Конец октября дышал промозглой сыростью, и Михал Михалыч чувствовал себя последним идиотом. Он стоял на почти пустом перроне и тупо смотрел на хвост уходящего поезда. Тот самый поезд, что должен был унести его к морю, теплу и двухнедельному отпуску. Подлец ушёл ровно по расписанию, за тридцать минут до того, как Михмих, запыхавшийся и потный, влетел в здание вокзала.

— Зараза, — сплюнул он, отойдя от края платформы под крышу. Горечь во рту была не только от досады. Он культурно, про себя, перечислил десяток отборных ругательств, адресуя их питерским пробкам, своему начальнику, задержавшему срочным совещанием, и собственному раздолбайству.

До следующего поезда, как выяснилось у сонной кассирши, оставалось целых пять часов. Тратиться на гостиницу было жалко, да и смысла не имело — всё равно в шесть утра быть здесь. С тяжелым вздохом Михмих купил билет, поймал на себе стеклянный взгляд полицейского в будке у выхода и побрёл в зал ожидания.

Он устроился на холодной железной скамейке, достал из потрёпанной папки сканворд и принялся вписывать слова автоматически, почти не вдумываясь. Вокзал понемногу пустел. Гул голосов стих, сменившись мерным гулом вентиляции и редкими шагами. Свет в зале притушили, оставив гореть только каждый второй светильник. В их тусклом свете плясали пылинки. Из дальнего угла доносился ровный храп — там, свернувшись калачиком, спал мужик в засаленном ватнике.

Слова в головоломке быстро закончились. Михмих оторвал взгляд от серого листа, размял затекшую шею и огляделся. Пустота была гнетущей. Даже полицейский в будке, похоже, дремал, склонив голову на грудь.

Желая убить время, он встал и прогулялся до газетного ларька. Но решётка была опущена, а за стеклом, освещённые дежурной лампой, пылились прошлогодние журналы. Мухи, словно чёрные булавки, обсиживали витрину. Лестница на второй этаж, ведущая к кафе, была перегорожена стулом, а на двери висела табличка с коряво нарисованными часами: «Открытие в 9:00». Завтракать он явно не успевал.

Вернувшись на своё место, Михмих почувствовал, как время будто сгустилось, превратившись в тягучую, липкую массу. Минуты тянулись, словно прилипшая к подошве жвачка. Он закрыл глаза, пытаясь представить шум прибоя, но вместо этого слышал лишь мерный стук своих часов.

— Скучно?

Михмих вздрогнул и открыл глаза. На соседней скамейке, где секунду назад никого не было, сидел маленький, тщедушный старичок. Лицо его скрывала окладистая седая борода, в которой, казалось, запуталась вся вокзальная пыль. Но глаза под мохнатыми бровями блестели остро и живо. Одет он был в заношенную, но чистую телогрейку и штаны, коротковатые для него.

— Угу, — буркнул Михмих, не в силах скрыть удивления.

— Давай в картишки перекинемся? На интерес. А то меня тоже скука одолела.

Мужчина пожал плечами. Развлечение было ничем не хуже сканворда. Он кивнул.

— Есть у меня колода, — старичек ловко достал из внутреннего кармана потрёпанные карты, и они устроились на широком подлокотнике скамейки.

Играли в дурака молча. Старичок, представившийся Пафнутием Федоровичем, оказался азартным игроком. Он смачно шлёпал картами, горестно вздыхал, когда Михмих отбивался, и бурно хлопал в ладоши, выигрывая партию. Счёт перевалил за второй десяток, а скука как рукой сняло.

— Может, ты есть хочешь? — заботливо осведомился Пафнутий, забирая последнюю шестёрку.

— Хотелось бы, но кафе закрыто, — Михмих махнул рукой в сторону лестницы.

— Да это ерунда! Сейчас организуем. Пойдем.

Не дав опомниться, Пафнутий вскочил, словно пружина, и резво засеменил в сторону тёмного служебного коридора.

— Эй, постой! Туда же нельзя!

— Не бойся, всё можно! Не отставай!

