БЕЛЫЕ ПЕРЬЯ.

«Ангелы в небе высоком живут…» — незатейливая песенка, детский голосок… я резко обернулся — никого… за соседним столиком молодая мама со спящим малышом в слинге удивленно посмотрела на меня и вернулась к своему мороженому.
У меня по спине пробежал холодок, я покосился на свою левую руку. К черному рукаву свитера прилипло крохотное белое пёрышко. Я так давно её не слышал… надеялся, что она оставила меня.
Я не помню, когда услышал эту песенку в первый раз. Её всегда пела девочка — странная девочка… на вид лет восьми-десяти, босая, в сером платьице. У неё были светлые глаза, словно без радужной оболочки. Сначала я пытался с ней разговаривать, она никогда не отвечала, только иногда смеялась сухим, невесёлым смехом. Стоило отвернуться — она исчезала, а потом появлялась опять… Почему я про неё никому не рассказывал — не знаю… наверное просто некому было рассказывать. Я постоянно оставался дома один, с тех пор как пошел в школу — мать и бабушка работали, отца я совершенно не помнил, он погиб, когда я был совсем маленьким. Я не чувствовал никакого особенного внимания — сыт, одет и ладно. Впрочем, я всегда был замкнутым и неразговорчивым, друзей у меня не было…
Она всегда появлялась неожиданно, часто пела, редко смеялась, но чаще всего просто наблюдала за мной, наклонив голову к плечу. Я привык к её присутствию, перестал замечать её. Иногда я разговаривал с ней, она не отвечала, только слушала.
Мать старательно устраивала свою личную жизнь, бабушка работала, а я начал рисовать… иногда я рисовал эту девочку, иногда — ангелов, но чаще всего обычную чушь, которую рисуют все мальчишки. Однажды она стояла рядом, а я пытался нарисовать её портрет. Мне казалось, что наконец-то я сумел уловить сходство, но она только качала головой. Внезапно хлопнула дверь — бабушка вернулась с работы раньше обычного. Я вскочил, она подошла к столу и внимательно посмотрела на мой рисунок.
— Кто это? — странно серьёзно спросила она.
— Так, просто… — сам не знаю почему, я не смог рассказать ей про девочку. Я тоже посмотрел на рисунок, он показался мне плоским, примитивным… сходства с оригиналом почти не было.
Бабушка задумчиво провела рукой по моей голове, я отстранился — в двенадцать лет я считал себя достаточно взрослым и не терпел лишних прикосновений. Она вздохнула и спросила:
— Можно, я возьму?
— Конечно, — удивился я. Рисунок не представлял для меня никакой ценности — просто бумага…
Вечером, лёжа в постели, я прислушивался к обрывкам разговора, доносящегося с кухни.
— То же самое… слишком похож… — говорила бабушка.
— Может, и нет, — сомневалась мать, — не было же ничего…
— Не знаю, — голос у бабушки был расстроенным, — похоже, уже давно…
— Не спит, — сказала мать, и они прикрыли дверь плотнее. Я задремал, потом проснулся. Была ночь, тишина… девочка стояла около моей кровати.
— Хочешь полетать? — вдруг спросила она.
От неожиданности я онемел.
— Быстрее, — сказала она, — я тебе покажу, это просто, смотри!
Я смотрел на неё во все глаза — она стояла в воздухе, как на ровном полу, босые ноги уверенно опирались на пустоту. Я натянул штаны и встал.
— Открой окно, — скомандовала девочка.
Я подошёл к окну и попытался его открыть. Старая деревянная рама не поддавалась, на зиму мать замазала щели краской. Я дёрнул изо всех сил, краска затрещала, и рама тихонько сдвинулась.
— Не шуми, — недовольно поморщилась девочка, — всех перебудишь.
Я стоял на коленях на подоконнике, дёргая непослушную створку, а она рядом, в воздухе. Наконец я справился и открыл окно. В комнату хлынул ледяной воздух.
