Домовой: Икотка часть 4

Спать Волокита любил. Хорошие сны смотреть приятно, да и ждать становится не так тягостно, и в момент нужный ты всегда отдохнувший и полон сил. Если бы не сон, Волокита давно бы сгинул из-за своей неуемности, благо теперь никто спать не мешал, не то что в деревне. Но и тут поспать не дали... Только захрапел в новом теле, как вокруг загромыхало что-то, опрокинулось. Волокита подпрыгнул, задышал часто-часто, а внутри все бурлит, все клокочет: кто разбудил, кто посмел? Ага, Демка посреди ночи до ветру ходил, да в потьмах ведро перевернул! Тут-то терпение у Волокиты иссякло, тут-то злоба и попросилась наружу. "Ах ты выродок чертячий!" - сказал он голосом Степана, вскочил и пошёл вразнос...
Хоть и поддавался Волокита часто внезапной злобе, но так же быстро отходил и возвращал сметливость ума. Понял он, что совершил глупость, проявил себя раньше времени, но было поздно, теперь нужно исправлять. Завертелся, закружился Волокита в бешеном танце. То мраку нагонит, то Неразбериху призовёт, пелены в глаза наплетет, прыгает из хозяина в хозяина, по потолку перебегает, мечется. Все, лишь бы его не заметили, не поняли, что он есть. Не время ещё, не время! Вот и Пафнутий ввязался - получай оплеуху, домовой. Степана об стену, Лесю через стол, пинка кикиморе, пинка Демьяну, опять Демьяну, люльку опрокинуть, чтобы отвлечь, снова всех раскидать. Шум, гам, переполох, сумятица - вот, что требовалось Волоките! Уф, удалось, вроде. Умаялся, спать пора!
***
Опосля такого мозги у Пафнутия вовсе набекрень стали. События эти в голове никак не умещались. Как так получилось, что стряслось? Видал такое домовой давно, в деревне, когда мужики друг на дружку кидались, но то по-пьяни, а тут... Тут вскочили вдруг с кроватей и давай колошматить всех кто под руку попадется. Домовой между ними крутился-крутился, разнимал-унимал, подножки ставил, расталкивал. Кикимора из-за печки руками разводила, шептала-колдовала. Ничего не помогало. Ничего не брало. А потом раз, и драка кончилась. Будто не было. Пафнутий аж с глаз убраться не успел. Хозяева стоят, на домового смотрят, а он и не поймет что стряслось, куда все подевалось? Хорошо, что все опешивши были. Успел-таки домовой сна всем наслать, а Мокша им в сон воспоминания чужие подсунуть. Теперь бы самовар успеть вскипятить, да чаю напиться, а то вот-вот петухи пропоют!
Сидят за печкой, Пафнутий Мокше чай подливает, а та ложкой огромной в банке с вареньем шурует, на каравай намазывает и в рот отправляет. Сначала домовому, потом себе. У самих в нутрях неспокойно: что стряслось, отчего суматоха поднялась, неужто порчу кто навел? Вдруг, дверь из избы тихонько отворилась и захлопнулась, будто вошел кто... или вышел. Пафнутий глянул из-за печки осторожно, со скалкой наперевес - Леси дома нет. Все спят, а ее нет! Может, по нужде пошла, всяко бывает среди ночи. Нет, галоши на месте. Не босая же она вышла? Выглянули за дверь, присмотрелись, а та стоит на околице, повернувшись в сторону Черного леса, голову повесила и не шевелится, только дергается время от времени. Подошли ближе, да так и опешили: стоит Леська босая, смотрит в землю, бельма пустые - и икает. Ичет сильно, без остановки, потом затихает и, ежели в слух обратиться, слышно, как в горле у ней клокочет, будто говорит кто не по-нашему, а потом снова ичет и ичет, ичет и ичет... Страшно!
- Опять заразу приволокли, - пробормотал Пафнутий и поплелся назад.
Кикимора было увязалась за ним, да решила остаться за Лесей присмотреть - кабы не случилось чего, хватит на сегодня приключений. Простояла Леся так долго, все клокотала да ичела, а потом умолкла, развернулась и домой поплелась, странно подволакивая ноги.
Пафнутий тем временем забрёл в сарай и теперь копошился там, шурудил всякое барахло, ругался и искал что-то.
- Подсобить чем? - спросила Мокша.
Домовой промолчал, уставившись на какую-то рухлядь, и принялся ворошить в другую сторону. Кикимора махнула на него рукой - что взять с полоумного - и собралась было уходить, как услышала радостное: "Вот он! Нашел!" Пафнутий спешил к Мокше, ловко перескакивая через раскиданное и протягивая ей какую-то вещицу.
- Вот, Мокшенька, что нам поможет! - Пафнутий вложил в руки кикиморы небольшой колокольчик, который обычно вешают лошадям на хомут, - Подсоби, сполосни его водицей ключевой, да набери в него росы утренней, пока солнце совсем не поднялось, а я пока приберусь.
***
"Эх, хорошо-то как," - потянулся Волокита новым телом, аж кости у хозяина захрустели. Сегодня Волокита был спокоен и в хорошем расположении духа: выспался, да ночью душу отвел, Демке с Пафнутием навалял. Ну и пущай, если домовым был замечен, ему еще догадаться надо, что почем, а пока гадает, сороковины-то после смерти бабкиной пройдут и поселится он в новом теле насовсем, да так, что не выселишь, пока хозяин не помрет - Волокита показал печке кукиш рукой хозяина. Надо только с телом определиться, но это только на словах легко: и в Степке хорошо, и в Леське уютно. Жалко в ребятенка нельзя, мал тот еще, да и обещал его уже лесу-то черному, в обмен на избавление от домового. Ну да ладно, завтракать пора, Леська кашу наварила. Вкусную!