Михмих, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, рванулся за ним. Они пару минут плутали по лабиринту тёмных коридоров, пахнущих машинным маслом и старой штукатуркой. Пафнутий, казалось, знал каждый уголок. Наконец он толкнул неприметную дверь, и они оказались в крошечном буфете с тремя столиками, сиротливой геранью на подоконнике и дремлющей официанткой за стойкой.

— Машенька! А сделай нам кофе и бутербродов, — звонко сказал Пафнутий.

— А? — девушка, румяная и пышная, как булочка, с трудом оторвала голову от стойки и протерла глаза. — Опять чудишь, Пафнутий? Чужих водишь? Ох, влетит тебе...

Она ворчала для порядку, но покорно побрела за стойку, где стоял кофейный аппарат. Вскоре на столе перед изумлённым Михмихом дымились два стакана с густым кофе и лежали внушительные бутерброды с колбасой.

Михмих расплатился и впился зубами в хлеб, понимая, что голоден как волк. Пафнутий сидел напротив, подперев бороду кулаком, и умильно наблюдал, как он ест.

— Может, и ты будешь? — предложил Михмих, прожевав первый кусок.

— Не-а. Я ужинал плотно, — отозвался старичок.

— Тогда спасибо. А то я с голоду помер бы, пока поезда дождусь. Кстати, надо же познакомиться нормально. Я Михал Михалыч, инженер.

— Пафнутий Федорович, — новый знакомый солидно кивнул, как будто представлялся на официальном приёме. — Домовой.

Михмих поперхнулся кофе.

— Кто?

— Домовой. Не слышал про нас, что ли? — удивился Пафнутий.

— Слышал-то слышал... Но вы же вроде в обычных домах живете, на селе. А что ты на вокзале делаешь?

Лицо Пафнутия помрачнело. Он опустил глаза в стакан.

— Потерялся, — тихо и грустно вздохнул он. — Пару лет назад мои переезжали. В новую квартиру. Я тоже с ними думал. А тут на вокзале замешкался, народ посмотрел, суету... и не нашёл, на каком поезде они едут. А обратной дороги не знаю. Вот и кукую тут, как неприкаянный.

Михмих покачал головой, чувствуя, как нелепая жасть подкатывает к горлу.

— Дела... — только и смог он вымолвить.

Михмих покачал головой, чувствуя, как нелепая жалость подкатывает к горлу.

— Дела... — только и смог он вымолвить.

Он допил свой кофе, чувствуя, как тепло разливается по телу и прогоняет остатки дремоты. Пафнутий сидел напротив, перебирая пальцами края своей телогрейки, его взгляд был устремлён куда-то в прошлое.

— Ты поел? — наконец встрепенулся старичок, словно отгоняя грустные мысли. — А теперь давай развлекать тебя, пока поезд не пришел. Сидеть на скамейке — только время зря тянуть.

Михмих хотел было возразить, что иных вариантов всё равно нет, но Пафнутий уже вскочил и энергичным жестом подозвал его за собой. Они вышли из буфета тем же тёмным коридором, но на этот раз старичок свернул в другую, едва заметную дверь.

Она привела их в небольшое помещение, заставленное мониторами. В воздухе висел запах крепкого чая и старой электроники. За пультом сидел лысый мужчина в засаленной форме и что-то недовольно бубнил в рацию.

— Семён, чайку гостю, — без тени сомнения провозгласил Пафнутий.

Мужин обернулся, и на его усталом лице мелькнула улыбка.

— А, это ты, старый ворчун! Опять сбил с толку какого-нибудь зазеваку? — он окинул Михмиха добродушным, но изучающим взглядом.

— Гость он у меня, уважаемый, — с достоинством парировал Пафнутий. — Михал Михалыч.

— Ну, раз гость, тогда садись, — Семён махнул рукой на свободный стул. — Чай, правда, холодный уже.

Но Пафнутий уже хлопотал у небольшого столика с электрическим чайником. Через минуту Михмих держал в руках стакан с дымящимся напитком, а Пафнутий сунул ему в другую руку сушку. Они просидели так с полчаса, слушая разговоры диспетчера с машинистами. Михмих, сам инженер, ловил себя на мысли, что наблюдение за этой отлаженной, ночной жизнью вокзала завораживает.