— Иди сюда, — позвала девочка, она уже стояла снаружи, на уровне моего окна на пятом этаже и махала мне рукой... Я попытался выпрямиться — окно было невысоким, и встать во весь рост у меня не получалось… Внезапно девочка исчезла, я почувствовал, что меня втаскивают обратно в комнату.
— Ты что, — кричала мать и трясла меня за плечи, — ты что!
Я никак не мог понять, что случилось, почему окно распахнуто настежь. Было только ощущение чего-то хорошего, что прошло мимо… прилипнув к раме, на сквозняке трепетало белое пёрышко…
Через два месяца мать вышла замуж. Я остался с бабушкой. Перед свадьбой матери бабушка сшила первую куклу. Потом куклы стали появляться регулярно. Они сидели везде, разные — побольше и поменьше, в платьях и в брюках, длинноногие, большеглазые… я привык к ним. У меня по прежнему не было друзей, и моя молчаливая собеседница тоже больше не появлялась… Я продолжал рисовать.
Родился мой младший брат. Отношения с матерью и отчимом были ровными, без особой теплоты. Меня это вполне устраивало.
Я поступил в художественное училище, на декоративно-прикладное отделение. Жизнь шла по накатанной колее, но я чувствовал себя каким-то ущербным. Я совершенно не мог поддерживать отношения с людьми. Ни с одной девушкой я не провел больше месяца. Общение с одногруппниками как-то само собой сошло на нет, оставаясь чисто формальным…
Когда мне исполнилось восемнадцать лет, внезапно умерла бабушка. Просто заснула и не проснулась. Накануне я простыл, и в день похорон чувствовал себя отвратительно. Был праздник, Никола Зимний, стоял сильный мороз. Бабушку отпевали в церкви. Праздничная служба длилась долго… Когда от жары и запаха ладана начинала раскалываться голова, я выходил за ворота, к промёрзшему насквозь катафалку, курил с водителем, сидел на холодном дерматиновом сиденье, пока не замерзал до состояния ледышки, потом опять шёл в церковь. После похорон я не чувствовал ничего… Как будто я сам умер. Мать повела меня к себе ночевать. Лёжа на жёстком диване в чужой комнате я услышал где-то вдалеке знакомую песенку про ангелов, и даже обрадовался…
На следующий день встать я уже не смог. Обычная простуда перешла в пневмонию. Лёжа с температурой за сорок, я слышал песенку про ангелов… Девочка часто появлялась рядом со мной. Она постоянно говорила: «Вот и хорошо… А потом полетаем, скоро уже…».
Потом она стала появляться реже. Я выздоравливал.
Бабушкину квартиру сдали жильцам, а я остался у матери и отчима.
В следующий раз я увидел её через полгода. Я тогда решил зачем-то напиться в полузнакомой компании таких же оболтусов… Мы сидели в училищной общаге, в комнате было накурено так, что хоть топор вешай. Разговаривали о пирсинге… о боли… кто-то хвастался, кто-то не верил… Я молча слушал, и вдруг увидел её. Она как обычно стояла наклонив голову к плечу и смотрела на меня в упор. Не знаю почему, я вдруг сказал:
— А если быстро колоть, боли почти нет…
— А ты на себе попробуй, — посоветовал мне кто-то.
— Да хоть сейчас, — я был пьян, и море мне было по колено. Девочка внимательно смотрела на меня, её губы шевелились, и я кажется, узнавал знакомые слова песенки: «Ангелы в небе высоком живут, Богу всевышнему славу поют… ».
— Ну, что? — спросил я с вызовом, — специалистов нет, что ли?
— Ну, нет уж… — высокий парень из параллельной группы усмехнулся. — Ты ещё орать будешь, как потерпевший, прибежит кто, ментов вызовут…
— По кой мне орать? — спросил я. — Если всё быстро, то я не успею боль почувствовать. Могу спорить.