Сели за стол. Волокита каши зачерпнул. Жует. Наслаждается. Степку помаленьку замещает, загоняет подальше. Телу новому не нарадуется, выбирает, аж похрюкивает. Много ли в бабке старой радости? Ноги не ходют, руки не держат, зубов нет... Всех развлечений, только что в полночь выбраться деревню попугать, да по окнам зыркать. А тут раздолье: ходи, куда хошь, ешь, что влезет, силищи хоть отбавляй. Эх, не ведают людишки своего счастья, все ищут незнамо чего, копаются, а оно вот, под носом...
Вдруг все встало и не движется - Степан с ложкой на весу, Леська бутерброд мажет, Демьян из чайника воду льет, а она не льется. Даже муха застыла на излете, висит, не жужжит и не падает. Икотка бьется внутри Степана, руки-ноги не слушаются, ни головой повести, ни глазом моргнуть, только из тела вываливается, чуть мордой об стол не угодил. Безвременье!
- Домовой, признавайся, ты натворил, твоих рук дело? - прокряхтел Волокита, а голос глухой, противный, как на вдохе - давно сам себя не слышал, отвык.
- Моих, - спокойно ответил домовой из-за печки.
- Лих ты, домовой! Не ожидал! Ответь, как же ты меня изловил? Никто еще такого со мной не вытворял.
- Отвечу, что не ответить. Росы в еду плеснул из колокольца свадебного, вот и разговорился ты, да так, что и соврать не сможешь.
- От ты какой! Паскудник! Хитер! Ничего, придет еще время! - попытался Волокита зубы заговорить, чтобы домовой выведать ничего не успел да не заметил, что он в теле Степановом еле держится и вытащить его - раз плюнуть.
- Побалагурил и хватит. Теперь моя очередь вопросы спрашивать. Кто таков?
- От ты какой! Икотка я, подселенец.
- Имю говори! Звать тебя как?
- Волокитой звать.
- Кто твой батюшка? Кто твоя матушка?
- От ты какой! Имени не знаю, колдун местный. Наделал нас много, в чугунке в подвале настаивал, в темноте, кровью своей кормил. А время пришло, всех по ветру пустил, на свободу, чтобы хозяев себе искали, а меня в квас подсадил, да девку деревенскую им угостил.
- Сюда как попал?
- Девку ту Нюркой звали. Мать Демьяна это, гостя вашего. Состарилась, помирать стала, а мне-то жить охота, вот я и в Степана, когда хоронить пришли.
- Извести тебя как?
- От ты какой! Ы-ы-ы-ы, - закорежило Волокиту.
- Не старайся, соврать не выйдет - власть у меня над тобой! Отвечай!
- Правду, говоришь? Ну так слушай мою правду, домовой! Слушай, да на ус мотай! И кикиморе с лешим передать не забудь! Недолго вам осталось! Сороковины бабки Нюры пройдут, поселюсь в ком-то из них и не изгнать тебе меня! Все тут моим станет! От меня молитвой не отмолишься да слезами не отплачешься! Я в крови твоих хозяев тебя извазюкаю! Оставь меня в покое, не нарывайся и будем жить в мире, а не то всех изведу, не помилую! - рассвирепел икотка, аж из Степана чуть не вывалился, насилу удержался.
- О ты как заговорил, но мы и не таких слыхивали и не таких спроваживали. Говори лучше, как избавиться от тебя?
- Ы-ы-ы... Книга есть в деревне... - выдавливал из себя Волокита . - Черная... Ы-ы-ы... Колдовская... В ней все написано... Ы-ы-ы... Все сказал, отстань от меня...
- Книгу достать как, рассказывай!
- Ы-ы-ы-ы... Расскажу слушай…
***
Притаилась Мокша за сараем, что на окраине деревни, и стала дожидаться сумерек. Силы еще были, но угасали помаленьку. Чуть в глазах начинало мельтешить, кикимора хвать узелок на шее, и полегчало малость. Спасибо Путяте - в сборах подсобил, да тайными тропами через Нутро лесное до опушки довел. Оттуда полем до деревни рукой подать. А напоследок узелок на шею ей повязал и сказал: "Береги его, как себя. Без него назад не воротишься. Потеряешь, проглядишь - и все, растечешься лужей посреди деревни и будешь смердить, пока не иссохнешь. В узелке-то жижа болотная с силой твоей хранится и листком обернута, что от Сердца лесного оторвал. Он силу твою сбережет да приумножит. Будет худо, ослабеешь - коснись, и легче станет, будто на болоте родном побывала. Но не усердствуй! Велик соблазн схватить и не пущать, пока не высосешь досуха. Не бездонный он, но и того хватит опьянить, переполнить да разорвать в клочья, а там поминай как звали. Осторожней будь, хоронись почаще. Сила та не только тебе пособляет, но и нечисть разную к себе манит. Чем дольше на месте сидишь, тем легче найти тебя, так что не мешкай." Мокша поначалу забоялась, думала, на смерть вторую идет, но пока все шло ладно и никакой беды не предвиделось. Может, зря леший настращал?