— Ладно, пошли, не будем Семёну мешать, — наконец решил Пафнутий, когда сушки закончились.

Они вышли на перрон, который теперь был полностью пуст и освещён лишь редкими фонарями. Вдалеке, на запасных путях, стоял и посапывал тёплым воздухом небольшой тепловоз.

— Василий! — крикнул Пафнутий, подбираясь к кабине.

Из окна высунулась заспанная физиономия машиниста в заломленной на затылок кепке.

— Пафнутий? Чего опять в ночную смену припёрся? Скучно одному?

— Гостя привёл. Покатай нас немного, а? — старичок посмотрел на Василия с такой мольбой, что тот не выдержал и махнул рукой.

— Ладно, залезай. Только тихо, я тут дремлю.

Через несколько минут Михмих, затаив дыхание, сидел в кабине тепловоза, а Пафнутий устроился рядом, свесив ноги с подножки. Машина с лёгким толчком тронулась и поползла по лабиринту путей, мягко постукивая на стрелках. Город спал, и лишь огни окон многоэтажек отражались в тёмной воде где-то в стороне. Это было странное, почти мальчишеское приключение, и Михмих на миг забыл, что он взрослый, уставший инженер, опоздавший на свой поезд.

После катания Пафнутий повёл его обратно в здание, но не в зал ожидания, а по узкой, почти вертикальной лестнице на самый верх.

— Куда мы? — озадаченно спросил Михмих, с трудом одолевая крутые ступеньки.

— Туда, где время живёт, — загадочно ответил Пафнутий.

Лестница привела их в маленькую, пыльную комнатку под самой крышей. Огромные шестерни и маятник часового механизма медленно и величественно двигались в полумраке, отсчитывая секунды. Сквозь запылённое стекло открывался вид на спящий город, утопающий в ночном мареве. Здесь, в этом сердце вокзала, время обретало физическую форму, становилось осязаемым.

— Красиво, — прошептал Михмих.

— Ага, — согласился Пафнутий. — Только смотреть долго нельзя — закружиться голова.

Спустившись вниз, Пафнутий неожиданно свернул в коридор с табличками «Администрация». Он остановился у одной из дверей, на которой висела табличка «Начальник вокзала».

— Тс-с-с, — сделал он Михмиху знак молчать, и ловко, отточенным движением, вставил в замочную скважину какой-то тонкий металлический предмет. Дверь бесшумно отворилась.

— Пафнутий, что ты делаешь? — в ужасе прошептал Михмих.

— Фикус польём, а то засохнет, — так же тихо ответил старичок. — Про него все забывают.

Они прокрались в тёмный кабинет. В углу, на массивном столе, стоял большой, но жалкий на вид фикус. Листья его были покрыты пылью и поникли. Пафнутий достал из кармана небольшую пластиковую бутылочку с открученной крышкой и бережно, под самый корень, вылил в горшок воду.

— Вот и хорошо, — с удовлетворением прошептал он.

Они так же бесшумно ретировались. Выйдя в коридор, Михмих облегчённо выдохнул.

— Ты совсем сумасшедший.

— Заботливый, — поправил его Пафнутий. — Растения тоже чувствуют.

Они снова оказались в зале ожидания. Ночь шла на убыль, в высоких окнах начинало сереть. Появились первые пассажиры — одинокие фигуры с чемоданами. Сонная уборщица нехотя возилась со шваброй у входа.

И вдруг Пафнутий встрепенулся, его взгляд стал острым и сосредоточенным.

— Быстрее! — заволновался он, хватая Михмиха за рукав. — Идём, там твой поезд подходит. Объявили же!

Михмих не слышал никаких объявлений, но позволил старичку стащить себя с места. Они вышли на перрон, где уже начиналось утреннее движение. Прохладный воздух бодрил.

И тут Михмиха осенила мысль. Странная, почти безумная, но показавшаяся единственно верной.

— Слушай, Пафнутий, — он обернулся к старичку. — А давай я тебя заберу к себе. Чего ты тут, как неприкаянный, маешься?

Домовой, собиравшийся что-то сказать, опешил. Его борода отвисла от изумления.

