, еб...шу ему пулю куда попаду, - Лена позволила себе ругань, - потом пишу на ваше сраное РОВД заявление в прокуратуру. Что интересно, через четыре с половиной минуты наряд был в подъезде, Васю забрали, тетю Машу заодно тоже, а Лену около часа мурыжили вопросами - где травмат? почему без лицензии? и опять же - где травмат? Поняв, наконец, что травмата нет, патронов нет, полезных ископаемых тоже нет, полицейские все-таки отвалили, увозя соседей. ...Через месяц Лена официально приобрела травматический пистолет. Соседи больше не звонили... Автор: #Ольга_Вэдер@

АЛЁХИНЫ ВНУКИ У деда Алёхи была невестка. Одна. Потому, что и сын был, когда-то, один-разъединственный. А «был» потому, что почти год назад на машине разбился. Умер сразу, на месте аварии. Хоронили в закрытом гробу, потому что уснул за рулём и угодил под «КАМаз» — всмятку… Молодой совсем, ещё и тридцати не было. И вот случилось так, нехорошо случилось. Погиб, одним словом, сын-то. Но успел оставить двух внуков – Юрика и Серёжу. Старшему четыре, а младшему два годика. Ага, так вот, значит… Дёд Алёха со своей бабкой Алёной жили у себя в деревне, в доме, который ещё отец Алексея к своей свадьбе поставил. А сын, значит, с семьёй – в областном центре. Аж 100 километров до него было. Во, в какую даль забрался! На похороны сына они со старухой-то вместе ездили. После чего Алёна сильно хворать стала и большее время всё лежала, повязав голову платком и сдвинут его на самое лицо. Алёха подходил к ней, садился на край кровати, брал её загрубевшую от работы на земле руку в свои, ещё более грубые, но словно бы теплевшие, когда он брал в них руку жены. Сидел просто и держал её за руку своими двумя. Потом ещё что-нибудь хорошее для неё сделать хотел, а потому говорил: — Мож, воды тебе принесть, Алёнушка?.. Та чуть шевелила пальцами в его руке, что, как дед Алёха думал, значило, что пить она хочет. Он вставал, шёл к порогу, где стояло ведро с колодезной водой. Черпал её оттуда зелёной эмалированной кружкой с обитой эмалью на дне и нёс старухе. Та едва касалась края кружки губами, снова натягивала платок на лицо и затихала, поджав под себя ноги. Алёха прикрывал её лоскутным одеялом и отходил. Шёл во двор, оглядывал его широким хозяйским взглядом — искал работу для себя. Находил, обязательно ( в деревне да работы чтобы не было!), и начинал что-нибудь делать. К обеду вновь возвращался в избу. Алёна за это время уже какой-нибудь обед немудрящий сделала, а сама опять лежала на кровати всё в той же позе, ровно бы и не вставала даже. Алёха резал хлеб, разливал щи по мискам и кликал жену. Та молча вставала, подходила к столу. Тихо и как-то безучастно ела, потом убирала со стола, мыла посуду и снова ложилась. Он её не понукал, понимал: по сыну тоскует. После похорон прошёл уже почти год, а невестка, Наталья, так ни разу с детьми к ним и не приезжала. Сама не звонила, когда же старики набирали на древнем телефоне с диском её городской номер, то, после первого молодого «Да?», узнав голос свёкра, она как-то тускнела, скучнела. На вопросы о том, ну, как там у них дома? Не болеют ли дети? Приедут или нет к старикам погостить? – отвечала односложно, отрывисто и при первой же возможности прервать разговор быстро прощалась и клала трубку. А вчера вечером дед Алёха решил, что самому в город ехать надо, чтобы внуков повидать. Взял бы с собой и Алёну, да боялся, что слабая она совсем стала, не доедет. Когда он сообщил жене о своём решении, она даже как-то духом воспряла, улыбнулась ему и начала обсуждать со стариком, что он в город повезёт как деревенские гостинцы. О ней просила мужа не думать: что ж она, совсем, что ли, инвалид. И энергично заползала по избе, готовя мужа в дорогу. Сам старик сходил к соседям своим Прохоровым, что жили по левую руку от их двора, просил, чтобы они за Алёной приглядывали и в случае чего не отказали в помощи. Колька Прохоров заверил, что всё будет в порядке и ещё вот чего сделал. Дал деду Алёхе и бабке Алёне два старых мобильных телефона, в каждом из которых был поставлен вызов только на один номер: друг на друга. Показал, как ими пользоваться. Взял у старика 500 рублей (!) и оплатил связь. Телефоны загудели. Дорого, конечно, но дело того стоило – они так с женой вместе решили, когда дед Алёха позвонил, для пробы, ей со двора в хату. Утром вышел с двумя сумками и рюкзаком за плечами во двор дед Алёха и пошёл в сторону станции. А чё там идти-то? Всего два с половиной километра! У калитки оглянулся на дом родимый и увидел в окошечке Алёну свою, она ему рукой махала. Он едва кивнул головой и двинулся, значит, в город, к внукам. Дорога нормальная, длинная только очень. К вечеру добрался. Ровно в шесть часов жал кнопку звонка в сыновой квартире. Там долго не открывали: ходили, шептались, кажется, наконец, захрустел замок и дверь распахнулась. На пороге стояла хмельная Наталья в застиранном халате, расползавшемся у неё на груди. Засаленные волосы прилипли к вспотевшему лбу. Вмиг дед Алёха всё понял, оценил ситуацию и, не здороваясь даже, шагнул в квартиру. Прямо из прихожей заглянул на кухню. Там, уронив голову на заваленный окурками и остатками какой-то еды стол, спал щуплый мужичонка в грязном пиджаке, надетом прямо на голое тело. О ноги его тёрлась тощая трёхцветная кошка, жалобным мяуканьем клянчившая хоть какую-то еду. Когда в дверях появился дед Алёха, она подняла на него свои медовые глаза и, задрав хвост, направилась к старику. Наталья, ничего не понимающая, молча, как больная корова, следовала за свёкром. Старик, тоже молча, пошёл в комнату, где внуков увидел сразу же. Они спали, оба, рядом с диваном на половике. Старший, Юрик, обнимал брата и прижимал его к себе. А маленький Серёжик, зажав руки в кулачки, сопел ровно и спокойно, как может сопеть совсем ещё маленький человек, когда он даже не знает, насколько несчастлив. На продавленном диване места для них не было, потому что весь он был завален какими-то коробками и старой одеждой. И тут в кармане у деда Алёхи зазвонил телефон. Кто звонит, думать ему было не нужно. Он нажал кнопку и, стараясь говорить спокойно, чтобы не испугать старуху, ответил: — Эт я, Алён, здравствуй… — Ты добрался, Алёшенька? Как там дети, Наташенька как? – донеслось с другого конца провода. — Нормально всё, Алёнушка, — ответил, сразу же успокоившись от голоса жены, старик. – Мы вот в дорогу с детьми собираемся. Заберу их в деревню, на свежий воздух. А? Что ты спрашиваешь? Да, Наталья согласна… Старик скосил глаза на стоящую рядом с низко опущенной головой невестку, а потом добавил, обращаясь снова к жене: — Во! Мы тебе ещё и кошку городскую привезём. Ей тоже деревенский воздух полезен будет. Так что завтра с утра жди нас целой командой, Алёнушка… А? Наталья, говоришь?.. Она потом приедет… если захочет… Автор: #ОлегБукач@

Некрасивая Варвара часть 1