Впервые Марк увидел его в пять лет, когда проснулся среди ночи — чего с ним обыкновенно не бывало — и отправился в туалет.

Путь от детской до ванной был в несколько взрослых шагов — невероятное расстояние для ребенка в темноте. Тени блукали по стенам, водили неземные хороводы и тьма за порогом детской, казалось, дышала, как живая. Старый спящий дом кряхтел и скрипел, будто ворочаясь во сне. Марк глубоко вздохнул, и открыв двери пошире, чтобы ночник в комнате хоть немного осветил его дорогу, сделал первый шаг в пугающую неизвестность.
Коридор, такой обычный и непримечательный днем, ночью превратился в незнакомый туннель без конца. Шаг, коротенький и робкий, потом еще шаг, и еще — ванная должна была приблизиться, ведь невозможно идти и никуда не придти. Вдруг он услышал с кухни какой-то шум, будто кто-то активно рылся в ящичках.
Может, это мама проснулась? От этой мысли быстро колотящееся детское сердечко чуть успокоилось. Если мама не спит, то бояться нечего. Марк решил, что заглянет на кухню, спросит, почему она не отдыхает и не подогреет ли ему молока, пока он сходит туда, куда шел.
Страх отступил, коридор резко укоротился, и он оказался на кухне.
Только мамы там не было.
При свете крохотной лампы — Марк таких никогда не видел, на кухне, запрыгнув прямо на стол, хозяйничал маленький мужичок в свитере и трениках. Золотистые космы торчали в разные стороны, а сам человечек размером с крупного кота бурчал себе под нос:
— Да где ж она их подевала, вот же хозяйка. Куда ни плюнь, одна гречка с овсянкой!
Марк остолбенел в дверях на несколько долгих мгновений. Потом вспомнил, что он вежливый мальчик и мама учила здороваться с гостями:
— Здравствуйте, — оторопело проговорил он. Мужичок повернулся к нему, посмотрел через плечо. На пухлом лице сияли огромные зеленые глаза с вертикальным зрачком.
— Привет, малец, — мужичок шмыгнул носом-картошкой и потер его рукой. — Ты знаешь, где твоя мамка конфеты прячет?
— В ящике с кастрюлями внизу, — от неожиданности Марк выдал секретные сведения сразу. Мама-то не знала, что Марк знает где лежат строго дозируемые шоколадные конфеты.
Человечек резво соскочил со стола и подбежал, смешно семеня пушистыми поношенными тапками, к указанному ящику. После недолгих поисков конфеты успешно обнаружились.
— Вот спасибо, малец, — поблагодарил он, шурша оберткой, — удружил!
— А вы кто? — наконец нашелся тот.
— Ты шо, сказок не читал? — удивился мужчок, разворачивая следующую конфету. — Домовой я! И чему только молодняк учат?
— Настоящий? — Марк выпучил глаза, не в силах поверить, что это не продолжающийся сон.
— Ну хочешь, иди потрогай, — махнул ему рукой домовой, — иди-иди, не укушу. Наверное.
Марк осторожно подошел и взял домового за протянутую руку. Та была теплой и будто бы чуть-чуть пушистой. Марк пригляделся и увидел, что кисть с чуть заостренными ногтями покрывают мягкие золотистые волоски.
— А как тебя зовут? — спросил Марк.
— Иван Тимофеевич я, — домовой с сожалением закрыл кухонный ящик, прихватив напоследок еще одну конфету. — Жаль, но больше нельзя — заметят.
— А я Марк.
— А я знаю, — отмахнулся Иван Тимофеевич. — На то я и домовой.
— Я завтра маме расскажу, вот она обрадуется! — Марк заулыбался. — И еще конфет купит
— Э нет, — домовой покачал головой. — Не надо маме говорить. Иначе случится страшное!
— Какое страшное?
— Очень-очень страшное. Давай, это будет наша с тобой тайна, что у вас домовой живет. Ты же уже достаточно взрослый, чтобы хранить секреты?
В своей взрослости после такого приключения Марк не сомневался и торжественно пообещал:
— Конечно, я никому не скажу! А что случится, если скажу?