— Как? — только и смог он выдохнуть.

— Да просто. У меня свой дом, не большой, но уютный. Сад яблоневый сзади. Коровы нет, уж извини, — Михмих улыбнулся. — Семья у меня хорошая, дружная. Жена, две дочки. Поехали со мной. Что ты тут забыл?

Пафнутий смотрел на него широко раскрытыми глазами. В них плескалось столько надежды и недоверия, что у Михмиха сжалось сердце.

— Правда? — прошептал старичок, и голос его дрогнул.

— Честно-честно.

— Я сейчас! — вдруг выкрикнул Пафнутий, развернулся и бросился бегом обратно в здание вокзала, расталкивая редких пассажиров.

В это время к перрону, шипя тормозами, плавно подошёл длинный скорый поезд. Заскрипели двери. Появилась проводница.

Михмих стоял и нервно посматривал то на часы, то на вход в здание. Пафнутия всё не было. Прошла минута, другая. «Передумал? Снова потерялся?» — пронеслось в голове.

— Проходите, мужчина, — строго сказала проводница. — Уже отправляемся.

Вздохнув, Михмих показал ей билет и, с тяжёлым чувством, переступил порог вагона. Он медленно пошёл по коридору, отыскивая своё купе. С шумом отодвинул дверь.

И замер.

На верхней полке, свесив вниз ноги в стоптанных ботинках, сидел улыбающийся Пафнутий. Он радостно болтал конечностями, а в его руках бережно покоился знакомый горшок с фикусом из кабинета начальника.

— Не мог я его там оставить, — объяснил домовой, сияя. — Совсем засохнет без нас.

Поезд плавно тронулся, увозя их от спящего вокзала. Михмих молча сидел на нижней полке, глядя на Пафнутия, который устроился наверху, прижимая к себе горшок с фикусом, как ребёнок прижимает любимую игрушку.

— Ну что, поехали, — наконец произнёс Михмих, чувствуя лёгкую нереальность происходящего.

Пафнутий кивнул, и его взгляд стал рассеянным, будто он прислушивался к чему-то далёкому.

— Да, поехали. И вовремя. Очень вовремя.

— Что вовремя? — насторожился Михмих.

Домовой не ответил прямо. Он провёл рукой по листьям фикуса, смахивая налипшую пыль.

— Дом твой, говоришь, с садом? На горе стоит? Или в низине?

— На ровном месте, — удивился Михмих. — Почему ты спрашиваешь?

— На ровном месте — это хорошо, — проигнорировал вопрос Пафнутий. — А окна на восток выходят? Солнце по утрам в спальню заглядывает?

— Выходят. Но ты о чём?

Вдруг Пафнутий вздрогнул, словно от внутреннего толчка, и крепче прижал к себе горшок. Его лицо на мгновение исказилось гримасой то ли боли, то ли страха.

— Огонь, — прошептал он. — Снова огонь.

Михмих почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— Какой огонь? Пафнутий, что с тобой?

Домовой медленно перевёл на него взгляд, и в его глазах стояла настоящая тревога.

— Ты не чувствуешь? Сквозь землю и сталь идёт. Кричит. Дом без защиты. Душа в огне.

Он замолчал, уставившись в стену вагона, но видел, очевидно, что-то совсем иное. Михмих хотел было его растормошить, но в этот момент дверь купе плавно отъехала. В проёме стояла проводница с чайником в руке.

— Чай? — безразлично спросила она, скользнув взглядом по странной паре: растерянному мужчине и старичку на верхней полке, обнимающему цветок.

— Да, два, пожалуйста, — автоматически ответил Михмих.

Когда она ушла, Пафнутий, казалось, немного пришёл в себя. Он спустился вниз и уселся напротив Михмиха, поставив фикус на столик между ними.

— Прости. Старые раны ноют. Иногда до меня доходят... отголоски. Особенно если беда большая.

— Чьи отголоски? Какая беда?

— Тех, у кого нет своего домового. Или тех, чей домовой не справляется. Слишком сильный огонь. Не простой.

