Жила в деревне Липовке одна старуха — Аграфена. Люди её звали по-простому: бабка Графена. Сколько ей лет было, никто толком не знал. Одни говорили — девяносто, другие клялись, что ей уж давно за сотню. Но как бы ни было, старуха всё ещё ходила бодро, руки у неё не дрожали, а глаза — светлые, прищуренные — глядели так, будто насквозь человека видели.

Изба её стояла на краю деревни, почти у самой опушки сосняка. Забор вокруг — кривой, покосившийся, кое-где доски держались на одном гвозде. Но калитка всегда была распахнута настежь: заходи кто хочешь. Из трубы тянулся сизый дымок, пахло дровами и сушёными травами. Летом у крыльца цвели васильки да календулы, а на окне в горшке красовалась толстая герань, и казалось, что сама изба живая — дышит вместе с лесом и полем.

Слава о Графене шла далеко за пределами Липовки. Про неё знали и в соседних сёлах, и даже приезжие из города иной раз заглядывали. Одни утверждали, что она ведунья, другие — что простая знахарка, дар у неё от Бога. Но никто не спорил в одном: помогала она всем, кто приходил, и денег за то почти никогда не брала. «Что дашь — то и ладно, — говорила. — А нету — не надо».

Весной, когда земля только начинала парить, пахнуть талой водой и дымом костров, к Графене прибежала молодая женщина из соседнего села — Акулина. Лицо её было красное от слёз, косынка сбилась набок.

— Матушка, помоги! — с порога заголосила она. — Сын мой болеет, горит весь, доктора смотрели — не знают, что за хвора!

Старуха молча усадила её на лавку, налила кружку горячего травяного чая. Запах пошёл терпкий, с горчинкой.

— Успокойся, дитя, — тихо сказала. — Слезами беду не вымоешь. Когда началось?

Акулина, всхлипывая, рассказала, что мальчонка её днём бегал у речки, в воде плескался. Вечером вроде ничего, а ночью как начал стонать, да весь в жару. Врачи разводят руками, лекарств дают, а легче не становится.

Графена слушала, не перебивая. Потом поднялась к своей полке, где в банках и узелках хранились травы. Доставала по очереди: зверобой, липовый цвет, сушёную малину, корень валерианы. Всё складывала в глиняный горшочек, залила водой и поставила на печь. Пока отвар закипал, старуха шептала над ним едва слышные слова — то ли молитву, то ли заклинание.

Когда сняла с огня, протянула Акулине:

— Поишь мальца три раза в день этим, а на ночь крещёной водой голову оботри. Отойдёт жар.

Акулина в ноги упала, благодарила. На стол положила узелок с яйцами и куском сала — чем могла.

— Иди, — махнула рукой старуха. — Пусть дитя поправляется.

Через неделю весть по деревням пошла: мальчик на ноги встал, бегает, смеётся. С той поры Акулина часто к Графене заглядывала — то помочь по хозяйству, то просто поговорить.

С каждым таким случаем слава о Графене росла. Но вместе со славой множились и слухи. Одни говорили: «Дар у неё Божий, она людям добро несёт». Другие же шептались: «Не без колдовства тут, ведунья она». Иные при встрече крестились, будто от нечистой силы отгонялись.

Не выдержал однажды и местный батюшка, отец Михаил. Пришёл к ней сам, сел за стол, чай пьёт, смотрит внимательно.

— Слушай, бабка, — начал он строго. — Народ к тебе, как к святой, идёт. А не грех ли это?

Графена только усмехнулась:

— Батюшка, молитвы я знаю, травы — от Бога, земля их родит. Разве грех помочь человеку?

Долго они сидели. Батюшка спорил, убеждал её держаться ближе к церкви, а не к старинным заговорам. Графена же лишь мягко кивала и смотрела в огонь печи. В конце концов отец Михаил махнул рукой:

— Ладно. Раз людям от тебя польза, не буду противиться. Только помни: всё должно быть с молитвой.

Старуха ничего не ответила. Только глаза её блеснули — будто знала больше, чем слова могли выразить.

Особенно запомнился случай со Степкой — местным парнем, крепким да весёлым. Пришёл он вечером к бабке, почесал затылок:

— Бабка, скажи, где мне счастье найти? Всё хожу один, ни девушки, ни дела. Всё не клеится.

Старуха глянула на него пристально, потом в огонь уставилась. Молчала долго.

— Тебя, Степан, дорога дальняя ждёт, — сказала наконец. — Не ищи счастья тут, в Липовке.

Парень усмехнулся, не поверил. Но через год ушёл на заработки в Сибирь. И там судьба улыбнулась: встретил он девушку, полюбились, поженились. Дом свой поставил. А когда вернулся к родным погостить, первым делом пошёл к бабке — в ноги поклонился:

— Всё сбылось, матушка. Спасибо тебе.

