Каша часть 1

Каша. Холодная, липкая и с комочками. Ужасно нелюбимая всеми ребятами манка. Холодная она потому что Сашка опоздал. Липкая потому что манка всегда липкая. А с комочками потому что повариха родилась с руками из одного неприличного места, за обозначение которого вслух мама может по губам треснуть. Пока всех остальных воспитательница усадила рисовать, Сашка уныло ковырялся в тарелке, сжимая пухлыми пальцами кривую алюминиевую ложку. Доесть придется, иначе воспиталка начнет ругаться, а в тихий час вообще скажет Сашке лечь отдельно от Маруси и Коленьки, единственных и очень любимых друзей Сашки. С ними дни в садике кажутся куда светлее и ярче, особенно сейчас, когда рассветает поздно, темнеет рано. Сашка капризный. Он каждое утро выкореживался по дороге в сад. Мама ругалась, но потом поняла, что сына надо брать хитростью: скажешь ему про Марусю, тот и замолкает. Вспомнишь Коленьку - готов вперед галопом бежать. Впрочем, старший брат Сашки, Митя, прекрасно понимал, что садик, особенно утром, когда с трудом просыпаешься, пытка из пыток.
- Еще каша эта,- Митя кривился и Сашка выпучивал глаза: вот почему мама с папой не могут проявить хоть толику такого же сочувствия? Митя, впрочем, как никто другой мог прочувствовать всю боль Сашки. Он тоже ходил в этот треклятый садик, а повариха так и не сменилась.
Пока Сашка завистливо поглядывал на ребят, которые в альбомах рисовали зайцев, елки и Снегурочек, к нему повернулась Маруся, помахала крохотной ручкой, перепачканной в красках. Коленька не решался поздороваться с другом. Все боязливо поглядывал на воспиталку и деловито поправлял очки с толстенными линзами.
- Воробьев,- раздалось над ухом и Сашка поднял глаза. Тучная женщина, напоминавшая ему бегемота из книжек с яркими картинками, недовольно смотрела на него сверху вниз.
- Чего так долго возишься?
Сашка вжал голову в плечи. Сейчас начнет орать, наверное. Не было и дня, чтобы Варвара Степанна на них не орала. Мама часто возмущалась, нередко цапалась с воспиталкой, после чего последняя пару недель с Сашкой как со своим ребенком ворковала. А потом по новой. Сашка жаловался маме, мама шла и жаловалась папе и было слышно такие слова, по которым не просто по губам треснуть надо, рот зашить следует.
- Доедай скорее,- воспиталка в этот раз ограничилась лишь тем, что недовольно поджала губы и громко шмыгнула носом.- На музыку надо идти.
От последней фразы у Сашки живот скрутило. Каша еще куда ни шло, а вот занятия по музыке дополнительная причина остаться дома. Даже присутствие друзей не помогало. Два раза в неделю Сашка отправлялся в самый настоящий ад. Он бы так и сказал, но называл происходящее все тем же ужасным словом: каша. Этим Сашка заменял многие слова, за которые обязательно получил бы ремня. Да и воспиталка не особенно обращала внимания, когда в разговоре трех детей проскальзывало смешное и совершенно несуразное. Марусе данная замена пришлась по душе. Она и свою маму к нему приучила. Впрочем, быстро об этом пожалела. Если раньше можно было беспрепятственно подслушивать мамину телефонную болтовню с подругами и тихонько хихикать, вызнавая подробности и заставлять уши Коленьки краснеть на другой день, то теперь это… Сплошная каша.
Сашка пытался оттянуть занятие музыкой, снизив скорость поедания каши вдвое, но воспиталка силком подняла на ноги из-за стола и потащила строиться перед выходом в коридор. Маруся взяла Сашку за руку и, понизив голос, заговорщицки зашептала:
- Знаешь почему от Бориски какашками воняет?
Сашка покосился на темноволосого мальчика, который стоял самым первым в строю. Бориска ковырялся в носу, с интересом разглядывая трещины на побеленном потолке.
- Почему?