Михмих смотрел на него, пытаясь понять. Логика отказывалась работать, но какое-то внутреннее чутьё подсказывало, что старик не врёт и не фантазирует. Он говорит о чём-то очень реальном для него.

— Объясни нормально, — мягко попросил Михмих. — Я не понимаю.

Пафнутий вздохнул, его пальцы вновь забегали по краям горшка.

— Есть места... неспокойные. Где земля дышит огнём, а небо сердится чаще. Там и людям жить тяжело. Раньше, в старину, это знали. И ставили нас, хранителей, на такие точки. Чтобы усмирять. Направлять энергию. Как плотину строят на бурной реке. А если хранителя нет... или он слаб... река выходит из берегов.

Он умолк, вновь прислушиваясь к чему-то.

— Сейчас одно такое место... кричит. Там совсем плохо. Дважды уже горело. От молний. Огненных шаров.

У Михмиха похолодело внутри. Обрывки старых новостей, разговоры о редком природном явлении — всё это сплелось в единую, пугающую картину.

— Шаровая молния?

— Называйте как хотите, — махнул рукой Пафнутий. — Это гнев земли, прорвавшийся наверх. И он тянется к тому, что ему сродни. К металлу в стенах, к токам в проводах... к страху в сердцах.

В купе вошла проводница с двумя стаканами чая в подстаканниках. Поставила их на стол. Ароматный пар поднялся к потолку. Минуту они молча сидели, слушая равномерный стук колёс.

— И что теперь? — тихо спросил Михмих. — Ты можешь помочь тому месту?

Пафнутий посмотрел на фикус, потом в окно, на мелькающие за ним леса и поля.

— Не знаю. Я один. И я... не оттуда. Моя сила — в порядке, в уюте. А там — хаос. Но попробовать надо. Потому что если не я, то кто?

Он потянулся к своему стакану, и его рука дрожала.

— Ты сказал, дважды горело. От шаровых молний. Ты же потерялся несколько лет назад. Как ты можешь знать, что там происходит сейчас?

Пафнутий устало улыбнулся.

— Время для нас не совсем такое, как для вас. Мы чувствуем боль дома как свежий шрам, даже если он нанесён давно. А этот... — он кивнул в пространство, — этот шрам старый и глубокий. Он ноет постоянно. А сейчас... сейчас он снова воспалился. Я чувствую. Скоро будет ещё один удар.

Михмих откинулся на спинку сиденья. Всё, что он планировал на отпуск — книги, море, шашлыки — рассыпалось в прах. Перед ним сидел маленький, испуганный старик, обвивавший руками горшок с растением, и говорил о спасении мира. И самое невероятное — Михмих ему верил.

— Хорошо, — твёрдо сказал Михмих. — Значит, поедем туда.

Пафнутий с облегчением вздохнул, словно с его плеч свалилась тяжёлая ноша.

— Спасибо, — прошептал он. — А то я один... я боялся.

Он потянулся к фикусу и поправил один из поникших листьев.

— Этот парень нам пригодится. Он уже много чужой боли впитал. Сильный.

Михмих смотрел на безрадостное растение и не мог понять, как этот полутрупный фикус может кому-то помочь. Но он уже ввязался в эту странную историю. И теперь ему предстояло везти потерянного домового и умирающий цветок навстречу огненным шарам. Отдых на море откладывался. Впереди была только неизвестность и тихий, полный тревоги взгляд седого старика.

Поезд мчался сквозь ночь, и Михмих не мог уснуть. Он лежал на нижней полке и слушал, как Пафнутий наверху ворочается и бормочет что-то сквозь сон. Слова были отрывистыми и тревожными: «огонь», «нельзя туда», «опять».

Под утро старичок спустился вниз, осунувшийся и бледный. Его руки всё так же дрожали.

— Скоро приедем, — сказал он, глядя в тёмное окно. — Чувствую, осталось немного.

Михмих кивнул, налил ему остывший чай. Пафнутий взял стакан обеими ладонями, будто пытаясь согреться.

— Ты так и не сказал, куда именно мы едем.

— На Валдай, — тихо ответил домовой. — Там деревня одна... на горе. Дом стоит пустой, сгоревший. Рядом озёра.

У Михмиха ёкнуло сердце. Описание было до жуткого знакомым.

