Дверь

Автор - Владимир Ковердяев
С детства люблю рисовать. Как только научился держать в руке карандаш, начал калякать на всём, что попадалось на глаза. Листочки, газеты, журналы, обои были нещадно разрисованы каракулями. Взрослел я, взрослели мои каракули. Рисунки стали привлекать внимание родителей, воспитателей, учителей. «У мальчика талант» - говорили все кругом в один голос. Меня отдали сначала в кружок ИЗО, а потом в художественную школу. С жадностью поглощало и впитывало детское сознание откровения учителя о магии света и тени, пропорций и форм, о почти алхимических смесях всевозможных красок, рождающих неповторимые оттенки знакомых каждому семи цветов радуги.
Но вскоре бормотание, показавшееся с начала божественным откровением, мне наскучило. И даже стало раздражать. Недоумки, учившиеся со мной вместе, смотрящие в рот старому художнику неудачнику, тоже стали меня бесить. Все знания, даваемые нам, были слишком поверхностные. Это являло собой искусство, закованное в рамки правил. Единственное, что можно было изобразить, руководствуясь такими правилами, это мёртвые лица, мёртвую природу. Всё это для придурков, из художественных салонов, корчащих из себя ценителей живописи: «Коовки, объачка!»
Меня всегда манило другое. Познать глубинный смысл живописи, открыть рецепт, оживляющий мёртвое полотно. Что бы каждый, кто смотрит на картину, чувствовал её душу и внутреннюю сущность.
Я бросил художественную школу. На несколько лет с головой ушёл в поиски «философского камня» живописи. Проводя целыми днями у мольберта и изводя тысячи листов бумаги на наброски, я почти касался заветной цели. Мёртвые краски оживали, на мгновенье картина наполнялась жизнью. В следующий миг, у меня на глазах, искра жизни потухала, оставляя лишь мёртвое полотно.
Вскоре я пришёл к тому, что яркие краски дня не для меня. Люди, сующие свой нос в мои изыскания и их похвалы тоже не для меня. В поисках тишины, покоя полумрака и уединения, моя интуиция завела меня на чердак старого дома. На долгие месяцы пыльные чердаки стали цитаделью моей ищущей души. Старые вещи и разнообразный хлам, сваленный по углам, явились предметом моего пристального изучения. Изучения их внутреннего мира. В лучах света, скудно пробивающегося через слуховые окна, моему взгляду представали коляски, чемоданы, стулья, бутыли, пучки зелени, подвешенные когда-то на балку и забытые, трупики голубей и ещё множество всякого добра. Старые вещи рассказывали мне о былых днях, о своих сгинувших в реке времени хозяевах, а так же обо всём, что повидали на своём веку. Это была прекрасная натура. Пытаясь передать их душу и их историю в своих рисунках, я начал делать успехи. С рисунка вещь, смотрела на вас без глаз и говорила без языка. Как в сказках Андерсена, старая рухлядь вела свою жизнь, спорила, сердилась, капризничала и с удовольствием мне позировала. Постепенно побывав на многих чердаках, я изучил «жизнь» их «обитателей», дал им имена. Из многих чердаков у меня появились несколько любимых. Сроднившись с чердачными обитателями, я начал во время работы вести с ними беседы, здороваться с ними, ухаживать за ними. Течёт крыша, вода капает на старую радиолу – заткну дыры тряпьём и чувствую благодарность.
Через какое-то время стал я замечать, что вещи платят мне за заботу о них. Знаю каждый шаг, каждый угол, вдруг возьму и задену старую коляску. Оглянусь, она опрокинулась, а под ней блестит, что-то. Нагнулся, поднял. Царские пять рублей, червонного золота. Ну спасибо, говорю. Я к вещам по хорошему и они мне платят тем же. Набралось у меня «чердачных сувениров» с пол сотни. Самовары, старые пистолеты, ножи и ещё много интересного.
