Ночью от ветра крыша завыла и вдруг вспомнил.

Давно дело было. Я тогда ещё поднимал зажигалку с пола, не сгибая ног.
Половина второго теплой майской ночи. Тишина такая, что если плюнуть в окно, звук удара об асфальт перебудит весь микрорайон. Второй час придумываю в роман напряженную сцену ужаса. Абзац надо, не больше, сцены связать. Момент неожиданного появления, после которого читатель прижмет уши и полезет под стол. Такая, знаете, игра с читателем: то взлет, то посадка, то снег, то дожди. Издатель ждет, издатель платит. Он хочет, чтобы читатель пережил этот ужас и попросил еще. А лист на экране белый и в голове ничего страшного. Одни пошлости вроде клыков и чумы.
У каждого автора есть слабое место. Одни - блестящие диалогисты, но природу им лучше не трогать. Другие мастера батальных сцен, но лирических им лучше не касаться. Когда главные герои в их романах признаются в любви, диву даешься, почему графини говорят «да, сударь» вместо того чтобы мешком упасть с кобылы. Третьи - мастера интриги. Но эпизодов с сексом или с изнасилованиями как его разновидности им лучше избегать. Если они не хотят, конечно, чтобы в их психологический триллер ворвалась Кадышева с сорока аккордеонистами.
У меня проблема – сцены ужасов. Вот просто беда. От моих скримеров у всех моих знакомых штаны мокрые. А беда в том, что от хохота. Кто поумнее, плюется и зевает. В прошлый раз написал, дал знакомому психиатру почитать. Почитал, попросил в среду зайти. Просто так, без литературы. Чай, говорит, попьём, поговорим. Но я же понимаю, к чему, еще та морковка :swearing: , клонит.
И вот сижу, придумываю ужас. Начал где-то в девять. А уже половина второго.
И тут, мать твою, тихо и медленно начинает вдруг открываться дверь в кабинет...
То есть, темнота вокруг, тишина как в космосе... Экран только горит. Темноты от него больше чем света. Тени от безобидных предметов на стены угрожающе падают. Канцелярский набор как электрический стул. Фигурка Фемиды как Аксинья с коромыслом. А тут дверь открывается. И что-то прямо нехорошо стало. А дверь открывается. Медленно... И что-то нехорошо становится. Омерзительно неустойчивое состояние.
Гоголь написал бы: и заскрипело очко у казака, затянула его сердце щемящая тоска, ухватился он за рожок седла, покачнувшись, да вдруг понял, что не рожок это, и захотелось ему туда, где камыш ложится под ветром, да кричит над водой узкогрудая чайка, в то место, что верстах в трехстах от этого места, а лучше бы и в пятистах...
Вижу черный проем. А сама дверь продолжает медленно открываться. Чувствую, что-то совсем мне уже нехорошо. А тут еще на черном фоне сантиметрах в сорока от пола вдруг появляется светлое пятно.
Венечка Ерофеев на моем месте описал бы ситуацию куда более убедительно. Но лаконичная категоричность его пассажей раскрасила бы обстановку палитрой праздничного оптимизма. А это была бы совсем другая обстановка.
Сначала показалось - лицо обескровленное. Я понял: через вентиляцию просочилось. По стене сползло, и теперь ко мне, по ламинату... Потом пригляделся: не лицо. Наоборот, трусы. И в руке топор, кажется. Доработался король эпизодов. Не женщины в черных чулках с поясами приходят по ночам, а в белых трусах лилипуты с топорами. И тут раздается тихое, но разборчивое:
- Папа, я хочу какать.
Господи, а как я хочу...
©️ Вячеслав Денисов.
#рассказы