— Постой... Я читал про такое. Несколько лет назад. Там семья погибла... Сначала мать при загадочных обстоятельствах, потом отец... от шаровой молнии.

Пафнутий закрыл глаза и кивнул.

— Они... они не просто так умерли. То место... оно как воронка. Притягивает грозы. А эти шары... они не совсем молнии. Они живые. Злые.

— Но почему? Что с этим местом не так?

— Там под землёй... пустота. И вода. И руда железная. Получается батарейка огромная. А когда гроза... она заряжается. И ищет выход. Находит его через страх. Через боль. Тот дом... он пропитан горем. Он как маяк для этой нечистой силы.

Михмих молча переваривал услышанное. Логика снова спорила с интуицией, но картина складывалаcь пугающе цельная.

— И что мы можем сделать? Мы же не геологи и не экстрасенсы.

Пафнутий потянулся к фикусу, коснулся одеревеневшего стебля.

— Я — страж. Моё дело — гармонию восстанавливать. Порядок. А его... — он кивнул на растение, — он боль впитывает. Как губка. Он уже многое забрал из кабинета того начальника. Там тоже не сахар течёт.

— И как это поможет?

— Надо посадить его там. В самом центре. Чтобы корни в землю ушли. Он будет тянуть на себя этот гнев... этот токсичный страх. Перерабатывать. А я... я буду ему помогать. Направлять.

— Это опасно?

Пафнутий посмотрел на него своими ясными, старыми глазами.

— Очень. Если не успеем... если не справимся... он сгорит. И мы вместе с ним.

Он сказал это так просто, что мурашки снова побежали по коже у Михмиха.

— А почему ты не сделал этого раньше? Когда только потерялся?

— Я не знал дороги! — воскликнул Пафнутий с отчаянием в голосе. — Мы, стражи, привязаны к местам. К своим местам. А я сбился с пути! Я был как слепой котёнок! А потом... потом я чувствовал, что один — не справлюсь. Нужна была помощь. Человеческая помощь. Вера.

Он умолк, сгорбившись. Михмих вдруг с абсолютной ясностью понял, что их встреча на вокзале не была случайностью. Это была последняя, отчаянная попытка Пафнутия найти того, кто поверит и пойдёт с ним.

— Я с тобой, — твёрдо сказал Михмих. — До конца.

Пафнутий кивнул, и в уголках его глаз блеснули слёзы.

— Спасибо, — прошептал он. — А теперь... теперь надо готовиться. Скоро выходить.

Он полез в свой потрёпанный рюкзак и достал оттуда маленький мешочек, туго завязанный верёвкой. Развязал его. Внутри была земля — тёмная, почти чёрная, смешанная с какими-то мелкими блестящими камешками.

— Это что?

— Зёмля из-под печки моего старого дома, — пояснил Пафнутий. — И гранитная крошка. Для заземления.

Он бережно, с нежностью, стал подсыпать эту смесь в горшок к фикусу, под корень. Делал это медленно, шепча что-то на непонятном, певучем языке. Воздух в купе на мгновение показался гуще, запахло прелыми листьями и дымком от печи.

— Теперь он стал сильнее, — с удовлетворением сказал Пафнутий, завязывая пустой мешочек. — Теперь есть связь.

За окном начало светать. Проносились поля, затянутые утренним туманом, потом потянулись леса, темные и безмолвные. Пафнутий сидел неподвижно, уставившись в окно, его пальцы бессознательно сжимали и разжимали край телогрейки.

— Близко, — прошептал он. — Очень близко. Чувствую... боль.

Михмих последовал его взгляду. Впереди, за лесом, виднелись холмы. Один из них был выше других, и на его вершине, под низким серым небом, чёрным пятном стоял остов сгоревшего дома. Словесно описать это ощущение было невозможно, но Михмих почувствовал — холодную тяжесть в груди, беспричинную тревогу. Место и впрямь было недобрым.

Поезд начал сбавлять ход.

— Наша остановка, — сказал Пафнутий и поднялся. Он взял фикус в охапку, прижал к груди. Лицо его стало сосредоточенным и суровым. — Теперь всё решится.