Покуда думала да мысли в голове гоняла, стемнело уже. Выглянула из-за сарая, огляделась - никого. Вышла, встала на развилке, прислушалась. Зазвенел воздух по правую руку, задергался - вот он, след, туда и путь держать. Чем дальше он вел, тем становился уверенней. Воздух вокруг трясся, ходуном ходил, и не звенел уже, а гудел вовсю, как комаров болотных стая, что сожрать кого норовит. Все как Волокита учил, даже проще. Мокша на радостях даже бегом припустила: коли так и дальше пойдет, то сил хватит еще и станцевать среди поля, старичков-огневичков потешить, или кто там еще живет. Дошла она так прямиком до дома, где икотка жил, а след дальше манит, в огород ведет. Стала кикимора схрон искать. Хороший схрон, не найти так просто. Вот он вроде здесь, воздух аж по ушам бьет, а все равно не видать. Ходила вокруг, бродила, землю было рыть начала, а найти не может. Обессилела почти, села дух перевести. Подержала узелок чуть дольше, чем надо, отпустила с трудом. "Что ж ты, Пафнутий? Как дойти, выведал, а как найти - не надоумил, - кумекала кикимора вслух. - Думай, думай, вспоминай, башка болотная, али грязь одна промеж ушей осталась?" Стала вспоминать, что Волокита говорил: "Встань на развилке, иди по следу, куда воздух укажет, в огород войди через дыру в заборе, только доску оттопырь, иди прямо, как по ушам ударит - схрон тут, недалеко от кривой яблони, вспять смотрит, токмо вперед до него не дойти." Вперед не дойти... Встала Мокша у яблони и давай против часовой стрелки вокруг него пятками вперед ходить. И семи кругов не обошла, как засветились корни у яблони и земля под ними вниз провалилась, а там, под корнями, книга лежит в саван завернута.
Схватила Мокша книгу из схрона, домой бежать навострилась, да не тут-то было... Вой поднялся по деревне, хоть уши затыкай, и слышно стало, что стоит кто-то за забором, большой, грузный и дышит оглушающе. Кикимора вправо - и по ту сторону вправо, она влево - и он туда же. Так бы и дергались из стороны в сторону, но тот вдруг как вдарит по забору. Доски в щепки, земля комьями во все стороны... Тут-то дух из Мокши и вышибло. Повалилась на землю со стоном, а подняться уже не может - сил совсем не осталось. А в дыру в заборе страхолюдина заглядывает, морда страшная, глаза навыкате. Увидело кикимору и как заревет, аж листья с деревьев осыпались да воронье разлетелось. Собралась кикимора, схватилась за узелок и рванула, перескакивая заборы. Бежит со всех ног, а чудище не отстает, несется следом, снося все на пути. Хруст, грохот за спиной, дышит в спину, схватить норовит. Мокша резко повернула в сторону, думала, упустит он ее или на повороте замешкается, а тот напрямки, забор подмял, сараюшку снес - нигде от него не укрыться. Споткнулась кикимора обо что-то, покатилась кубарем, пока об дерево не остановилась. Лежит, в глазах марево, в ушах скрежет, не то что подняться, шевелиться мочи нет. Потянулась было к узелку, а того и нет. Потеряла! Заползла кое-как за дровницу, затаилась, а чудище рядом рыщет, бродит топоча - потеряло ее, не ожидало, видать, что она вдруг укатится. Чует кикимора, что покидают силы, руки занемели, ног уже не чувствует, а по щекам то ли слезы катятся, то ли она уже в жижу обращается, останется от нее только мокрое место. А там Пафнутий, Андрейка, справятся ли они с напастью, нет ли? Андрейку жалко, погубят мальца зазря... А она лежит тут, оболочки лишается, сделать ничего не может. Клуша! А чудище все ближе, рыщет под каждой кочкой, фыр-фыр-фыр, фыр-фыр-фыр, а кикиморе уже все равно, а ее почти уже нет. Зашуршало что-то кругом, засуетилось. Подхватили кикимору чьи-то руки, потащили куда-то сквозь кусты и заборы, тут свет в глазах Мокши и померк...
***
Леся в последнее время спать забоялась. Только приляжет, голову до подушки донесет, глаза прикроет после долгого дня, как поползут по закрытым векам тени, будто чернила разлили. И текут они, текут, чернила-то, перемешиваются, фигуры всякие образуют, а в конце в человечка оборачиваются. Человечек сначала неоформленный, на шлепок черной жижи похож, но потихоньку становится выпуклым, объемным, как выдавливает его кто наружу. И вот стоит он уже всамделишный, с хитрым прищуром и ручкой машет, приветствует, а сам бородат, волосат и черен как черт. Лицо вроде добродушное, улыбается и говорит сладко, а глаза злые, колючие, прямо внутрь глядят, ищут чего-то. Домовым себя кличет, якобы помочь хочет, несчастья предрекает, да советы всякие дает, как Андрейку уберечь от напастей грядущих. Советы эти Лесе не нравятся, странные они, да вот отделаться от старика никак не получается, а он все долдонит и долдонит, одно и то же без устали из ночи в ночь, хоть спать не ложись.