Маруся приставила ладошку к уху Саши, чтобы важную информацию мог услышать только он. Оказывается, Бориска часто запускал руки в штаны и потом не мыл, а возил ими по лицу и волосам. Наверное, не мыл и все остальное. Саша сморщился, а Маруся издала тихий смешок.
- А завтра Олежка принесет свою черепашку.
У Маруси водилась привычка изменять имена детей в группе. Она делала их чем-то милым и ласковым, как будто восполняла то, что воспиталка всех называла только по фамилиям. Бориска, хоть был вонюч и противен, часто превращался в Бореньку, если Марусе нужно взять кусок пластилина голубого цвета. Ленка становилась Леночкой, если Маруся забыла платок дома, а нос вытереть нечем. Леночка всегда-всегда носила с собой упаковку бумажных платков, потому что у нее постоянно текли сопли. Вообще Сашке казалось, что в группу набрали детей как на подбор: вроде бы все нормальные, но какая-нибудь противность у них найдется. У Коленьки - вечно грязные ногти. Маруся шепелявила. Но от Коленьки пахло конфетами, а у Маруси не текли сопли, потому выбор друзей для Сашки был очевиден.
Вот они преодолели коридор, где выставлены шкафчики, где дети переодевались приходя в садик. Сашка с каким-то сожалением посмотрел на скамеечку, на свой шкафчик с нарисованной машинкой. Впереди лестница, где вечно пахнет рыбой и вареной картошкой, еще один коридор и встреча с тем, с кем не хотелось бы встретиться ни при каких обстоятельствах.
Бабуля, которая обычно вела музыку, уже очень долго болела, потому на замену пригласили педагога помоложе, но не менее опытного. Родители сначала возмущались, что занятия будет вести мужчина, мол, как-то не положено, чтобы мужчина и в садике работал. Многие требовали лично познакомиться и оставались после встречи абсолютно очарованными. Чуткий, прекрасный человек, который к детям как к родным. Павла Григорича очень уж молодым не назвать. Вообще он был из тех людей, что относятся к безвозрастной категории. Вроде бы им и тридцать дашь, а вроде на все сорок выглядят. Немного сутулился, в одном и том же пиджачке расцветки “соль-с-перцем”, прихрамывал на левую ногу. Зато глаза какие лучистые, а говорит как! Заслушаться можно.
Рассказали бы это Сашке и он бы в жизни не поверил, что речь идет об одном и том же человеке.
Сашка видел перед собой лицо, похожее больше на плохую резиновую маску. Мальчишке даже иногда казалось, что маска по бокам отклеивается, топорщится, видно белые пятна от клея, но это оказывались белесые шрамики, оставшиеся от ветрянки. Но нет-нет, да и снова лицо не лицом выглядит. Однажды мама пришла с работы в очень плохом настроении и накричала на Сашку за недоеденный суп. Он вообще отличался не слишком хорошим аппетитом, но все равно выглядел пухлым. Оттого его таскали по больницам. Потому и опаздывал в садик частенько. И каша холодная доставалась. Сашка хотел обидеться на маму, пошел к Мите жаловаться, а брат выдал:
- Бывают дни хорошие. Бывают такие, как ваша воспиталка.
- Бегемотные?- не понял Сашка.
- Не-а, плохие, глупые. Бестолковые, одним словом. Когда ничего не клеится. Потому на маму не злись. Сиди себе, конструктором занимайся. Мама поест, чаю выпьет, тогда и выходи.
И вот у Павла Григорича такие дни случались тоже, наверное. Хорошие, когда лицо смахивает на резиновую маску, но не отклеивается. И бестолковые, когда все совсем наоборот.
Помимо лица, проблема заключалась еще и в руках. Учитель как будто всегда носил перчатки, на которых нарисовали человеческую кожу, и они собирались в складочку. Сашка морщился и отворачивался. Бориска уже не казался ему верхом мерзости.
Павел Григорич орал на детей так, как не орала воспиталка. Если Варвариха, как ее Маруся называла, кричала обычным голосом человека, недовольного своей жизнью и всеми вокруг, то Павел Григорич как будто спрятал у себя в глотке миниатюрную сирену. Просто открывал рот, замирал на месте и издавал этот звук. Сашка слышал его каждый раз, когда в городе проходили учения. Митя говорил, что если воет сирена, то нужно сразу бежать домой, включать радио или телевизор.