— Договорились, — парень как-то странно на меня посмотрел. — Если промолчишь — вот эти серьги твои будут, — он вытащил из ушей пару серебряных колечек.
Я был абсолютно спокоен, в жизни я плохо чувствовал боль… То, что заставляло других людей кататься по земле, для меня было на уровне неприятных ощущений. Здесь боль была вполне терпима… Кучка пьяных идиотов, позаимствованная где-то цыганская игла и водка в качестве дезинфицирующего средства… Конечно, быстро не получилось. Но в итоге я выиграл спор.
Наутро я с проснулся с распухшими ушами и жутким похмельем… Шея и майка были в крови. Серьги я больше никогда не снимал. Нельзя сказать, что после этого у меня появились друзья, но я, по крайней мере, не чувствовал того отчуждения, что раньше.
Как-то весной мы шли компанией по мосту к остановке. Впереди были экзамены. Я смотрел на реку под мостом, обмелевшую после зимы. Отчетливо просматривалось дно. Вдруг мне нестерпимо захотелось пройти по перилам моста — такие удобные, широкие перила… вода далеко внизу… я услышал за спиной знакомый смех. Оглянулся — девочка стояла в воздухе рядом с ограждением моста… Я вскочил на перила и пошёл, подспудно удивляясь собственной смелости… Случись чего — плавал я не намного хуже топора. Девочка шла рядом, приговаривая:
— Не бойся, ещё немного осталось… Иди сюда…
Не понимая, что я делаю, я шагнул в пустоту… В последний момент парни успели схватить меня за воротник куртки.
— Ты что, совсем страх потерял? — кричал кто-то мне в лицо… Я сидел, прислонившись спиной к перилам, ветерок играл с белым пёрышком, гонял его по асфальту, и вновь ощущение чего-то важного и хорошего, но упущенного настигло меня.
Я закончил училище, поступил в институт, учился я средне, не отличаясь гениальностью. Часто природная лень брала верх, и я мог целыми днями валяться на диване, глядя в потолок. Девочка иногда появлялась, но почти всегда молча и ненадолго…
На последних курсах сколотилась небольшая компания, мы подрабатывали разовыми заказами. Несмотря на то, что у меня по-прежнему не было близких друзей, появились приятели, знавшие, что на меня можно положится, и если я обещал закончить в срок — я расшибусь и сделаю. Я переехал в бабушкину квартиру и стал вести вполне самостоятельную жизнь. В квартире теперь стояла другая мебель, и все большеглазые куклы куда-то исчезли…
Мы сидели у меня, отмечая скорое получение дипломов и окончание большого заказа. Кто-то принес сигареты с травкой… Я вышел на балкон, меня сильно штормило от выпитого и выкуренного. Девочка сидела на перилах балкона.
— Эх, ты… — укоризненно сказала она. — Я тебя зову-зову, а ты… Сначала она мешала, а потом ты сам. Пойдем уже, а?
Она встала на перила, потянулась и шагнула в пустоту… Воздух снова удерживал её.
— Сейчас, я иду, — я тоже залез на перила, — погоди, я сейчас!
Кто-то вышел из комнаты и попытался схватить меня, но я уже шагнул вперёд… Секундное ощущение полёта и боль… Мне повезло — я упал на кучу мусора и прелых листьев, которые не успели сжечь. Я скосил глаза и увидел совсем рядом со своим лицом торчащий из земли заострённый железный штырь… На нём стыла размазанная полоска крови. Медленно вращаясь, сверху падало белое перо… Я мгновенно протрезвел. От смерти меня отделяли даже не сантиметры… Ржавая железяка только ободрала кожу на виске. Я попробовал пошевелиться — боль пронзила всё тело. Скорую вызвали соседи.
