Чайник

Забавно, насколько важной может быть обычная вещь. Такая обыденная, бытовая, каждодневная. Такая как чайник. Обычный с виду - заварочный, белый с нарисованным синим кружевом. Гжель - не гжель. Плевать. Без разницы.
И вот стоит этот чайник в серванте, за стеклом. Чайник, мы помним, обычный, но то, что его из серванта достают только по выходным и на праздники, будто оберег хорошего вечера, делает его таким значимым.
А когда кто-то кто умирает, то решает вручить этот талисман тебе… Отдает как самое родное, последнее что осталось, в прямом смысле от груди отрывает и трясущимися руками протягивает…
Вот тогда становится не по себе. Следить за руками, еле удерживающими чайник на весу. Смотреть на чайник, на блики света в гладкой поверхности и на его чертово синее кружево, которое на самом-то деле никогда не нравилось.
— Ну же, возьми.
Невысказанное «мне тяжело» повисает в воздухе.
— Не нужен мне еще один чайник. У меня есть.
— Мне тем более куда… — пожимает этот кто-то плечами и обратно ставит чайник на стол, на самый край, так, что вот-вот упадет, аж покачивается. — Я просто хочу, чтобы он был у тебя, когда меня не…
— Прекрати! Заберу я его сейчас, и что потом? В следующее воскресенье тащить сюда? Через весь город? Ну уж нет. Увольте.
В следующий раз чайник приходится достать из серванта в четверг. Когда кто-то умирает - принято поминать. Вот все и собираются вокруг заварника, словно возле костра: мама, сестра, тетя. Много кого, на самом деле. То всхлипнет где-то за противоположным углом стола, то отхлебнет слишком громко на этом, совсем близко от тебя. То начнет чайной ложкой сахар размешивать, будто ты снова в церкви и колокола никак не могут заткнуться, все орут и орут. Бо-ом. Бо-ом. Бо-ом!
Вот так же ложкой о стенки чашки. Такой же фарфоровой, как чертов надоедливый чайник, стоящий по центру стола. О котором все никак не забудут:
— Она хотела, чтобы чайник тебе достался, — раздается скорбным, плачущим голосом, над самым ухом. Такой у тети можно услышать только на похоронах и поминках. Тон специальный, в картотеке значится под номером 394: «Церемониально-траурный». Включается редко, раздражает на раз.
— Мне не нужен чайник, — сцепив зубы, цедишь, и на руки сложенные перед собой смотришь. — У меня есть.
— Возьми-возьми. На память. Будешь смотреть на него и вспоминать…
Вспоминать кого-то из-за вещи, которая мозолит глаза, из раза в раз! Это так классно! Ведь правда? Феерия! Восторг! Экстаз!
Странно, что еще сервант не предлагают перетащить в твою тесную студию, недооднушку на самой окраине города. Ведь чайнику без серванта никак. Где он будет стоять и блестеть своими пухлыми боками, как долбаный тотемный божок. Он без серванта не может. Вся божественная значимость потускнеет.
— Если так беспокоишься об этом чайнике, возьми сама, — огрызаешься и резко встаешь. Покурить бы, даже мама сегодня вряд ли будет ругаться или грозно смотреть. Но курить хочется меньше, чем ругаться с родственниками из-за сигарет. Поэтому обратно садишься. Зыркая из-под бровей на тетку, которая твоей сестре пытается всучить обожаемый всеми заварник. И вдруг «она хотела, чтобы чайник достался тебе» превращается в «чайник должен быть у вас». Будто ты и сестра — это четырехрукая, четырехногая химера с двумя головами.
— Ну а ей он зачем? — выдыхаешь громко, привлекая внимание каждого сидящего за столом.
— А ты не отговаривай, — хмуро отсекает тетя. — Тебе он не нужен. Так пусть берет, если хочет.
— Да не особо, вообще-то, — сестра подает голос впервые за вечер, наверное, и как-то неправильно скукоживается, уменьшается в размерах, когда все обращают на нее внимание. Когда торжественное «ха!» вырывается из твоей груди, вызывая недовольные шепотки по периметру столешницы.
— Почему ты просто не можешь уважать желание умершего? — тетя, повизгивая, хлопает раскрытой ладонью по столу. Пустая тарелка, стоящая перед ней, также нервно звякает.
— Почему всем плевать на желания живых? Я. Не. Хочу. Об. Этом. Говорить, — парируешь, скрестив руки на груди.
— А я хочу! Будем говорить об уважении чужих желаний? С тобой? Ведь ты ничье мнение, кроме своего, не уважаешь! А главное: с чего? А? С чего, скажи мне, ты — ничего не представляющая из себя кучка саркастичного дерьма!
«Вот оно! — думаешь ты. — А начинали с заварочного чайника».
— Думаешь, я не видела? Весь день! Весь гребаный день ты только смотришь по сторонам, фыркаешь и делаешь вид, что лучше всех!
Мама, сидящая рядом, накрывает ее пальцы своими, успокоить пытается или поддерживает, тебе непонятно, но в любом случае знак достаточно ясный: пора это заканчивать.
— Ничего я не делаю, прекращай.
«Уж лучше б пошла курить», — думаешь и вздыхаешь тяжело, потому что видишь, как полная грудь тети увеличивается в размерах, набирая воздух:
— Я прекращу, когда захочу! Не тебе, молокососке, мне указывать! И не таким тоном!
— А каким тоном? — переспрашиваешь, казалось бы, еле слышно, но в напряженном молчании уловим каждый вздох, каждый свистящий выдох зрителей этой жалкой картины.
— Сань, нам пора, еще детей из садика забирать, — дядя подходит к ней со спины, ладони на плечи кладет.
— Я не уйду, пусть она уходит, — бурчит и одергивает длинные рукава черного платья, будто они сейчас — самое важное.
И вскользь так добавляет ничего не значащее:
— И чайник пусть заберет.
— Этот чайник? — слишком легко уточняешь. А дальше сложнее, словно провал в памяти.
Вот ты смотришь на ее седую макушку, окруженную кольцом волос, окрашенных в каштановый. Потом на блестящий ангельской белизной заварник. Снова на макушку. На заварник у тебя в руках. На победоносное выражение ее оплывшего с горя лица. Почему-то вдруг меняющееся, будто это и не лицо больше, а маска из фильма ужаса. Гротескная, дешевая маска с раскрытой бездной рта, из которого, наверное, вылетает крик или стон.
Ты не слышишь. Зачем?
Если можно купаться в звоне осколков, дождем падающих на пол. Черепки сломанными костями белеют на темном ламинатном полу. Вот что осталось от божка уюта. Не такого уж и великого. Не такого уж и значимого. Обычного.
МКС@diewelle0