Но самый ценный подарок преподнесло мне старое помятое корыто, висевшее на стене в самом темном углу. Как грохнет однажды об пол, я аж вздрогнул, хотя и привык к чердачным звукам. Как оно оттуда слетело, с загнутого гвоздя, ума не приложу. Подхожу, смотрю на гвоздь. Старый, кованный. Какие то буковки на нём. Вбит в штукатурку. Штукатурка потрескавшаяся, вздутая, будто из нутрии что выпирает. Какой чёрт меня дёрнул, не знаю. Протянул я руку и постучал костяшками пальцев по вздутию. Слышу звук, как будто пусто в этом месте. Потянул за гвоздь, штукатурка возьми да осыпься. Гвоздь в руке остался, а на его месте полость размером в четыре вынутых кирпича. Вижу, в тайничке коробочка стоит. Сердце так и прыгнуло. Клад думаю. Достал, осмотрел. Коробочка из дерева, потемнела от времени. Восемью ленточками перетянута. Каждая лента восковой печатью запечатана. На печатях знаки, какие то, да и сама коробочка иероглифами испещрена. Повертел я её в руках, думаю, дома посмотрю. После такой находки в голову никакое рисование не лезло. Помучившись маленько над рисунками, поспешил домой успокоить разбирающее меня любопытство.
Придя домой, первым делом аккуратно сковырнул, поддев ножом, восковые печати. Открыв коробку в первый миг я выпучил глаза от удивления, во второй миг почувствовал разочарование. В коробке, вместо ожидаемого мною клада ценностей, лежали карандаши. Старые, испещрённые так же, как коробка, иероглифами. Их было двадцать пять штук, разных цветов и оттенков. Разочарование сменилось недоумением. Кому могло понадобиться запечатывать карандаши в коробку и прятать тщательнейшим образом в тайнике, на чердаке старого дома? Сколько лет они там пролежали? Одному богу известно.
Я вспомнил об одном своём приятеле, серьёзно увлекавшемся философией, культурой и религиями востока. Он с детства собирал всякие безделушки, привозимые папашей из загранпоездок. Вся квартира у него была завалена вещичками из антикварных и книгами из букинистических лавок Индии, Китая, Тибета, Тайваня, Таиланда, Камбоджи и прочих стран. Неплохо разбирался он и в языках. Набрав его номер, я услышал знакомый голос. Беседа была короткой. Услышав о моей необычной находке, он с радостью согласился взглянуть.
На следующий день с утра пораньше мы уже сидели у него дома, склонившись над коробкой. Приятель был несколько озадачен. Разглядывая в большую лупу иероглифы, листая книги и манускрипты, просматривая каталоги, он просидел над коробкой, не говоря не слова весь день. В первом часу ночи, разогнув спину и потянувшись, он выдохнул: «Удивительно»! На кухне за чашкой кофе я услышал примерный перевод.
Письмена эти написаны в древнем Китае, эпоха Чжаньго (V-III в. до н.э.) во время правления династии Чжоу. Автор являлся последователем Ян Чжу, одного из основоположников даосизма. Изучая, философию Ян Чжу и Лао-Цзы, в молодости проникся решимостью реализовать учение своих учителей в жизнь. Он желал видеть плоды своих усилий при жизни, а не думать, что в дальнейших поколениях учеников, кто-то воплотит заветное: вернуть мир к пустоте Дао и вновь пройти путь без помех, создав идеальный мир, мир естества. Для достижения поставленной цели он на долгие годы углубился в поиски пути ведущего в поднебесную. На каком-то этапе жизни к нему пришло осознание того, что повернуть вспять огромный механизм вселенной не под силу даже всем мудрецам мира. С этого момента всё его сознание и все его устремления стали направлены только на одно: на сотворение своего нового мира, с теми правилами и с той гармонией, которые заложит в него создатель, хозяин этого мира. Дальше шли непонятные мифологемы. К концу жизни результатом его исканий стала изоморфная космосу подвижная диалектическая система понятий, сплавленная с данными древних наук (астрономии, этнологии, этнографии, математики и т.д.). Из всего этого получился «алхимический сплав». Из этого «сплава» и сделаны карандаши, лежащие в коробке. Конец текста походил на неясный бред. Что-то о мире страданий, счастье и т.п. Обрывалась запись на словах о том, что старик сожалеет о своей слабости и не может уничтожить труд всей своей жизни.
Приятель предложил мне продать старинную шкатулку вместе с её содержимым. «Тебе всё равно от неё никакого прока, а богатый коллекционер даст за неё хорошие деньги» - сказал он. Пообещав подумать над предложением и поблагодарив его за всё, я отправился домой.