Поезд остановился у крошечной платформы, затерявшейся среди лесов и холмов. Они вышли на пустынный перрон, залитый холодным утренним светом. Воздух был свежим и влажным, пахло хвоей и болотной сыростью. Но сквозь этот чистый запах Михмиху почудилось что-то ещё — едва уловимое, словно привкус гари на языке.

Пафнутий стоял неподвижно, закрыв глаза. Он повернул голову, словно прислушиваясь к беззвучному зову.

— Туда, — он указал на тропинку, уходящую в густой лес по склону холма. — Идём. Осторожно.

Дорога была трудной. Тропинка почти зарастала молодым ольшаником, под ногами хрустели ветки и шуршала прошлогодняя листва. Пафнутий шёл быстро и уверенно, как будто его вели по невидимой нити. Михмих следовал за ним, неся рюкзак и чувствуя, как тревога нарастает с каждым шагом. Давление в ушах усиливалось, в груди сжимался холодный комок.

Наконец лес начал редеть, и они вышли на открытое пространство. Перед ними, на самой вершине холма, чернел остов сгоревшего дома. Обугленные балки, словно рёбра гигантского зверя, торчали из груды мусора. Рядом стояла уцелевшая печная труба, как надгробный памятник. Место было безмолвным и мёртвым, но от него веяло такой напряжённой, злой силой, что Михмиху захотелось развернуться и бежать.

Пафнутий остановился на краю поляны. Лицо его было серым от напряжения.

— Вот он... очаг. Всё исходит отсюда.

Он бережно поставил фикус на землю и выпрямился. Его маленькая фигура вдруг показалась Михмиху невероятно значительной.

— Теперь слушай меня внимательно, — сказал домовой, и в его голосе не было ни страха, ни сомнений, только твёрдая решимость. — Всё, что ты увидишь, — не пытайся понять умом. Доверься чувствам. Стоять будешь там, — он указал на большой валун в двадцати метрах от развалин. — Не подходи ближе, что бы ни случилось. Твоя задача — наблюдать. Твоё присутствие, твоя вера... это моя опора. Ты — мой якорь в человеческом мире. Понял?

Михмих кивнул, глотнув слюны. Горло пересохло.

— Понял.

— Хорошо.

Пафнутий повернулся к пепелищу, поднял руки ладонями вверх и заговорил на том же странном, певучем языке, что и в поезде. Слова лились низким, гортанным потоком, сливаясь с шёпотом ветра в соснах.

Сначала ничего не происходило. Затем воздух над развалинами начал мерцать, как над раскалённым асфальтом. Пахнуть стало озоном, как после мощного разряда молнии. Михмих почувствовал лёгкое покалывание на коже.

Пафнутий умолк, опустил руки и сделал шаг вперёд. Он шёл прямо к центру пожарища, к тому месту, где, видимо, раньше была гостиная. Его движения были плавными и ритуальными.

И тогда это началось.

Сначала из-под обугленной балки, прямо из земли, выполз маленький, с грецкий орех, синеватый огонёк. Он завис в воздухе, пульсируя. К нему тут же присоединился второй, третий. Они сбивались в рой, как разъярённые пчёлы, их гудение нарастало, сливаясь в противный, визгливый звук.

— Не двигайся! — крикнул Пафнутий, не оборачиваясь. Его голос прозвучал властно и громко.

Михмих вжался в камень, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Он видел, как маленькие огоньки начали сливаться. Из десятка синих искр образовался один шар, размером уже с футбольный мяч. Он переливался синевой и грязно-оранжевым, от него во все стороны тянулись короткие, ядовитые разряды.

Шар медленно поплыл по направлению к Пафнутию.

Домовой не отступал. Он стоял, широко расставив ноги, и снова заговорил. Но теперь его слова звучали как приказ, как вызов. Он протянул вперёд руку, не сжатую в кулак, а открытую ладонью, будто предлагая что-то или останавливая.

Огненный шар замедлился. Он завис в метре от старика, пульсируя ещё яростнее. Воздух трещал от напряжения. Вокруг шара плясали новые, мелкие искры.