А в самой Липовке жизнь текла неторопливо. Деревня небольшая — домов пятьдесят всего. Мужиков больше половины в городах работали, женщины хозяйство вели: коровы, куры, огороды. Летом — сенокос, зимой — пряжа да печка.

Но всегда находился кто-то, кому нужна помощь. И почти каждый вечер в избе Графены сидели люди: жаловались шёпотом на беды, просили совета, делились новостями. Старуха редко смеялась, но умела так выслушать, что человек уходил от неё словно облегчённый, с душой потеплевшей.

А ночью у её дома иной раз слышались странные звуки. Будто шаги тихие или шёпот невидимый. Дети боялись мимо проходить после заката. Но ни один вор не осмелился сунуться к её калитке: все знали — дело это нечистое.

Старики Липовки рассказывали: с детства Графена особенная была. Мать её травы знала и дочку учила. Девчонкой Аграфена по полям бегала, растения собирала, сушила, к каждому своё слово знала.

Потом война грянула. Люди возвращались с фронта израненные, больные. Тогда и проявилась её сила: лечила она их мазями, настойками, да и словом крепким. Сколько людей на ноги поставила — никто не считал.

С годами знание её только крепло. Она уже сама различала, какая трава от чего помогает, и чувствовала людей так, будто их души открытой книгой перед ней лежали.

В один тёплый июльский вечер к избе Графены пришла Марфа — девка молодая, лет семнадцати. Коса до пояса, глаза синие, а на лице тревога.

— Бабушка, — робко сказала она, — помоги мне. Жених мой, Пашка, охладел. Сначала всё хаживал, песни под окном пел, а нынче будто и не видит меня. Другую, может, нашёл.

Старуха посмотрела на девушку внимательно.

— А ты сама-то его любишь?

Марфа кивнула, щеки зарделись.

— Люблю, бабушка, больше жизни.

Графена молча достала из сундука колоду старых, потёртых карт. Перекрестилась и разложила. Марфа затаила дыхание, глядя на рисунки. Старуха долго водила пальцем, словно читала в них невидимые строки.

— Другой у него нет, — наконец сказала она. — Но сердце его в смятении. Пашка твой сейчас перед выбором стоит: к тебе пойти, да семью заводить, или в город рвануть — там веселья да свободы больше.

Марфа побледнела.

— Что ж делать?

Графена положила ладонь на её руку.

— Не держи его силой. Кто по сердцу, тот вернётся. А хочешь приворожить — есть у меня травка особая. Но слушай: приворот — не любовь, а узел на душе. Подумай, выдержишь ли.

Марфа замялась, опустила глаза. Потом тихо сказала:

— Лучше подожду. Если любит — вернётся.

Через месяц Пашка и вправду объявился, с работы в районном городе приехал, да сразу к Марфе. Свадьбу сыграли осенью. А на свадьбе гости шептались: «Не иначе, как Графена постаралась».

Осенью того же года к старухе прибежал мужик с околицы, Егор.

— Бабка, выручай! Корова моя лёгла, не встаёт, глаза мутные. Ветеринар сказал — подыхает.

Графена пошла с ним. В хлеву и вправду лежала корова, тяжело дышала, пар из ноздрей еле шёл. Старуха присела рядом, погладила по шее, шепнула что-то. Потом достала из мешка сушёные травы, заварила прямо в ведре и дала животине.

Ночь просидела возле неё, а под утро корова поднялась на ноги, замычала. Егор крестился, благодарил. На прощание сунул старухе полмешка картошки.

— Бери, бабка, от души. Без коровы нам бы конец был.

С тех пор, если в деревне какая скотина заболевала, первым делом звали не ветеринара, а Графену.

Но чем дальше, тем больше чудного замечали люди.

Соседка Ульяна рассказывала, что ночью видела в окне избы Графены силуэты — будто не одна она там, а несколько фигур, склонённых над столом. Другие клялись, что слышали из леса у её дома пение — жалобное, тянущееся.

Дети обходили избушку стороной, особенно вечером. Но взрослые всё равно шли — кто за советом, кто за лечением.

Некоторые же, наоборот, насторожились. Мол, не чистая сила у старухи. Один мужик даже сказал как-то в трактире:

— Ведьма она. С дьяволом знается. Иначе откуда всё это?

Но тут же кто-то другой возразил:

— А разве дьявол стал бы ребёнка от смерти спасать? Или скотину? Нет, брат, не ведьма она. От Бога её дар.

И спорили так до хрипоты.