Только с музыки никуда не убежишь ведь. А еще у Павла Григорича кривые зубы и некоторые из них растут очень неправильно, словно решили наслоиться друг на друга. Вот он открывает рот, чтобы заорать на детей и Сашка видит зубы даже в нёбе. Почему видит?
Потому что Сашка уверен: у Павла Григорича не рот, а пасть. Вот и растягивается так широко, что даже нёбо увидеть можно.
Мальчишка вспоминал про историю, рассказанную старшим братом. Городскую страшилку. Про уродливое создание, которое настолько сильно хотело стать человеком, что существо это начало похищать детей и забирать их лица. Но вот незадача: отобранные лица все равно старели, потому воровать приходилось постоянно, делать запас. Да и своровав лицо, человеком это создание так и не становилось.
Митя, правда, утверждал, что создание могло не только лицо отобрать, но что еще уточнять не стал: Сашка и так напугался до ужаса, около месяца спал в кровати родителей, за что Митю на этот самый месяц оставили без карманных денег.
Сашка спрашивал Марусю и Коленьку видят ли они то же самое. Спрашивал преимущественно в тихий час и украдкой от нянечки, бабы Кати, единственном приятном человеке во всей этой противной каше. Баба Катя ходила вразвалочку и напоминала Сашке его кошку Лизу. Пушистая была, с приплюснутым носом. Лиза не любила Митю и родителей, спала только у Сашки на кровати, удобно устроившись на его подушке. Вот и глядя на бабу Катю, Сашка вспоминал как кошка клубочком сворачивалась и начинала мурлыкать, а макушке становилось очень тепло. Так же тепло становилось, когда баба Катя гладила его по голове.
Маруся в обсуждении учителя музыки участвовать не хотела. Ей бы поболтать о куклах, только не повезло с соседями. С мальчишками разве о куклах поговоришь? Коленька трусовато блеял, что ничего не замечает. Ага, вранье! С такими очками и не замечал?
Страх усугублялся тем, что некоторое время назад пропал мальчик из параллельной группы. Он допоздна досиделся в садике, потому что родители не могли забрать ребенка раньше. А когда родители все-таки приехали, мальчик будто испарился. Его вещи остались в шкафчике, за пределы садика он точно не выходил, очень уж боязливым был. Искали по сей день. А сразу после пропажи заболела учительница музыки и ей на замену пришел Павел Григорич.
И вот они всей группой стояли в центре зала, где проводились уроки музыки. Воспиталка ушла, а Павел Григорич, у которого совершенно точно начался бестолковый день, бубнил что-то про хороводы и утренник, брызгал слюной, сутулился больше обычного. Учитель сел за пианино, но сначала рассказал о плане на занятие: дети становятся в круг, пару раз пройдутся, потом начнут разучивать песенку. Сашка взял за руку Свету, молчаливую девочку с привычкой начинать каждый редкий разговор с невероятно бесячего “привет-штиблет!”. Это ее так бабка научила. Взялся другой рукой за потную ладошку Кости, полупрозрачного задохлика, которого суетливая мама таскала по больницам чаще, чем таскали Сашку.
- Воробьев,- зашептала Света, чуть наклонив к нему голову. От Светы пахло клубничной жвачкой и раствором для мыльных пузырей, что Митя купил брату летом.
- А?- тихо отозвался Сашка.
- Больно.
Саша растерялся. Он вдруг понял: настолько пристально наблюдал за учителем, что сжал руку девочки очень сильно.
- Я нечаянно,- виновато сказал Сашка. Света не ответила, лишь кивнула.
Как дети водили хоровод Павлу Григоричу не понравилось абсолютно. Сначала он играл на пианино, поворачиваясь и поглядывая на ребят, потом же перестал играть, подошел поближе. И у Сашки сердце в пятки ушло: он точно видел: маска отклеивалась у правого уха! Мальчишка аж рот открыл, замер на месте. Увидел, как что-то вытекает. Липкое и густое, как если бы манную кашу немного разбавили водой и подкрасили.
продолжение следует