– …Белка, я тебе клиента принёс!

Она ждёт его на скамейке под фонарём. Давно опустился на город вечер, и парковая аллея укутана синей летней тьмой. Чёрные деревья колышут листвой и перешёптываются с ночным ветерком.
– Всё как обычно, – не поздоровавшись, уточняет Пашка и садится рядом. – Интересная девчонка, я её знаю, но очень уж робкая. Возьмёшь?
Белка не отвечает. Закинув ногу на ногу и покачивая шлёпанцем на пальце, она разглядывает фонарь над головой. Как всегда, в драных джинсах и длинной майке навыпуск, с гроздьями фенек на запястьях. (Пашке иногда кажется, что он ни в чём другом никогда Белку и не видел – даже зимой.)
– Три раза её друзья на какие-то там творческие конкурсы подписывали – и все три раза она работы отзывала, – добавляет Пашка. – Мол, всё равно не выиграю… Ну так?
Белка наконец оборачивается, встряхнув ворохом рыжих косичек-дредов со вплетёнными бусинами. Пашке всегда чуточку не по себе под взглядом её глаз – больших, золотисто-карих, вечно блестящих весёлой безуминкой.
Может, Белка и вправду сумасшедшая. Встречи всегда назначает Пашка, а она выбирает места, так уж заведено. И вечно не пойми какие. В последний раз она пригласила его в заброшенную промзону – сидела на крыше цеха и болтала ногами. И ведь ничего с ней не случается!..
– Девочка кто? – интересуется Белка. – Поёт, играет, лепит? Книжки пишет, картины рисует?
– Картины тоже пишут, – не удерживается от занудной шпильки парень. – Нет, сказки для детей. И если бы писала, а то – только сочиняет!
– И как?
– Вообще, здорово, – признаётся Пашка. – Мы как-то на одном квартирнике вместе были, так её подружки уломали одну рассказать. Там про русалку и падающую звезду было; мне понравилось. Все хвалили – а она взяла и убежала. Даже шапку забыла, не поверишь!
– Да нет, поверю, – качает головой девушка. – Всё понятно, самой себя стыдится… – Белка задумывается, глядя вверх. Вокруг фонаря снежинками света вьётся ночная мошкара.
– Тяжёлый случай, да? – выждав немного, решается спросить Пашка. Он знает свою подругу и привык к тому, что услышать из её уст «тяжёлый случай» равносильно отказу.
Впрочем, подругу ли? Пашка даже в мыслях не решается признаться себе, что на самом-то деле знает о Белке совсем немного. Нет, она ничего не скрывает и ни от кого не скрывается. Наоборот, всегда всем рада и общительна и всех охотно приглашает в свой дом: Пашку тоже не раз звала. И с ней рядом всегда хорошо – просто так, без повода.
Но именно поэтому как-то отпадает желание лезть ей в душу. Чтобы ненароком не задеть что-нибудь личное и не нарушить это непонятное, но тёплое волшебство.
– Да нет, обычный, – наконец даёт вердикт Белка. – Зови свою девочку. Пускай завтра вечером после пар придёт. – Она никогда не назначает гостям точного времени: если пригласила вечером, то будет ждать весь вечер.
– Хорошо, спасибо. Если не испугается, конечно.
– Ещё как испугается! – Белка озорно улыбается. – Я же ведьма, забыл? Страшная, у-у! – Она взъерошивает пальцами дреды – и смеётся вместе с Пашкой.
***
Белка живёт на окраине района, в обычном доме, за которым начинается овраг. По ту сторону его пролегает железнодорожная насыпь. По вечерам Белка выходит на балкон, смотрит, как вдалеке цепочками огней проносятся поезда, и слушает их далёкие гудки – будто песни китов в ночном океане.
Она подолгу стоит, опираясь на перила балкона, и прихлёбывает чай из любимой кружки с бабочками. Её подарил папа, которому она никогда не забывает позвонить, просто чтобы услышать его ласковое «Белочка». (Мама всегда звала её только «Беллой» и больше никак…) А потом идёт в свою комнату, садится в старенькое кресло и, прикрыв глаза, слушает дом.
В доме Белки узкие лестницы с толстыми деревянными перилами и арочными окнами на площадках. В доме Белки квартирные двери обиты дерматином и старомодные электрические звонки поют на разные голоса, как птицы в клетках квартир. В доме Белки крыша крыта ржавой жестью, по которой гулко гуляет ветер, и утыкана трубами и надстройками, в которых можно заблудиться. Здорово вылезти на крышу в предрассветный час и смотреть, как над Городом встаёт солнце. Пару раз они с Пашкой и вправду такое проделывали (и Пашка потом звал её сумасшедшей – но смотрел восхищённо): благо, Белка живёт под самой крышей.