Зимой случилось необычное. В канун Рождества вдруг налетела сильная метель. Сугробы за ночь намело такие, что двери домов еле открывались. Люди сидели по избам, свечи жгли, молились.

А у Графены окно горело ровным светом. И кто мимо проходил, слышал изнутри пение — тихое, древнее, будто на другом языке.

Наутро метель стихла, а у старухиной избы сугробов почти не было. Дорожка к калитке чистая, словно кто-то всю ночь снег откидывал.

— Вот чудеса! — ахнули односельчане. — Не иначе, сама метель её обошла.

После того случая уважение к Графене ещё больше выросло, но и страх перед ней крепче стал.

Отец Михаил снова пришёл к ней. Сел у печи, перекрестился.

— Скажи мне, бабка, — начал он, — что за пение такое? Народ шепчется.

Графена спокойно ответила:

— Песни старые, ещё от матушки моей. Она их знала, а я запомнила. Не колдовские они, а заговорные, защитные. Чтобы беду отгонять.

Батюшка нахмурился, но спорить не стал. Лишь сказал:

— Смотри, чтоб люди в соблазн не впали. Бог терпелив, но всё должно быть по вере.

Старуха только кивнула, и на этом разговор кончился.

Весной в деревню пришёл человек — чужак, высокий, в поношенном пальто. Постучался в избушку Графены, и долго они там сидели, разговаривали. Никто не знал, кто он такой.

Соседи только заметили, что после того визита старуха три дня из дому не выходила, а по ночам в её окне свет горел до самого утра.

Позже она сказала Акулине шёпотом:

— Приходил ко мне давний знакомый, из тех, кто старые знания хранит. Сказывал, что времена меняются, скоро людям труднее станет. Надо держаться.

Акулина слушала, крестилась. Не всё понимала, но чувствовала: в словах старухи есть что-то важное.

Однажды весной на сходе мужики заговорили:

— Надо решать, что с бабкой делать. Сила у неё великая, а вдруг беду навлечёт?

Но встала Акулина и сказала громко:

— Какую беду? Сына моего она спасла. У кого ещё корова, у кого — здоровье. Разве зло это?

Другие женщины тоже заговорили: кто — о лекарствах её, кто — о совете добром.

В итоге решили: пусть живёт, как жила. А кто хочет — сам пусть к ней ходит.

Старуха только усмехнулась, узнав о том.

— Так и будет, — сказала. — Каждый сам за свою душу в ответе.

Иногда бывало странное. Люди по всей Липовке жаловались: в одну и ту же ночь им снился одинаковый сон. Будто идут они по тёмному лесу, а навстречу выходит старуха в белом платке и ведёт за руку. И страшно, и спокойно одновременно.

Утром просыпались и понимали: снится-то им Графена.

После таких снов многие шли к ней, рассказывали. Она только кивала и отвечала:

— Это не сон, а знак. Значит, надо вам во что-то поверить, или от чего-то отказаться. Душа так подсказывает.

И каждый находил в её словах своё.

Однажды Марфа, уже замужняя, заметила у Графены за печью связку странных корней, которых раньше не видела.

— Что это, бабушка?

— Это, детка, корень мандрагоры, — шепнула старуха. — Сильный, редкий. В огороде его не сыщешь, в лесу растёт на особых местах. Он и лечит, и защищает, но пользоваться им можно лишь с молитвой. Без того — в беду обернётся.

Марфа крестилась и больше не спрашивала. Но рассказала мужу, и тот стал смотреть на бабку с ещё большим уважением, а местами — со страхом.

В долгие зимние вечера Графена любила рассказывать старикам и детям истории. Говорила о том, как раньше жили люди, как уважали травы и землю, как знали приметы.

— Всё в природе связано, — учила она. — Если к реке с добром — она и даст тебе рыбу. А если с жадностью — обидится.

И слушали её, кивали. Для многих слова её были мудростью, которая помогала выживать и в наше время.

Однажды поздней осенью, когда дни уже стали короткими, а вечера темнели рано, над Липовкой нависла беда. Сначала в лесу завыли волки, чего давным-давно не бывало. Собаки по деревне тявкали, скулили, цепи рвали. А потом случилось страшное: у Трофима, мужика с окраины, ночью сгорела баня. Сгорела быстро, будто огонь сам с небес спустился.

Люди сбежались, ведра носили, снег бросали — ничего не помогло. Стояли, крестились, шептались: «Не к добру это. Знак какой-то».

Наутро многие отправились к Графене.

— Бабушка, скажи, что за беда над нами? Откуда это?

Старуха вышла на крыльцо, глянула в сторону леса, где дымились ещё обугленные остатки.

— Тучи сгущаются. Не простая это случайность. Силы темные шевелятся, — сказала она. — Надо деревне вместе держаться, а то поодиночке нас перетянут.