- Здравствуй, хозяйка! Долгие лета тебе и роду твому! - начал он и в этот раз. - Вижу, не внемлешь ты предупреждениям моим, а время уходит, беда близится. Услышь, прошу тебя! Пригрели вы с отцом змею на груди! Демка зла всем желает и мать свою погубил, лишь бы силу ее колдовскую прибрать. Приглядись к нему: точит зуб на всех, черти его науськивают, требуют всех извести, а из ребетенка твого тожно колдуна взрастить, на замену ему самому. Беги, пока время терпит, сынка хватай и беги, токмо в деревню не ходи, он и там найдет. Ежели не веришь мне, сходи, посмотри, чем этот стервец сейчас занимается.
Леся спросить хочет, куда бежать, что делать, но только рот открывает, а речь не идет. Он ей отвечает, будто в голову залез и мысли прочитал:
- Иди болотом, старым лесом, там схорониться можно. Дня через три к людям выйдешь в город, там убежище найдешь.
Леся опять спросить хочет, а с папкой что, как с ним быть, а старик опять отвечает:
- За отца не переживай, я за ним присмотрю. Как от Демки избавится, придет за вами.
Леся проснулась в холодном поту, дух перевести не может. На душе кошки скребут, будто нехорошее стряслось, и комок непонятный в груди ворочается, покою не дает. Встала потихоньку, посмотрела: отец спит, Андрейка спит, а демкина кровать пуста, нет его... Неужто и вправду? Прошла тихонько, на цыпочках, до двери, выглянула - нет Демки. Вышла на улицу. Впотьмах не разглядеть, но во дворе пусто вроде, только из бани какие-то шорохи доносятся и будто голос чей-то. Подкралась к бане, посмотрела в приоткрытую дверь. Так и есть! Сидит на полу Демка со свечой, колдует что-то и мычит. Складно мычит, будто песню поет или поэму какую читает, только слов у нее нет. Перед Демкой лежит ворох бересты и клок волос. Волос черный какой-то, толстый, нечеловечий. Леся отчего-то подумала, что это грива или хвост лошадиный. Зорькин что ли? Для чего? Демьян тем временем взял кусок бересты, сложил по-хитрому, связал волосом и над свечой все это водит и мычит при этом как-то по-другому, по-особенному. Тут почудилось Лесе, что кроме нее и Демьяна здесь есть кто-то еще. За дверью стоит, наблюдает, только не за Демьяном, а за ней, за Лесей. Страшно стало до дрожи, поджилки затряслись, дух перехватило. Попыталась заглянуть за дверь, посмотреть, кто там, как дверь вдруг с силой захлопнулась, чуть нос не прихватила, насилу отскочить успела. Рванула Леся домой со всех ног, а ноги-то не слушаются, спотыкаются. Упала в крапиву, острекалась, подняться не может, руки скользят по траве, сердце того и гляди из груди вырвется, а из бани Демьян выходит, да к ней бежит и тень какая-то за ним следует. Нащупала Леся палку в траве и хрясь Демку по роже со страху. Собралась с силами, рванула домой и столкнулась в дверях с отцом. Тот схватил ее за плечи, спросил: "Дочь, что стряслось?" - а глаза чумовые, сонные, не поймет, что к чему, еще не проснулся. Леся попыталась объяснить, но Степан вдруг пошатнулся, изменился лицом, стал сосредоточен, будто и не было той сонной ошалелости. Отодвинул Леську в сторону и пошел прямо на Демьяна, попутно шаря рукой, чем бы ударить? Леся чертыхнулась, метнулась было разнимать, как в голове эхом пронеслось: "Хватай Андрейку и беги, отец разберется!"
***
Мокша пришла в себя в каком-то просторном подвале или подполе, осмотрелась. Вдоль стен деревянные полки с соленьями да вареньями, к полкам подвешены качаны капусты и ароматные сушёные травы, а на полу закутки со всякой картошкой-морковкой. Ухожено, чисто, уютно, даже обжито. Как у домового. Присмотрелась - впереди стоит кто-то. Кто, кикимора понять не могла, хоть и видела в темноте. Этот кто-то смотрел прямо на нее, ждал.
- Где это я? - спросила Мокша.
- Оклемалась? - ответил вопросом на вопрос бабий голос.
- Да вроде полегчало, спасибо! Так где я и с кем говорю?
- Домовиха я тутошняя, Фроськой кличут, в гостях ты у меня. Я тебя во дворе нашла, когда ты дух испускала, да сюда принесла. Спасла тебя от напасти нашей общей.
- Благодарствую, хозяйка... - начала было Мокша, поклонившись, да Фроська ее перебила.
- Ты обожди пока благодарствовать. Ответь сперва, по какой такой нужде кикимору так далече от болота свого занесло и на кой ляд ей книга колдовская сдалась? Отвечай, а я покамест подумаю: быть мне хозяйкой радушной али в печь тебя на лопате. С кикиморами у меня разговор короткий, кабы не случай да не любопытство - шипеть тебе уже в пламени.
- Ну что ж, расскажу, раз так. Отчего не рассказать...
Рассказала Мокша все как есть, без утайки - врать и юлить смысла не было, не со злом же она пришла, а помощь кикиморе сейчас ой как пригодилась бы. Рассказала про Пафнутия, про Путяту, про Степана с семейством, про икотку, для чего книга нужна, да как в деревню попала. Фроська слушала молча, не перебивала. Когда рассказ дошел до икотки, домовиха нахмурилась, засопела, заиграла желваками, но продолжала слушать. Окончив рассказ, Мокша умолкла и стала ждать - поможет, отпустит или прямиком в печь? Бороться с домовым в его же доме кикимора не сдюжила бы, хоть и пришла в себя. Ну что ж, будь что будет.