Дело с трудом замяли. Наркотики, попытка суицида… Я отделался ушибом позвоночника, сотрясением мозга и сломанной в двух местах левой ногой. Мать снова забрала меня к себе. Я почти не мог сам ходить. Попытка доползти до туалета занимала у меня полчаса… Это ещё полбеды. Хуже всего было то, что мать с отчимом относились ко мне с брезгливым презрением… А младший брат с каким-то болезненным любопытством.
Я лежал на диване перед выключенным телевизором. Болела голова, а обезболивающее лежало на столе, в шаге от меня… Всё равно, что на Марсе. Нужно было либо, стиснув зубы ползти за лекарством, а потом на кухню за водой, либо ждать того, кто придёт первым. Первым из школы прибежал брат. Я слышал, как он наотмашь распахнул дверь, потом так же с маху её захлопнул. Вдруг меня словно обожгло — мальчишеский голос пел ту самую песенку… сердце упало… в следующий момент я понял, что это мой брат.
— Замолчи, — крикнул я. Он сделал вид, что не слышит, и запел громче.
— Заткнись, гадёныш, — я кричал, как ненормальный, он встал в дверном проёме и продолжал петь. Я орал на него матом, потом начал швырять всем, до чего мог дотянуться… Я уже ничего не соображал, по лицу текли слёзы, если бы я мог, я бы убежал из этого дома…
— Что ты делаешь, идиот! — отчим схватил меня за руки, — последние мозги просрал со своей наркотой!
У меня точно пелена с глаз упала. Брат стоял в дверях весь белый от страха, только перепуганные глаза казались огромными и чёрными.
— Прости, я не хотел… я не думал… — как заведённый, повторял он.
— Я же просил, — сказал я, точно это могло всё объяснить, — просил же тебя заткнуться…
Отчим выпустил меня, обнял брата и он вышли из комнаты. Я лежал, уткнувшись лицом в подушку. Почему, думал я, почему эта хренова железяка не могла сдвинуться немного в сторону…
Пришла мать… они сидели на кухне, ко мне никто не подходил. Я чувствовал себя прокаженным.
— Совсем рехнулся, — говорил отчим, — набросился, как ненормальный. Я сам испугался, что про малого говорить…
— Не трогай его, — устало сказала мать, — я тебе потом объясню. А ты не лезь. Вообще к нему не подходи, понял?
— Понял… — понуро ответил брат.
Ночью я лежал и не мог заснуть… спину ломило, голова раскалывалась, не говоря уж о ноге. Я отвернулся к стене и тихо подвывал от боли, стараясь, чтоб меня никто не услышал.
— И ты предатель… — я повернулся, девочка стояла около моей кровати.
— Почему? — спросил я.
— Все предатели, — зло ответила она, — сначала обещают, а потом я одна осталась. Я всех зову, а никто… — она всхлипнула и вытерла глаза кулаком.
— Я же пошёл, — ответил я, — не получилось просто…
— Сейчас получится, — обрадовалась девочка, — просто ты тяжёлый, я помогу! Я знаю, что делать!
— Хорошо, — согласился я, — давай сейчас…
Девочка вышла из комнаты. Я услышал на кухне шорох и звон стекла. Мелькнула мысль, что кто-нибудь может проснуться и увидеть её… она вошла в комнату, в руках у неё был стакан с водой.
— Вот, — сказала она, ставя стакан на табуретку около моей кровати. Из карманов своего серого платьица она принялась вытаскивать таблетки… я узнал своё обезболивающее. Наверное, она выгребла весь запас.
— Надо всё лекарство съесть, — пояснила девочка, — я тебе воды принесла, запить, и всё получится!
— Но я же сдохну… — засомневался я, умом я понимал, что не стоит принимать сразу всё обезболивающее, но девочка смотрела на меня так умоляюще, что я против своей воли потянулся к кучке таблеток и начал выковыривать их из блистеров.
Трясущимися руками я сгрёб все таблетки, но никак не мог поднести их ко рту. Мне было страшно… я понимал, что обратного пути у меня не будет.