— Мамка твоя конфеты перепрячет, — хмуро ответил домовой. — Но ты меня не выдавай. Вот увидишь, я тебе пригожусь еще.
* * *
Годы шли, и Марк хранил общую тайну денно и нощно, иногда выбираясь на кухню по ночам, наливал домовому стакан теплого молока — а к десяти годам Марку уже разрешили пользоваться газовой печкой, приносил с собой то конфеты, то печенье, то купленную в школьной столовой булочку.
Иван Тимофеевич с благодарностью угощался, рассказывал ему старые сказки про алконостов и овинников, про русалок и вагонных. И в том, что он Марку еще пригодится, не соврал.
Марку было девять, когда он впервые принес двойку из школы. Родителей не было дома, и юный мозг тщетно просчитывал варианты устранения жирной красной проблемы в дневнике.
— Да, дела. — усмехнулся Иван Тимофеевич, глядя как Марк проверяет на черновике, можно ли стереть двойку ластиком. — Давай мне сюда.
И Иван Тимофеевич, достав откуда-то крошечный серебряный ножик, мелкими движениями крохотных ручек соскреб двойку, будто ее и не было.
Марку было тринадцать, и к нему приставали соседские мальчишки — то отбирали карманные деньги, то сумку в луже топили, то еще чего. Похуже. Он, в конце концов, почти перестал выходить из дома. Сияющий мальчишка тускнел на глазах, запершись в своей комнате.
— Да, дела, — вздохнул Иван Тимофеевич, когда Марк, наконец, ему все рассказал. Родителям не говорил — стыдно, но домовому-то можно? Он ведь даже не совсем человек.
Марк пододвинул к нему вазочку с любимым апельсиновым печеньем и снова повесил голову.
— И ведь их больше, что я могу сделать? — тихо проговорил он.
— Ну, Иван Тимофеевич, знамо, всяко тоже не пальцем деланый и лаптем щи не хлебает. Придумаем чего-нибудь. Связи поднимем.
Через два дня Марка все-таки выкурили из его комнаты и отправили за хлебом. Связи у Ивана Тимофеевича были что надо.
Соседские задиры следующего дома, усевшиеся на спинке лавочки и примостив ноги на сидение, будто приведение увидели. Они шарахнулись от Марка как от прокаженного и тут же покинули свой насест, едва не теряя кеды.
— Хе, — коротко усмехнулся за стаканом молока той же ночью Иван Тимофеевич, — работает сеть-то моя агентурная. Я попросил соседских домовых своих охамевших подопечных ночью подушкой-то подушить, и объяснить, кого трогать не стоит. Шоб неповадно было.
Марку было шестнадцать, когда его сердце впервые разбилось, и одноклассница Олеся начала гулять с его лучшим другом.
— Да, дела, — покачал головой Иван Тимофеевич. — Но тут я тебе не защитник. Взрослый ты уже, и сердце твое взрослеет. Не прикажешь ему, потерпи. Отболит, точно тебе говорю, чай, не вчера я родился и что-то про эту жизнь знаю. Не единственная девка на свете. Выждать надоть, пройдет.
Повзрослевшее сердце Марка болело так, что, казалось, вот-вот разорвется — но у него не было причин не верить старому другу. Он его ни разу не подводил.
Домовой, с видом великомученика, пододвинул к нему последнюю конфету.
— На вот, подсласти горюшко-то свое.
И Иван Тимофеевич снова оказался прав, потому что вскоре на Марковых любовных горизонтах, разрезая волны на всех парусах, замаячил фрегат по имени Лиза.
Марку было восемнадцать, когда он поступил в институт и впервые надолго уезжал из дома.
— Иван Тимофеевич, ты ж здесь? — Марк заранее купил торт, чтобы угостить домового в свою последнюю ночь дома. Его ждал студенческий билет, общага, первая сессия и почти самостоятельная жизнь.
— Я всегда здесь. Я ж домовой, куда я из-дома то денусь? — хитро прищурился тот, отпивая неизменное теплое молоко.
Автор: Екатерина Смерецкая
#рассказы