- Что тут скажешь, хотели вы икотку вокруг пальца обвести, выведать смерть его, да не вышло.
- Как это? Чей-то невдомек мне, о чем сказать хочешь?
- Знаю я книгу эту. Ее колдуны местные родовые испокон веков писали. Заклинания всякие, отвороты, как кого извести да порчу наслать, изгнать кого из нечисти, али наоборот призвать, полезного кого извести, домового, кикимору какую, а то и самого лешего. Как из светлого темным сделать тоже есть, многое там есть, а вот хорошего мало. Да и про то, как икотку изгнать, ничего не сказано.
- Чего-чего?
- Обхитрил он вас, тянул время шутками-присказками-угрозами, слова растягивал, пока заклятье не вышло, да и наговорил вам с три короба, а то и больше.
- А книга-то ему зачем тогда?
- Вот оно оказывается как, когда в одно ухо влетает, а в другое вылетает. В книге, говорю, написано, как кикимору да лешего извести! Домовых он изводить уже научился, это мы по себе знаем, для этого книга ему уже не нужна.
- Как-так домовых изводить научился?
- А ты у Фрола спроси.
- У какого Фрола?
- У того, который по деревне тебя гонял да чуть со свету не сжил.
- Так это что получается... - округлились глаза у Мокши и засветились пониманием.
- Ага, то и получается, что гонял тебя по деревне домовой бывший, который у бабки Нюры с Демкой жил и со сволотой этой, икоткой, не ужился, - глаза у домовихи намокли, голос задрожал. - Тоже прогнать Волокиту пытался, только вона как вышло... Из домовых в деревне только я одна уцелела. Да Фрол, ежели его еще можно домовым назвать. Остальных всех Икотка погубил. А без домовых деревня как при смерти стала. Вроде и живут люди, но боятся всего, даже собственной тени. Цапаются, ругаются по пустякам. Нечисть всякая сюда ночами повадилась. Я как могу борюсь с этим, оберегаю, да куда мне одной... Мало меня, не хватат на всех.
- Так что же делать-то нам с ним? Не избавиться никак от него? Зря сюда шла... - приуныла Мокша.
- Постой, сороковины-то бабки Нюры не истекли еще? - осенило вдруг Фроську.
- Сегодня последний день вроде, а что? - оживилась кикимора.
- Повезло вам, что не утерпел он и раньше обнаружился. Ой, как повезло!
- Да говори ты, не томи!
- Пока сороковины не прошли, можно попытаться и его изгнать, и хозяина в живых оставить. Есть у него слабое место - жару совсем не переносит. Летом из избы под солнце надолго не выходит, да и в баню ни ногой. Дела все вечером и ночью делает. Вынудили мы его как-то на солнце подольше побыть, так бабка Нюра чуть не померла. Демка ее до дому еле доволок. Тащит ее, а она орет благим матом, извивается, как на сковороде, визжит. Вся деревня собралась посмотреть. Ее и так-то в деревне не любили, за ведьму считали, а опосля пуще прежнего возненавидели. И Демку гонять стали, как отпрыска ведовского, - после этих слов Фроська протянула что-то Мокше. - Вот, узелок твой с силой, который ты в впопыхах обронивши. Во дворе нашла, сберегла. Так поглотить его хотелось, насилу удержалась. Ну, забирай скорей, не искушай! Беги к домовому во всю прыть, вели баню затопить и хозяина с икоткой туда. Ежели повезет и Волокита наружу вылезет - в печь его и вся недолга. Ну, что встала? Фрола я отвлеку, ежели что, а ты давай-давай, времени-то у вас немного осталось!
***
Леся ворвалась в дом как ошарашная, стала хватать какие-то вещи, будто спешно собиралась в дорогу, наскоро одела разревевшегося спросонок Андрейку и выбежала с ним на улицу. Пафнутий понял, что началось то, чего он так долго ждал и боялся. Обидно только, что Мокша с книгой не подоспела. На улице тем временем поднялся какой-то шум. "Мордобой что ли?" - подумал домовой. Тут снаружи раздался голос Степана, но не совсем его, а слегка измененный - приглушенный, сиплый, как на вдохе:
- Эй, домовой, выходи, разговор есть!
- Я - домовой, мое место здесь, в доме, а ежели есть, что сказать, заходи, потолкуем.
- От ты какой! Не хотишь по-простому, ладно, - с улицы послышалась возня и всхлипы. - Слышь, домовой? Я не знахарь, но кажется с Демьяном что-то стряслось. Выходи, глянь, может подсобить ему чем можешь?
Пафнутий открыл дверь, встал на пороге. Перед крыльцом стоял Степан, а рядом с ним побитый Демка, еле стоявший на ногах и готовый грохнуться наземь, кабы Степан не держал его за шкирку. Изнутри Степана на домового смотрел не Степан.
- Давай разминемся по-доброму, без энтих всяких драк и крови?
- А по-доброму, это как? - Пафнутий кивнул на Демку. - Ты парня покалечил, по-доброму уже не обошлось.
- От ты какой! Ну, звиняй, не рассчитал силушку - тело-то новое, покамест не привык. Ну что, ты мне дом и Степана, а я щенка отпускаю? Пусть назад в деревню ковыляет, ежели сможет. Авось, выживет.