— Ну, быстрее! — нетерпеливо сказала девочка, — чего ты тянешь!
Я никак не мог решится… всхлипывая несколько раз подносил руку ко рту, но отводил обратно. Девочка стиснула моё запястье обеими руками, не давая в очередной раз убрать руку… Я давился таблетками, не мог проглотить все сразу, они падали на пол…
— Что ты тут шумишь! — в комнату вошёл отчим, включил свет, схватил меня за плечи.
— Совсем охренел! Мать, быстрее, сколько ты этой дряни проглотил, — он тряс меня изо всех сил, — сколько сожрал, говори, идиот!
Мать вбежала в комнату, мигом поняла, что происходит… метнулась за тазом. Я плохо помню, что было потом… меня рвало таблетками с желчью пополам… Мать постоянно заставляла меня пить солёную воду, вода сразу шла обратно… Кажется, в комнату заходил брат, но кто-то наорал на него, и он убежал с рёвом.
— Господи… — мать плакала, прижимая меня к себе. — Господи, что ты с собой делаешь… зачем…
Она никогда не обнимала меня… даже в детстве. Я подумал, что нужно рассказать ей, что это не я придумал… но не знал как.
— Мать, — задумчиво сказал отчим, — а откуда у него стакан с водой? Ты принесла? И как он таблетки взял, они же на кухне в верхнем шкафу лежат… сам бы никак не достал. А если бы и достал, то сюда бы не донёс, он же не ходит почти. Значит, кто-то помог травануться…
Я осторожно высвободился из объятий. На ковре были разбросаны пустые блистеры, темнело мокрое пятно, и лежало белое пёрышко…
— Ты её видел… — утвердительно произнесла мать. — Это она… и тогда, скажи, ты тогда ведь просто по пьяни с балкона прыгнул?
— Нет… — сдавленно ответил я, — она… — я почувствовал, что горло мне сжали чьи-то руки, я не мог сказать ни слова, только пытался оторвать их от своей шеи, но мои пальцы нащупывали воздух… я отчаянно боролся за каждый вдох, но неизбежно проигрывал.
— Молчи, не говори, — кричала мать, зажимая мне рот ладонью, — молчи!
У меня потемнело в глазах, голова кажется разрывалась изнутри… внезапно невидимые пальцы исчезли… я жадно хватал ртом воздух.
— Не надо говорить, — торопливо предупредила мать. — Молчи, пожалуйста, молчи… я объясню, потом, не сейчас… сейчас всё… я уберу тут…
— Да что это за хрень! — не выдержал отчим. — Что тут творится вообще, скажите мне, в конце-то концов!
— Успокойся, — устало ответила ему мать, — я ж тебе сказала — потом, всё потом… сейчас не получится… ты же сам всё видел.
Отчим плюнул и вышел из комнаты. Мать, тяжело вздыхая, собрала с пола мусор и вынесла в кухню. Потом поправила мне постель, укрыла одеялом и посмотрела на меня печально и сочувственно.
— Спи, — тихо сказала она, — обошлось пока, спи…
Я заснул.
Проснулся я после обеда. Я лежал в постели и думал о том, что случилось. Потом осторожно сполз с дивана и потащился в ванную. Приводить себя в порядок. У меня было много вопросов к матери, но я не знал, как их задать. Я снова залез на диван и укрылся одеялом. Болело всё, что могло болеть… и я сомневался, что в доме осталось ещё хоть что-то, что могло мне помочь.
Мать вошла в комнату. Села на табурет около кровати.
— Мам, — спросил я, — а где бабушкины куклы?
— Куклы? — удивлённо переспросила мать, — какие куклы?
— Она же шила кукол, — пояснил я, — много кукол… а теперь их нет, где они?
— Не знаю… — мать растерянно пожала плечами, — вроде я отдала, её подруги просили на память… даже и не вспомню, кому.