Всю ночь, в полудрёме грезился мне Китай, монастыри, монахи и седой старик, с безумными глазами, бормочущий какие-то мудрости на китайском. Мудрости эти вертелись в моей голове, и без знания китайского мне приходило осознание смысла бормотания старика. Несвязная речь его шла о сотворении мира, о воле создателя и несчастьях. Не в силах терпеть дольше я поднялся с постели, как только первые лучи солнца проникли в комнату. Шкатулка! Шкатулка! Шкатулка! Ноги сами подвели меня к столу, на котором лежала шкатулка, а руки сами потянулись и открыли её. Взяв, первый попавшийся карандаш я стал, глядя на него, прокручивать в голове текст перевода и ночные грёзы. Незаметно для себя я отключился от внешнего мира и впал в прострацию. Не знаю, сколько прошло часов. Мозг работал, как компьютер, анализируя, сопоставляя факты увиденного и услышанного за сегодняшнюю ночь. Вывело меня из этого состояния неожиданное и трезвящее, как удар тока, осознание того, что в моих руках находится инструмент для создания нового мира. Но как такое возможно? Причём тут карандаши, как они связанны с процессом творения мира? Подойдя к стене, сняв висевшую картину и отставив её в сторону, я поднял руку с карандашом, замерев на какое-то время в таком положении. Меня так и подмывало начать творение мира, хотя в глубине души лежал здоровый человеческий скепсис. С чего же начать? И тут в памяти всплыла старая покосившаяся дверь, виденная мною на одном из чердаков. Не знаю почему, но тогда она произвела на меня сильное впечатление. Несуразно стоя, прислонённая к стене в полумраке чердака, казалась эта дверь проходом в другое измерение. Помнится, что даже её набросок сохранился у меня. Поэтому сейчас перед глазами стоял каждый сучёк на плохо обтёсанной поверхности досок. Появилось жгучее желание снова нарисовать эту дверь, только не набросок, а в натуральную величину. У меня было ощущение, что это решение связанно с творением мира.
Коснувшись карандашом стены, я твёрдой уверенной рукой обвёл контур двери. В следующую секунду я замер от удивления. На моих глазах в контуре, который я обвёл, словно изображение на проявляемой фотографии, появился рисунок двери, такой, какой я её помнил. Дотронувшись до рисунка рукой, я вообще чуть не стал заикой. На месте рисованной двери появилась настоящая. Я постарался прийти в себя и собраться с мыслями. Мне показалось, что после такого я готов ко всему. Но это мне только показалось.
Набравшись мужества, я решил открыть дверь. Квартира была угловая, а за стеной была улица. Резонно решив, что за дверью должна быть улица, я осторожно потянул за дверную ручку. Дверь со скрипом приоткрылась, В комнату ворвался жаркий ветер. Я заглянул в дверной проём. Перед моими изумлёнными глазами предстала выжженная солнцем земля. Насколько хватало зрения, во все стороны уходила эта пустыня. До самого горизонта не было видно ни одного облака. Реакция моя была неожиданной для меня самого. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я опрометью бросился из квартиры на улицу. Перепрыгивая через три ступеньки, как пуля вылетел я из подъезда. Обежав на бок дома, я уставился на свой четвёртый этаж. Никакой двери там не было. Опустив голову и немного придя в себя я взглянул ещё раз. Ничего.
Родители были на даче, и вернуться обещали не раньше чем через неделю. Я решил немного проветриться. «Может быть, это видение, может следствие замкнутой жизни? Но не галлюцинации, же это» – думал я. Надо бы хорошенько развеяться. До позднего вечера прошатавшись по барам и клубам, домой я пришёл «никакой». Не заглядывая в свою комнату, я упал на софу в комнате родителей и уснул мёртвым сном. Проснувшись и приведя себя в порядок холодным душем, я решился взглянуть на нарисованную дверь. Войдя в комнату я обомлел. Дверь была также приоткрыта, как я её оставил. За дверью от самого порога простиралась та же пустыня. Только тогда до меня стало доходить, что это не бред, не галлюцинация, а реальность, если можно так выразиться.