- Ни причем он здесь. Он гость, не хозяин, пошто ты его так, что он тебе сделал?
- На дух его не переношу, с самого его детства. Не люблю я его, хоть и бабки Нюры сын. Терпел я его. Забавный малец - говорить не может, зато мычит потешно. А тут смотрю, засел в бане, колдует, прогнать меня пытается. Набрал каких-то волос конских, свечку запалил. Я на него осерчал, конечно, Леську натравил, чтобы она его за этим делом увидела да спугнула, - Икотка повернулся к Демке, потрепал его свободной рукой по голове. - Ты зачем это сделал, дурачок? Не сработало колдовство твое. Не сработало! Ты гость и я гость, нехорошо это, когда гость гостя прогоняет, негостеприимно! - Икотка, рассмеявшись, отпустил Демку и тот упал.
- А ну прекращай, ишь, распоясался!
- Что? Стоишь, смотришь, как я мутузю твоего гостя, и ничего сделать не можешь? Это оттого, что не знаешь ты, что со мной делать. И кикимора твоя куда-то запропастилась. Уходи, домовой, не место тебе здесь.
- Это мой дом и мой хозяин, я здесь был, есть и буду!
У Пафнутия в руках откуда ни возьмись появилось полено, которое он швырнул икотке прямо в лоб. Волокита зашатался, не устоял на ногах и плюхнулся на землю.
- От ты какой! Гостя не уберег, хозяина решил покалечить... Шалунишка! Плохой из тебя домовой, совсем никудышний! От таких хозяева избавляются, - Икотка поднялся на ноги, достал из-за порток плетку, а из кармана какую-то тряпку. - Вот, я тут припас для тебя с похорон... Смотри, что у меня есть - лоскут одежды покойницы. С бабки Нюры сорвал, на память. Для тебя старался!
Пафнутий попятился в дом, а Волокита привязал лоскут к кнуту и ухмыляясь бросился за домовым. Домовой с икоткой носились по дому, громя мебель, разбивая посуду и окна. Волокита бил умело, с оттяжкой, видно, что не в первой. Бил и приговаривал: "Вот тебе за то и за это! Вот тебе за то и за это!" Хрясь! Хрясь! Хрясь! Кнут стегал со свистом, оставляя на домовом глубокие раны. Хрясь! Хрясь! Хрясь! Пафнутий было увернулся, но снова попал под исполосовавший его кнут. Хрясь! Хрясь! Хрясь! Икотка погнал домового ко входной двери. Хрясь! Хрясь! Хрясь! Пафнутий вывалился на крыльцо, скатился по ступенькам на землю и подняться уже не смог.
Икотка вышел из дома, достал нож, с силой воткнул его в порог и подошел к домовому.
- Теперь тебе сюда дороги нет. Беги, может, Леську еще догонишь, пока Черный лес у нее мальца не забрал. А то я обещал его Тому-кто-обитает-в-тени, если поможет избавиться от тебя. Но помощь мне уже без надобности, сам управился.
Волокита зашел в дом, с силой захлопнул дверь и... тут же вылетел вместе с дверью наружу, грохнувшись рядом с домовым.
***
Мокша спешила как могла. Бежала, спотыкаясь, через поле, но остатки силы в узелке не тратила, берегла: вдруг еще пригодятся? Фроська, как обещала, отвлекла Фрола на себя, и кикимора спокойно выбралась из деревни. К дому Степана Мокша добралась как раз когда Пафнутия выбили из дома, но в драку раньше времени лезть не стала. Вместо этого она пробралась внутрь через разбитое окно и затаилась. Когда икотка захлопнул дверь, кикимора уже стояла перед ним и, забрав все силы из узелка, выбросила Волокиту прочь.
- Цел? - спросила кикимора, подбежав к Пафнутию.
- Ох! Ох! Давно меня так не потчивали! Ох! - домовой кое-как поднимался на ноги. Выглядел он страшно. - Что ж так долго-то? А книга где?
- Не время сейчас, - Мокша помогла Пафнутию подняться. - Делай, что говорю, остальное потом.
Связали Степана, пока тот был в беспамятстве. Дотащили до бани. Тяжел, зараза! То ли сам по себе, то ли из-за икотки внутри - поди разбери. Привязали к скамье, натаскали дров, закрыли баню и единственное мелкое оконце внутри. Стали топить.