И предложила: вечером собраться всем у неё в избе.

В тот вечер в доме Графены яблоку негде было упасть. Старики, бабы, ребятишки, даже отец Михаил пришёл. На столе у старухи стояли свечи, пучки трав и миска с водой.

— Слушайте меня, — сказала она. — В эту ночь тьма близко подходит. Мы должны отстоять деревню. У кого свеча церковная — зажгите. У кого молитва в сердце — читайте.

И сама заговорила старинными словами, тихо, протяжно. Кто-то шептал «Отче наш», кто-то просто сидел молча, глядя в огонь.

Вдруг сквозь ставни пронёсся вой — будто целая стая обошла дом. Дети закричали, женщины перекрестились. Но Графена только подняла руку:

— Не бойтесь. Это не звери, это искушение. Держитесь.

И пламя свечей вдруг стало ровным, как будто ветер не властен над ними.

К утру шум стих. Люди разошлись по домам — усталые, но с чувством, что худшее позади.

Однако через неделю случилась новая беда: умер старый кузнец Иван, хоть и был до того здоров, работал, смеялся. Упал прямо в кузнице, сердце остановилось.

Снова пошли к Графене.

— Это что же такое, бабушка? Сначала пожар, теперь смерть.

Старуха тяжело вздохнула.

— Время пришло. Старые силы берут своё. Но Иван ушёл не зря: он первым встретил удар на себя, чтобы других спасти. Так бывает.

Не все поняли её слова, но уважение к ней только выросло. Люди чувствовали: она знает больше, чем говорит.

Акулине, той самой, чей сын когда-то выздоровел, стали сниться сны. Будто стоит она у старухиной избы, а изнутри свет сияет, как солнце. И голос зовёт: «Не бойся, дитя, держи людей вместе».

Она рассказала об этом Графене. Та кивнула:

— Видно, и тебе дано будет людей вести, когда меня не станет. Слушай сердце своё.

Акулина испугалась, но спорить не решилась.

Зима выдалась суровой. Морозы держались за тридцать, снегу намело по окна. Деревня жила впроголодь, но все тянулись к Графене. Она помогала, чем могла: кому советом, кому травами, кому просто словом.

А ночью её окно светилось всё чаще. Соседи говорили: будто старуха совсем не спит, только молится и шепчет свои песни.

И вот однажды утром дверь её избы оказалась приоткрытой. Люди зашли — и нашли Графену сидящей у печи. Лицо её было спокойно, руки сложены на коленях. Она умерла тихо, словно уснула.

На столе лежал мешочек с травами и записка неровным почерком:

«Для Акулины. Береги людей. Всё связано».

Похоронили Графену всем селом. Батюшка отпевал, женщины плакали, мужики крестились. Даже дети, которые её боялись, пришли проводить.

И странное случилось: в день похорон небо было ясное, хотя до того неделю вьюги свирепствовали. Солнце светило так ярко, что снег искрился, будто серебро. Люди шептались: «Знак это. Старуха добром ушла».

После её смерти долго ещё чувствовалось присутствие в деревне. Будто сама земля хранила её силу. Когда у кого случалась беда, многие говорили: «Пойду к Акулине, она теперь за бабку». И правда, молодая женщина постепенно переняла её знания — и травы знала, и советы давала мудрые.

Прошли годы. Графены уже не было, но в Липовке и окрестных деревнях о ней помнили. Говорили:

— Была у нас бабка-гадалка, добрая, всем помогала.

И всякий раз рассказывали разные истории: кто — о спасённом ребёнке, кто — о выздоровевшей скотине, кто — о том сне, где старуха вела за руку сквозь тьму.

А старики, сидя у печей, говорили внукам:

— Помните, детки, всё в природе связано. Как бабка Графена учила. Если с добром жить — и земля, и лес помогут. А если с жадностью — обернётся бедой.

И казалось, что сама её душа витает над полями, над сосняком, где стояла её избушка.

Иногда по ночам, в особенно тихую пору, кто-то слышал у опушки знакомое пение — протяжное, древнее. Люди не пугались. Говорили:

— Это бабка Графена нас бережёт.

И в этих словах была и вера, и благодарность, и тихая надежда, что даже после смерти она осталась рядом — хранительницей своей земли и своих людей.

Так закончилась жизнь бабки Графены, но её история осталась жить в памяти деревни. Для одних она была знахаркой, для других — ведьмой, для третьих — святой. Но одно знали все: она помогала каждому, кто приходил к ней с бедой.

И до сих пор, когда в Липовке заходит разговор о трудных временах, кто-нибудь обязательно вздохнёт:

— Вот была бы сейчас Графена — знала бы, что делать.
#КрасотаВМелочах
источник