Решив обследовать пространство, лежащее за дверью, я прежде чем войти взял стул и поставил его на потрескавшуюся землю. Потом держась за дверной косяк, я одной ногой ощупал почву. Почва была вполне обычной, нога не проваливалась. Странно, ведь за стеной четыре этажа высоты. «Будь, что будет» – подумалось мне и, сделав шаг, я переступил порог комнаты, оказавшись в ином мире. Оглянувшись назад, я не увидел стены, в пространстве, словно в картине, был вырезан клочок размером с дверной проём. «Ни хрена себе» – прошептали мои пересохшие от волнения губы. Через этот проём, я видел внутренности своей комнаты. Мне стало интересно, что я увижу, если загляну с другой стороны вырезанного в пространстве клочка. И как вы думаете, что я увидел? Тоже самое. Тот же проём, та же комната. Но я особо уже ничему не удивлялся. Пройдя подальше и вглядываясь вдаль, я видел один и тот же пейзаж. Войдя обратно в комнату и поставив стул перед дверью, я взял коробку с карандашами. Сидя на стуле, я смотрел перед собой. Я могу создать новый мир, я творец, я бог. Мой пыл по остудила мысль о том, что пора бы серьёзно обдумать всё происходящее. Что творить, как творить, зачем творить? За дверью лежал новый, абсолютно пустой, мир. Ветер гнал тучи песка, небо давило на глаза своей глубокой синевой. Линия горизонта ничем не пересекалась. Вокруг лежал страшный покой. Ничто не нарушало его, только тихий шёпот ветров. В этом мире не было людей и животных, гор лесов и рек. Только небо и земля. Смотря на всё это и держа в руках карандаши, я почувствовал стремление заполнить пустой мир, вдохнуть в него душу.
Вспомнив, как была сотворена дверь, я понял, что сотворить у меня получиться только видимое мною ранее. И только таким, как это мною ощущаемо. Я задал себе вопрос – «Что я знаю о мире, своих чувствах и ощущениях»? Передо мной стали проплывать картины жизни земли. В жизни есть добро и зло. Жизнь является символом вечной борьбы. Взаимоотношения людей очень сложны. Нарисуй я человека, для заселения нового мира, он будет любить мир в котором живёт, сможет рождать жизнь. но этот же человек способен ненавидеть и убивать жизнь окружающую его. Океаны и моря будучи созданы могут нести радость и пропитание людям, ну а в штормы и ураганы толща воды способна погребать под собой корабли, слизывать с побережья целые селения. Прометей дал людям огонь для тепла, но этот, же огонь может выжечь дотла всю землю.
После таких рассуждений, я пришёл к выводу: «Ничего нового создать невозможно». Создать ещё один несовершенный мир меня не прельщало. Ещё один мир страданий. Вечная война. Война добра и зла – старая, как вселенная, тема. Создать такой мир, значит сотворить для людей, в нём существующих, нескончаемую цепочку рождений и смертей, счастья и горя. Бессмысленное бытиё, над которым будут ломать голову философы и изучать жрецы. Для создателя это только игра. Нет. Только не это. Передо мной встал вопрос – что делать? И я решил его, твердо и не колеблясь ни минуты.
Сложив карандаши в коробку, хорошенько размахнувшись, я швырнул коробку подальше в открытую дверь. Прежде чем закрыть дверь, я зачерпнул в руку земли, на память. Закрытая дверь опять стала рисунком на стене. Но только я касался её рукой, дверь снова обретала материальный вид. От карандашей мир избавился, теперь надо было избавиться от двери.
Оставив дверь в покое, несколько дней до приезда родителей, я старался развеяться. Не появляясь дома, поглощая в больших количествах алкоголь, мне удалось маленько забыться и немного успокоиться. Через несколько дней проходя мимо дома и увидев свет в своих окнах, я стрелой поднявшись по лестнице влетел в квартиру. Мать готовила ужин, а отец смотрел телевизор. «Мама мне необходимо тебе кое что показать» - заявил я с порога и схватив её за руку потащил в свою комнату. Войдя в комнату и убедившись, что дверь на своём месте, попросил мать дотронуться до неё. Мать дотронулась, но ничего не произошло. Дверь осталась обычной, нарисованной дверью. Из моей груди вырвался стон облегчения. Я попросил мать, как можно быстрее стереть этот рисунок со стены. На что она ответила: «Хорошо, завтра буду убираться дома и сотру. Иди ужинать». Потом она с подозрением посмотрела на моё небритое лицо, благоухающее перегаром, пожала плечами и пошла на кухню. Вероятно, ей тогда подумалось – «Всё ли у сына нормально с головой». На следующий день, я наблюдал, как моё творение исчезает по