Каждый вечер, когда догорит закат и спустятся на Город сумерки, Белка слушает звуки дома. Отзвуки разговоров, шаги по лестницам и скрип дверей, дробный топоток ветра по крышам… А потом подходит к шкафу и снимает с полки старую лампу в витражном абажуре из кусочков синего стекла. Ставит её на подоконник, включает – и комната озаряется мягким голубым светом.
И тогда Белка садится в кресло, сплетя руки на коленях, и с улыбкой смотрит на лампу. И ждёт.
***
– Привет! Ты Лена?
– З-здравствуйте. Ага… – девушка мнётся на лестничной клетке, как опоздавшая школьница на пороге класса. Да и одета под стать – в мышастом платье ниже колен, а чёрные волосы стянуты в две короткие, тугие косы с вплетёнными синими ленточками. Гостья робко и с затаённой надеждой смотрит на хозяйку поверх очков.
– Заходи, пожалуйста, – Белка мягко берёт девушку за руку и заводит в квартиру. – Вот, тапочки бери. Чай будешь?
– А у вас какой?..
– Самый лучший!
Белка бренчит на кухне чашками, напевает что-то под свист чайника. Лена сидит на краешке дивана в комнате хозяйки и оглядывается, не в силах сдержать боязливого любопытства. Ковёр на стене наряжен как ёлка на Новый год – сплошь увешан безделушками-феньками. Тут и браслетики, и кулоны, и брошки, и значки на булавках. Всё самодельное – из цветных бус, бисера, кусочков смальты, плетёной тесьмы. Совы, дракончики, глаза, солнышки, звёзды… И бабочки, больше всего бабочек. Среди поделок на ковре висит гитара, гриф её украшен целой гирляндой фенечек. На стенах мозаичные картины из смальты.
– Нравится? – Белка входит с двумя кружками в руках.
– Ещё как! Это вы всё сделали?..
– Я. И, слушай, давай на «ты», ладно?
…За окном, наполовину задёрнутым шторой, сгустились сумерки. Лампа на окне кажется собранной из осколков неба – голубого полуденного, синего вечернего, сливового ночного.
– Знаешь, Павел мне столько про тебя рассказывал!..
– Пашка-то? – усмехается Белка. – Представляю тогда, как тебе стрёмно было сюда приходить! – И Лена, не выдержав, заливается смехом.
Она сама не знает, чего ждала от этой встречи. От долгих, нудных разговоров с расспросами о детстве – именно так, ей кажется, должны вести себя всякие психологи – до какого-нибудь пугающего сектантства. Но с Белкой она чувствует себя, будто с лучшей подругой, которой у неё никогда не было. Они уже успели поговорить обо всём, от учёбы до парней, посмеяться и посочувствовать друг другу – но ни разу Белка не напомнила ей о том, что она здесь из-за какой-то проблемы.
Да Лена и сама успела забыть. Ей просто хорошо.
Потом Белка сидит на полу и играет на гитаре: пальцы её перебегают по ладам. Лена давно сбросила тапочки, забралась в кресло с ногами и теперь мечтательно слушает хозяйку, баюкая в руках давно остывшую кружку. Последний аккорд затихает в тишине, и Белка, прикрыв глаза, вслушивается в его угасающую ноту.
– Так ты художница или музыкант? – Лена уже без стеснения разглядывает картины на стенах. Вот девочка в пижаме, сидит на подоконнике – а за окном бескрайнее небо, и в нём среди облаков плывут киты и снуют рыбки. Вот двое мальчишек, один держит на руках лохматую собачку, а другой почёсывает под горлышком зелёного дракончика у себя на плече. А вот могучий, краснолицый старик с грубыми чертами лица, изрезанного сетчатыми прожилками, будто кирпичной кладкой, – и красавица со встрёпанными ветром лиственно-зелёными волосами, обнимающая его за плечи… За каждой картиной Лене чудится история – но она тут же привычно одёргивает себя.
– Да всего понемножку, – отшучивается Белка. И, склонив голову к плечу, с улыбкой добавляет: – А ты – сказочница?
Лена невольно отводит взгляд. Да, до этого должно было дойти… Но – странное дело – из уст рыжей чудачки «сказочница» звучит совсем необидно. Даже, наоборот, признательно.
– Да я, вообще-то, не пишу… – Но Белка улыбается мягко и чуточку жалостливо – словно ей не по душе то, что Лена оправдывается. – Я просто сочиняю. Иногда.