Как начало немного припекать, Степан заковырялся под веревками, открыл глаза, зазыркал по сторонам. Попробовал вырваться, закряхтел от натуги. Не вышло. Стал звать на помощь Демку да Олесю. Пафнутий подался было развязывать – думал, все – да Мокша остановила: не время еще. А внутри все жарче и жарче. Со Степана пот градом, трясется, как от холода. Вдруг запрокинул голову, раззявил рот и как завоет – аж стекло в оконце полопалось вдребезги. Пафнутий с Мокшей зажали что есть силы уши. Навывшись вдоволь, икотка поднял голову, осмотрелся и стал брыкаться, пытаясь освободиться. Выгнулся дугой, поднялся вместе с лавкой в воздух и бухнулся об пол с размаху, да так, что лавка развалилась. Волокита – или Степан, уж и не разобрать – поднялся, рука плетью висит – то ли свихнул, то ли сломал – поковылял к оконцу. Высунул рожу, подышал свежим воздухом – и ну пытаться через окно выбраться. А ничего, окромя головы, не пролазит. Он и так, и эдак, и руки вперед просунет, и руку вместе с головой, вихляется, как паук, весь ободрался об осколки, порезался, аж смотреть страшно, все в кровище. Домовой отшвырнул его от окна в угол, а Мокша тем временем кое-как заткнула окно чем попало. У Степана лицо обиженное, как у ребенка, даже сквозь порезы видно, на кого Андрейка похож. Стал оглядываться, будто не в домек ему, что происходит. Раззявил рот и уставился в сторону Пафнутия с кикиморой, а изо рта глаз на них смотрит. Злой, негодующий. Степан вдруг подпрыгнул и с наскоку стал пытаться дверь выбить. Встанет – и бросается с воплем на дверь чем попало: то плечом, то спиной, то головой, будто бросают его в дверь, как куклу. Домовой сшиб его на ходу, чтобы не повредился, прижал к полу, а хозяин бьется как зверь, скинуть норовит, в крови весь и орет что есть мочи. Кикимора тем временем дровишек в печку подкидывает, а то жар стал уходить. Тут икотка взвыл совсем истошно и стал из Степана через рот вылазить. Выползал медленно, того гляди хозяину рот порвет. Весь склизкий, жирный, длинный, на мясистого слизня похож. А по всему телу глаза, рты, зубы да волосы кое-где бестолково растут. Выбравшись, уставился во все глаза на домового, шипит, зубами щелкает и пытается уползти, извиваясь, будто червь какой. Пафнутий схватил его, швырнул в печь, закрыл заслонкой поскорее, чтобы не выбрался. Заорало на весь лес, печь затряслась, а изнутри стало с силой биться в заслонку – домовой насилу удержал.
Мокша тем временем кое-как вытащила Степана наружу, чтоб не задохнулся. Облила водой, потормошила, тот вроде бы зашевелился, заперхал.
Леся бежала в темноте через лес по каким-то буеракам, постоянно спотыкаясь, едва не ломая ноги о коряги, попадая в рытвины и канавы. Сначала бежала со страху, лишь бы подальше да побыстрее, крепко прижимая Андрейку к себе. Потом стала уставать и приходить в себя, поняла, что заблудилась. Лес вокруг незнакомый. Дремучий, непроходимый, страшный. Темень, хоть глаз коли, убежала-то среди ночи! Вокруг какие-то шорохи, ветки трещат, будто ходит кругами кто-то. Шепот, разговоры чудятся, а нет никого. И молчать страшно, и позвать боязно - вдруг откликнется кто? Что делать, куда идти? Назад не вернуться и вперед идти, незнамо куда попадешь. И попадешь ли вообще, а то сгинешь тут с ребенком на руках, вовек не сыскать. Да и непонятно теперь, где назад, где вперед,? Куда шла, откуда вышла?
Идет Леся, трясется, всхлипывает по-тихому, чтобы ребенка не разбудить. За себя, за Андрейку страшно, а тут еще песня из старого мультика в голове зазвучала: «Воздушные змеи, жмурки и салки…». И Леся повторяет ее шепотом, неосознанно шевелит губами: «Прятки, мячи, чехарда и скакалки», - то ли от страха: «И просто, и просто, и просто скакалки», - то ли для успокоения: «Ну, просто, просто, просто, просто, просто скакалки!!!» - То ли чтобы с ума не сойти. И до сих пор помнит ее наизусть, а ведь столько лет не видела, не слышала, не вспоминала! «Ну, просто, просто, просто…, гребаные скакалки!».
Забрела в какое-то болото, сама не заметила как, ноги по щиколотку в жиже. Ведь сколько на свете веселых затей, веселых затей, веселых затей. День или все еще ночь, не понять - неба не видно. Ведь сколько на свете вкусных вещей, вкусных вещей, вкусных детей… Откуда это в голове, что происходит? Манная каша, ситро и ириски… Вроде назад повернула, а ноги все глубже в болото проваливаются! Компот, молоко, дети, сосиски… Дети!? Просто, просто, просто, просто, просто сосиски! Слезы из глаз ручьем, Андрейку поднять повыше. Стоять на месте – смерть: трясина затягивает, идти дальше – глубже провалишься. Скучно и мне и тебе и ему… Лесю трясет от страха, нащупала какую-то корягу, тычет впереди себя, пытается нащупать твердь… Там кто-то бродит! Ведь столько на свете хороших друзей, вкусных детей, хороших друзей! Опять!Откуда это берется? Сил совсем не осталось, в воде по пояс… За деревьями кто-то есть! Ведь столько на свете веселых друзей, веселых друзей, веселых друзей!
Леся от бессилия закричала в голос на весь лес. Проснулся Андрейка, заплакал. В лесу вдруг поднялся шум, гвалт, смех, будто кто-то только и ждал, когда подадут голос, когда нарушится безмолвие. Вокруг засуетилось, забегали шаги, захрустели под ними ветки, невесть кто приближался! Леся вспомнила из детства: если зажмуриться, закрыть глаза, то нечисть не заметит, пройдет мимо. Прикрыла рукой глаза Андрейке, зажмурилась со всей силы, до красных кругов в глазах. Стоит, ждет, надеется, что обойдет стороной, от страха помереть на месте готова. Повсюду шуршит, шумит, топает, кричит! Ребенка из рук вырвать норовят! Тянут-толкают! Ой, что ж творится-то! Ой, сил больше нет! Главное не открывать глаза, крепче держать Андрейку!