— Иди к своему дому! — крикнул Пафнутий на обычном языке. — Иди в землю! Ты не нужен здесь больше!

Шар дёрнулся и рванулся вперёд. Ослепительная вспышка заставила Михмиха зажмуриться. Когда он снова открыл глаза, он увидел, что Пафнутий стоит на том же месте, но теперь его окружало слабое, золотистое свечение. Огненный шар отбросило назад, и он, казалось, пришёл в ярость. Он метался по поляне, оставляя в воздухе дымные следы, сжигая траву, до которой касался.

— Фикус! — позвал Пафнутий, не сводя глаз с шара. — Теперь твой черёд!

Михмих посмотрел на растение. С ним творилось что-то невероятное. Его поникшие листья вдруг распрямились и зашелестели, хотя ветра не было. По стеблю и листьям пробежала волна изумрудного света. Он будто тянулся к тому месту, где бушевала огненная стихия.

Шар, словно почувствовав вызов, развернулся и ринулся к фикусу.

— Нет! — рявкнул Пафнутий и бросился наперерез.

Всё произошло за долю секунды. Шар, не долетев до фикуса, резко изменил траекторию и ударил Пафнутия прямо в грудь.

Раздался негромкий, глухой хлопок. Золотистое свечение вокруг старика погасло. Он отлетел на несколько шагов и рухнул на землю, не двигаясь.

Огненный шар, потрескивая, медленно поплыл к неподвижному телу.

— Пафнутий! — закричал Михмих, забыв обо всех предосторожностях. Он сорвался с места и побежал через поляну.

Он не думал об опасности. Он видел только маленького, беззащитного старика, который доверился ему. Он достиг Пафнутия и встал над ним на колени, заслоняя его своим телом от приближающегося шара.

Шар остановился в полуметре от него. Жара была невыносимой. Михмих чувствовал, как плавится синтетическая ткань его куртки. Он зажмурился, ожидая удара.

Но удара не последовало.

Он открыл глаза. Огненный шар висел перед ним, мерцая. Казалось, он раздумывал. А потом... он начал меняться. Ядовитые цвета поблёкли, гудение стихло. Шар стал прозрачным, словно мыльный пузырь, наполненный мягким, серебристым светом. Он медленно приблизился к Михмиху и коснулся его лба.

Не было боли. Лишь прохлада и ощущение бесконечной, древней печали. И голос — не звук, а мысль, возникшая в голове: «Прости. Так одиноко...»

Затем шар отплыл назад, к центру пепелища. Он спустился к земле, стал маленьким-маленьким синим огоньком и ушёл в почву, словно капля воды в песок.

Тишина. Давящая, абсолютная тишина.

Напряжение, висевшее над этим местом все эти годы, исчезло. Воздух снова стал просто воздухом, а не вязкой, опасной субстанцией.

Михмих очнулся и наклонился к Пафнутию.

— Жив? — прошептал старик, открывая глаза. Они были усталыми, но ясными.

— Жив, — с облегчением выдохнул Михмих. — А ты?

— Кости целы... а душа... устала. Но сделал. Справились.

Он с трудом приподнялся на локте и посмотрел на фикус. Растение стояло посреди поляны, и его листья сияли сочным, здоровым зелёным цветом. Больше в нём не было и тени увядания.

— Он... забрал остатки боли. Очистил землю. Теперь здесь можно снова жить. — Пафнутий слабо улыбнулся. — А тот шар... он не был злым. Он был просто одиноким и потерянным. Как я. Искал дом. А нашёл только боль. И когда ты встал на защиту... ты показал ему, что здесь есть что-то, ради чего стоит уйти.

Михмих молча помог старику подняться на ноги. Они постояли ещё немного, глядя на то, что осталось от дома. Но теперь это были просто развалины. Призрак был изгнан.

— Пора, — сказал Пафнутий, подходя к фикусу и бережно касаясь его листа. — Наш поезд не ждёт. А дома... дома нас ждут.

Они медленно пошли обратно к тропинке, оставив позади тихую, умиротворённую поляну на вершине холма. Их ждала долгая дорога домой, но теперь они шли по ней вместе.
#ЗаГраньюРеальности. Мистические истории.
источник