– Есть какая-то причина, почему ты не пишешь?
– Ну... Вот у тебя такое бывало, что ты придумала картину, такую красивую, просто ух! – а когда нарисуешь… ну, то есть, выложишь, сделаешь – получается не так красиво, как воображала?
Белка молча слушает.
– Вот и у меня так же! – голос Лены вздрагивает. – В смысле, когда я воображаю, оно всё так здорово!.. А когда пишу, кажется – такая ерунда… Ну кто такое читать станет? – Лена чувствует, как щёки пылают от стыда.
Белка садится рядом с ней на подлокотник кресла.
– Нет. Со мной такого, как ты говоришь, никогда не бывало.
Лена прячет глаза и смаргивает, боясь расплакаться.
– И не потому, что я гений, – успокаивающе добавляет Белка. – Послушай, на словах никогда не получается так, как в голове. Ты у себя в голове видишь по-своему, а те, кто увидел и прочитал, – они тоже по-своему, в своём воображении. На картине море, но шум его каждый по-своему слышит; и сказка для каждого тоже читается на свой лад.
– А вдруг?.. – Лена не знает, как возразить, но и согласиться с хозяйкой ей страшновато. И тогда Белка дотрагивается до её щеки.
– Знаешь что, – тихонько говорит она, – а расскажи мне сказку?
Лена смотрит на неё недоверчиво и чуточку испуганно. Белка встаёт и выключает свет. В полумраке она подходит к окну, и вот уже вспыхивает синяя лампа. Странно, но свет от неё не резкий, как от кварца, – а мягкий и приятный для глаз.
– Как красиво! – выдыхает Лена. – Это тоже ты сделала?..
– Нет, подарок, – Белка садится напротив неё. Лена смущается, но и отказать доброй хозяйке ей стыдно.
– А про что тебе?.. – робко спрашивает она.
– А про что ты хочешь? – Белка подбирает ноги и обхватывает колени руками. Лампа светит за спиной Лены, и тени скрадывают черты её лица. Сказочница собирается с духом.
– Давным-давно… – Она сбивается. Нет, не так звучат её истории, когда она рассказывает их сама себе. – Много лет назад на свете жила… Нет, извини. Сейчас!
Белка с лёгкой улыбкой смотрит и ждёт.
Она смотрит поверх плеча гостьи, на горящую синюю лампу. В какой-то момент свет слегка мигает, и ещё раз – будто его что-то заслонило. Вокруг лампы возникает лёгкая рябь, мельтешащие блики, будто… трепет прозрачных крыльев. И всё больше, и больше…
Теперь она видит. Они порхают вокруг лампы, как простая мошкара возле фонаря – призрачные и переливчатые, бьющие крыльями, то взлетают под потолок, то выписывают петли, оставляя за собой шлейфы тающих искорок. Комната наполняется живыми огоньками. Некоторые садятся на её картины, на украшения, чтобы потом вновь взлететь и затеряться в хороводе.
Никто не видит их в синем свете лампы – никто, кроме Белки. В них есть нечто от бабочек, и стрекоз, и птиц: но она знает, что ни описать, ни зарисовать их не смогла бы. Нет нужных слов во всех людских языках, нет нужных цветов. Это всё равно что описать сон.
Лена решительно вздыхает, и наконец-то нужные слова приходят к ней:
– Далеко-далеко, там, где море встречается с сушей, – начинает она, и голос её становится другим: спокойным, даже напевным. – Там, где волны яростно штурмуют утёсы, в гроте у подножья маяка – жила-была русалка…
Белка слушает. И призрачные «мотыльки» – как будто тоже: они уже кружат вокруг Лены, описывая петли перед её лицом. Белка знает, что будет дальше, и вот это наконец случается. Один из мотыльков садится на плечо сказочницы и замирает, лишь слегка поводя крылышками. Как будто нашёл своё место.
И Лена будто преображается. Белка с удовольствием следит за тем, как с каждым словом голос рассказчицы всё больше крепнет, как загораются её глаза.
– С той поры каждую ночь русалка всплывала из пучины на поверхность, навстречу морскому ветру и бегу волн. Прочь от одиночества – ведь там, в небесах, из тысяч звёзд одна сияла лишь ей!..
Куда делась прежняя робость? В сердце вихря волшебных огоньков Лена то прижимает руки к сердцу, то простирает перед собой, не в силах сдержать чувств – будто читает свою историю бушующему шторму. Сейчас она сама видит и пенные валы, и волшебные дворцы морских глубин, и сияние звёзд в ночных небесах!
И Белка тоже видит.