— И совсем не осталось? — я чувствовал разочарование…
— Погоди, — мать встала, — сейчас…
Она вышла из комнаты, но вскоре вернулась, и вложила мне в руку крохотную, не больше ладони, куклу. Большеголовый человечек, в чёрных брюках, майке и ботинках, с растрёпанными чёрными волосами и огромными зелёными глазами, занимавшими большую часть лица. За спиной у него были чёрные полупрозрачные крылья. Я невольно улыбнулся — человечек был забавно серьёзен.
— Какой чибик, — сказал я, — отдай мне, а?
— Бери, — равнодушно пожала плечами мать, — всё равно валяется…
Вечером отчим принес откуда-то подержанный ноутбук и подключил к Интернету. Поставил на табуретку у моего дивана.
— Вот, — ему было явно неловко от своей благотворительности, — хоть займёшь мозги… а то до чего додумался.
Я попытался его благодарить, но он махнул рукой и ушёл.
Неделю я читал всё, что мог найти в интернете про кукол. Типы, выкройки, мастер-классы… попросил бумаги и карандаш. Начал рисовать. Когда понял, что нужно делать, попросил у матери тряпок.
— Зачем? — спросила она.
— Хочу куклу сшить, — объяснил я. — Надо мне, очень.
Мать покачала головой, но на следующий день принесла мне пластиковый пакет, полный обрезков ткани и старую подушку, набитую холлофайбером.
— Вот, от бабушки осталось, — сказала она, — всё выкинуть хотела, да руки не дошли.
Первую куклу я шил примерно месяц. Часто бросал начатую работу, потом снова брался, переделывал… наверное я стал кошмаром всех кукольных форумов, я задавал множество вопросов, но постепенно двигался вперёд. Если меня напрямую спрашивали: «Тебе что, больше заняться нечем?» — я честно отвечал, что да, нечем, потому, что я лежу на диване со сломанной ногой. Во время шитья немного отпускала боль, видимо, переключалось внимание. Я стал спокойнее.
Наконец, я закончил. Моя кукла сидела на спинке дивана, я нарисовал ей огромные голубые глаза, широкую улыбку и веснушки на курносом носу. У неё была большая круглая голова, плотно набитое тельце и длинные тонкие ручки и ножки. Волосы из льняных ниток я завязал в два хвостика и одел её в серое платьице в цветочек.
Мать долго рассматривала моё творение. Потом спросила:
— А ты хоть немного помнишь своего отца?
Я попытался вспомнить хоть что-то, но не смог. Помнил только кладбище, куда мы ездили почему-то зимой. Я был маленький, и в памяти осталось кружение снежных хлопьев… тихий плач матери… и какая-то незнакомая женщина в сером платке.
Мать вздохнула, сказала:
— Ну и ладно… — помолчала немного и добавила:
— Это его мать была, в платке.
Она встала, подошла к окну. Посмотрела на улицу. Повернулась ко мне, тряхнула головой, и словно решившись на что-то, сказала:
— Твой отец покончил с собой… выбросился с балкона, как ты… только ему не повезло так. Та железка, она пробила ему голову, насквозь. Я хотела её выкопать, но не получилось. Только он не сам это сделал, он не мог, не мог! — она словно пыталась кому-то что-то доказать.
Я чувствовал себя так, как будто меня огрели по голове… неужели мой отец тоже решил пойти за странной девочкой? Но что же она такое?
— Тебе как раз год исполнился, — мать вздохнула, — зубы резались тяжело, я всю ночь не спала, устала очень. А он работал в ночь, пришёл радостный, говорит мне — отдохни и в магазин сходи, купи себе подарок… денег принёс много… а я, говорит, посижу с маленьким… никогда себе не прощу, что ушла тогда! — мать почти выкрикнула эти слова, — как обратно бежала, не помню, а он под балконом… кровь везде… меня соседи не пускали, я тогда домой, а ты сидишь, уже плакать не можешь, а в руках у тебя пучок белых перьев…
— Почему ты мне никогда не говорила? — спросил я.