Утихло. Зашумели листья, ветерок поднялся, даже просветлело как-то. Открыла глаза - рассвет! Даже небо разглядеть можно. Наконец-то! Стоит в болотной жиже, но неподалеку твердое место, вроде, только руку протянуть. На душе полегчало. Выбралась на сушу, села под деревом дух перевести, заглянула под пеленку с Андрейкой поздороваться – а вместо него колода деревянная! Подменили, украли, даже не почувствовала! Как же так?
Степан еле в себя пришел. Привиделось ему, что зовет его кто-то, тормошит. Открыл глаза, огляделся - никого. Тело ломило, будто всей деревней палками били. Подняться удалось не сразу. Ноги не держали, подкашивались. Голова в чугунок превратилась, будто ватой набили. Степан до этого никогда чугунок ватой не набивал, зачем ему это? Но отчего-то казалось, что именно так бы оно и было.
Леся с Андрейкой не отзывались, Демки нигде не видно Добрался до дома - дверь наперекосяк, окна выбиты, ставни болтаются на одной петле. Выдернул из порога нож, осмотрел с недоумением. В глазах двоилось. Внутри – разруха, ветер свистит, мебель покорежена. Осколки, вещи на полу всякие валяются, мусор какой-то. Хоть стены целы, и то хорошо. Ох, стоять тяжело, ноги не держат. Присесть бы куда, а негде. Болит все, хоть в гроб ложись.
Из леса, из самых дебрей вдруг закричали. Закричали горько, истошно, навзрыд. Степан прислушался. Показалось, может? В голове-то вон как звенит. Нет. Вот опять кричат. Леся? Голос вроде ее. Точно, Леся! Степан бросился на выручку. Ну, как бросился, поковылял, как мог. Побитый, помятый, покалеченный. Рыскал по лесу с полдня, исходил все, что можно, забрел туда, где едва ли бывал раньше. Все время казалось, что Леся вон там, рядом, за тем деревом, за теми кустами! Но она все не находилась, а ее голос уводил дальше и дальше.
Пока искал, Степан передумал многое и в голове пронеслось всякое. Понимал, что случилось страшное: непонятная ночная кутерьма, о которой он ничего не помнил, разруха в доме, да и Леся неспроста схватила Андрейку и посреди ночи отправилась в лес. Не в деревню, а в ту часть леса, куда даже он, лесник, почти никогда не забирался. Думал про Андрейку, какой он маленький и забавный, смышленый не по годам. Как вместе играли, сколько радости он испытал, когда появился внучок. Вспоминал маленькую Лесю, как потешно она надувала губы, когда обижалась. Как тянулась вверх, чтобы взяли на ручки. Как крепко любила обниматься. А еще ее звонкий задорный смех….
Как ей было больно, когда умерла Анюта. Все не могла поверить, что мамки больше нет. Степан с тех пор старался запомнить каждый миг, проведенный с Лесей, каждое объятие, каждый взгляд. Боялся, что это в последний раз, вдруг он и ее потеряет? Последний раз – он такой, никогда не знаешь, что он последний. Беда ведь всегда рядом. Ходит по пятам, преследует. Но все же Степан надеялся, что все обойдется. Плелся и сквозь слезы просил вслух непонятно у кого: «Хоть бы все обошлось! Только бы они были целы! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!»
Обессилев он вывалился на какую-то поляну. Осмотревшись, увидел Лесю. Она сидела на траве, баюкала на руках Андрейку. Степан окликнул - не отозвалась. Продолжает баюкать, шепчет что-то, может, колыбельную. Подошел: на ней только изодранная ночнушка, босиком, больше ничего нет, грязная – видать, по болоту шла. Позвал еще раз - нет ответа. Положил руку на плечо - продолжает баюкать, раскачивается взад-вперед, холодная, как из погреба. Волосы спутаны, слиплись, лица не видать. Шепчет рвано, неистово, с порыкиванием. Степан прислушался: слов не разобрать, что-то про друзей, детей и скакалки. Как песня из мультика, только какая-то неправильная, поковерканная. Степана передернуло, стало не по себе. Обошел Лесю - глянуть на Андрейку. Раздвинул тряпки, в которых тот должно быть закутан, а Андрейки нет… Вместо него полено с задорным сучком, похожим на нос.
- Леся! - стал тормошить ее Степан. - Леся! Очнись!
Леся продолжает шептать и раскачиваться, будто никого рядом нет.
- Где? Где? Внучок где? Андрейка? - услышав имя, Леся замолкла. - Где ты его оставила? Куда подевался?
Леся уставилась на отца. Глаза страшные, круглые, чужие, будто не человек смотрит. Степан стал пятиться. Она медленно поднялась и направилась отцу. Ступала медленно, но как-то неумолимо. Подошла, посмотрела Степану в глаза - по щекам у нее текли слезы. Всхлипывая, Леся бросилась на отца, стала колотить его, терзать во все стороны, горько завывая, била все сильнее и сильнее. Степан кое-как вертелся и закрывался, пока совсем не обессилел. Перед глазами у него была та самая маленькая Леся, которая тянется и просится на ручки. Потом откуда-то появилось золотое поле и рожь по грудь, а там, впереди, Анюта. Машет рукой, зовет к себе. Осталось только подхватить Лесю на руки и поспешить к ней.
Автор: #Хрофт