– …И тогда русалка спрыгнула с утёса в море и поплыла по лунной дорожке вдаль – туда, куда упала её звезда. И никогда больше эти берега не видели её. Лишь волны всё так же век за веком бьются об утёсы: сверкающие брызгами, как осколками упавших звёзд, – и солёные, как пролитые слёзы. – Голос Лены стихает и умолкает.
Лишь теперь она обращает взгляд на Белку. Понравилось ли ей?.. А Белка глядит на неё – и глаза её в свете лампы блестят от слёз.
– Это чудесно, – тихо говорит она. – Ты чудесна.
– Ну что ты, – Лена польщенно улыбается. – У меня и весёлые есть. Хочешь, расскажу?
– Хочу. Очень!
И Лена рассказывает. И ещё одну. И снова глаза её горят, и сердце несётся наперегонки со словами истории. Никогда ещё с ней не было такого – не с кем-то другим… В какой-то момент она, не удержавшись, берёт из сумки тетрадь и ручку – и при свете лампы начинает лихорадочно записывать, прямо рядом с лекциями, боясь забыть и растерять пришедшие из сердца слова.
А Белка слушает.
***
…Уже поздно ночью она тихонько подходит к окну и гасит лампу. В полумраке комнаты призрачный рой взвихряется, и сквозь окно – в открытую форточку, и прямо сквозь стекло – стремится наружу. Белка смотрит, как он тает в ночном небе, и задёргивает штору.
Обернувшись, она с улыбкой глядит на Лену. Сказочница заснула на диване, свернувшись калачиком; на полу валяются раскрытые тетрадки с исписанными страницами. Призрачный мотылёк на её плече трепещет крылышками, будто навевает на неё волшебные сны.
Белка легонько дотрагивается до плеча спящей девушки и берёт мотылька на палец. Тот легонько взмахивает крыльями – и, вспорхнув, садится на голову Лены. Теперь он всегда незримо будет с ней.
Она немногое знает о них. Иногда они говорят с ней – не словами, скорее – картинами из снов. Для них нет ничего конкретного: даже названия им, наверное, нет. (Хотя, может, именно их люди в древности называли «музами»?) Белке известно лишь то, что они рождаются из света, что загорается в людских душах от восхищения чужими шедеврами. Книгами, стихами, песнями… Они приходят из миров людской фантазии и ищут тех, в чьих душах могут зажечь пламя вдохновения. Тех, кто полон идей и надежд, но ещё не решился воплотить их. Увы, людей так много – и не всегда кому-то из них удаётся отыскать «своего» человека в круговерти дней.
А ещё они слетаются на свет синей лампы.
Иногда Белка стоит у окна и гадает: одна ли она такая на свете? Может, где-то там, в мареве ночных огней – или где-нибудь вдали, за морями и океанами – в чьём-нибудь окне горит другая синяя лампа – или даже не одна? Кто знает, сколько их, невесть кем и когда созданных. И точно так же на свет стремятся стаи призрачных созданий. Кто скликает их в ночи и зачем?.. Он так же ищет тех несчастных, кто боится открыть другим мир в своей душе? Или ловит дивных бабочек, чтобы заточить в банках или наколоть на немыслимые булавки?.. А может, она одна такая в целом мире.
Что ж, даже если и так – она считает, что делает всё хорошо.
Белка наклоняется и тихонько, нежно целует Лену в висок. И на цыпочках выходит из комнаты.
***
Утром, когда нежный рассвет пробивается в щели штор золотисто-розовыми лучиками, Белка и Лена пьют на кухне чай. Позже, когда сказочница собирается уходить, – Белка в прихожей вяжет ей на руку феньку: браслет из цветных бусинок с бисерным радужным солнышком.
– Возьми, на память. С ним ты больше никогда не будешь бояться.
– Да? Я, правда, не очень в такое верю… – Лена осекается и улыбается. – Спасибо. Спасибо тебе за всё.
«Да тебе и не надо верить в какие-то талисманы, дурочка, – ласково думает Белка. – Только в себя. А когда ты будешь смотреть на эту безделушку, ты будешь вспоминать вчерашний вечер – и то, что ты всё можешь».
– Это тебе спасибо. Приходи ещё, когда захочешь.
– Конечно. Обязательно! Пока!..
Лена сбегает по лестнице легко и вприпрыжку – непривычно для себя самой. Выходит на улицу и идёт по тротуару, по просыпающемуся Городу, беззаботно помахивая сумкой с тетрадками.
А над ней, над залитой солнцем улицей, порхает призрачный мотылёк, купаясь в золоте рассвета.
Сергей Лактионов