— Зачем? — мать покачала головой. — Тебе и так несладко было, я же видела… ты всегда какой-то странный был, как примороженный… если бы раньше знать, сразу, как она ходить начала…
— Кто? — я насторожился, — кто она, а?
Мать оглянулась опасливо, потом посмотрела на мою куклу.
— Ладно, может, и ничего… ты только молчи, не перебивай, хорошо?
Я кивнул.
— Мама моя, она, как бы сказать, из такой семьи была… — мать на секунду замялась. — Не то чтоб там все через одного колдуны были, но какие-то недобрые… не здесь жили, она сюда учиться приехала, и замуж тут вышла. Папа-то умер, когда я школу заканчивала, болел долго… ну, не об этом сейчас. Мама, она, как бы… экстрасенс не экстрасенс, но люди к нам иногда приходили, умела она что-то. Денег не брала ни с кого, так… кому чего подскажет. Я ей говорила — научи меня, а она мне сказала — нет в тебе этого, значит, и учить без толку, одно шарлатанство. Когда папа умер, она и говорит — вот моя расплата… больше никому и ничего. А потом твой отец пришёл… он нам какой-то дальней роднёй приходился, такой, что и не помнили уже. Мне ещё восемнадцати не было, а я влюбилась без памяти, как дурочка. И он тоже, хоть на десять лет старше был. Поженились, потом ты родился… А потом… — она вздрогнула и стиснула руки, — он мне рассказал, зачем к маме приходил. У него сестра была, младшая, любил он её очень. А она заболела… куда только не возили, всё без толку… рак крови. И перед смертью она очень изменилась, злая стала, проклинала всех… кричала, что она подохнет, а все жить будут… и ему говорила, что и его заберет, и детей его тоже… он к маме пришёл, потому что она ему являться стала… песню петь про ангелов… а как меня увидел, так всё. И говорит, как наваждение я ему… и я с ним как во сне жила… а на следующий день погиб… это она его. И тебя тоже, да?
— Да… — я смотрел на мать, она плакала, слёзы текли по лицу и капали на подол застиранного халата… наверное, она хотела вымыть окна или ещё что-то…
— Мама сказала, что всё дело в куклах, — вдруг, словно очнувшись, медленно проговорила мать. — Они её не пускали… а ты становился похож на своего отца, только, понимаешь, он другой был, светлый, а ты закрытый весь… ты, наверное, как мама… только не учили тебя.
— И не надо мне, — я совсем не хотел связываться с потусторонним миром, — хватит, лучше ещё куклу сошью.
Мать неловко погладила меня по голове и ушла.
А я продолжал рисовать и шить кукол… выставлял их в Интернете, у меня появился «свой стиль», кукол начали покупать…
Как только я смог более-менее нормально передвигаться, я опять переехал в свою квартиру. Ходил я ещё с палкой, но вполне уверенно.
Сидя в Интернете, я случайно разговорился с девушкой под ником Эстер. Неожиданно у нас оказалось много общего — мы слушали одну музыку, читали одни книги… Мы постоянно разговаривали, и наконец обнаружили, что живём в одном городе. Тогда я предложил перевести наше знакомство в реальный мир. Да, конечно, я знал шутку про лысого толстяка и блондинку, но был уверен, что мне это не грозит. И вот теперь, сидя в кафе, я ждал…
За окном потемнело, полетели крупные хлопья снега, похожие на белые перья… в кафе вошла девушка в чёрной куртке, я посмотрел на неё и остолбенел… Это была девочка из моих видений, только выросшая… и её глаза изменились — теперь они были не бесцветными, а голубыми… как у куклы в сером платье, сидящей теперь в моей комнате. Она огляделась по сторонам и уверенно направилась ко мне… Интересно, мелькнула у меня мысль, что она скажет, если я предложу ей полетать вместе?