Меня зовут Олег. Вернее, звали. Теперь имя — это просто звук, отголосок того, чем я когда-то был. Я сижу на холодной скамейке старой автобусной остановки на окраине нашего безымянного городка и смотрю на мокрый асфальт. Фонарь над головой гудит, как больной шмель, и роняет на землю неровный, дрожащий круг болезненно-жёлтого света. Здесь всегда ночь. Даже если где-то там, за пределами моего зрения, всходит солнце, здесь его лучи тонут в вечном сумраке. Я жду. Все мы здесь ждём.

История, которая привела меня сюда, началась полгода назад. Тогда я ещё был Олегом Ветровым, журналистом местной газетёнки «Городской вестник». Работа была скучной, пыльной, состоящей из отчётов о посевной, интервью с главой администрации и некрологов. Я давно выгорел, как спичка, чиркнувшая о мокрый коробок. Цинизм стал моей второй кожей. Я жил один в маленькой двушке, оставшейся от родителей, пил дешёвый растворимый кофе и считал дни до зарплаты.

Всё изменилось, когда пропал Костя. Мой младший брат.

Мы с ним были разными, как день и ночь. Я — приземлённый, прагматичный. Костя — тонкий, ранимый, вечно витающий в облаках. Он рисовал, писал стихи, которые никто не читал, и работал в библиотеке, перебирая пыльные фолианты. Я любил его, но часто не понимал. Его меланхолия казалась мне позёрством, его страхи — надуманными. Я отмахивался от его тревог, советовал «быть проще» и «не забивать голову ерундой». Последний наш разговор закончился ссорой. Он звонил мне поздно вечером, голос был тихий, сдавленный. Говорил, что ему страшно, что он чувствует, будто тонет, а вокруг никого нет. А я… я был уставшим и злым после очередного редакционного скандала. Я рявкнул в трубку, чтобы он прекратил ныть и взял себя в руки, что у всех бывают плохие дни. Он замолчал. А потом тихо сказал: «Прости, Олег. Ты прав». И повесил трубку.

На следующий день он не вышел на работу. Его телефон был отключён. Я поехал к нему. Дверь была заперта изнутри на щеколду. Пришлось вызывать полицию и МЧС. Квартира была пуста. Не было ни записки, ни следов борьбы. Просто человек исчез из запертого помещения.

Полиция развела руками. Нет тела — нет дела. Завели розыскное дело, которое тут же легло мёртвым грузом на дно пыльного шкафа. Я был раздавлен. Чувство вины грызло меня изнутри, не давая спать. Я снова и снова прокручивал в голове наш последний разговор. Его тихое «прости» звучало как приговор.

Я начал собственное расследование. Опрашивал его коллег, немногочисленных друзей. Никто ничего не знал. Костя в последние недели стал замкнутым, молчаливым. Часто уходил гулять по ночам. Одна из библиотекарей, пожилая женщина, вспомнила странную деталь. За день до исчезновения Костя спрашивал её про старую автобусную остановку на выезде из города, у заброшенного кирпичного завода. Спрашивал, не знает ли она каких-нибудь легенд, связанных с этим местом.

Эта зацепка была единственной. Той же ночью я поехал туда.

Остановка была именно такой, какой её описывают в городских страшилках. Вросшая в землю бетонная коробка с выбитыми стёклами и облупившейся краской. Фонарь над ней не горел. Место было глухое, мёртвое. Я просидел в машине несколько часов. Ничего не происходило. Я чувствовал себя идиотом, гоняющимся за призраками.

На следующий день я решил зайти с другой стороны. Я — журналист. Моё оружие — информация. Я засел в городском архиве. Перебирал старые подшивки газет, городские хроники, протоколы. И понемногу начал находить. Странные, необъяснимые исчезновения людей, происходившие в нашем городе на протяжении десятилетий. Все они были похожи. Пропадали одинокие, потерянные люди. Те, у кого не было крепких связей с миром. Студент, отчисленный из института. Вдова, потерявшая единственного сына. Старик, от которого отказались дети. И каждый раз последним местом, где их могли видеть, так или иначе оказывался район старого кирпичного завода.

Именно тогда я впервые услышал её. Городскую легенду. Мне её рассказал старый архивариус, седой человек с глазами, полными пыли прошлого. Он говорил шёпотом, постоянно оглядываясь.

— Говорят, — начал он, — что на той остановке каждую ночь стоит человек. Мужчина в старом, тёмном пальто. Он никогда не говорит, не двигается. Просто стоит и ждёт. А иногда, очень редко, к остановке подъезжает старый автобус. «Икарус», каких уж лет тридцать на линиях нет. Тусклый, ржавый, без номера. И этот человек, а иногда и ещё кто-то из таких же потерянных душ, садится в него. Автобус уезжает в никуда. А тех, кто в него сел, больше никто и никогда не видел.

Бред сумасшедшего. Фольклор. Но что, если Костя, со своей тонкой душевной организацией, увлёкся этой легендой? Что, если он поехал туда и… что? Стал жертвой маньяка? Сектантов?

Я решил проверить всё досконально. Каждую ночь я приезжал на ту остановку. Сидел в машине, вглядываясь в темноту, пока глаза не начинали болеть. Ночь за ночью. Неделя сменяла неделю. Пустота. Тишина. Только ветер выл в разбитых окнах павильона. Я уже начал думать, что сошёл с ума, что цепляюсь за соломинку. Моя жизнь превратилась в сплошное бдение. Днём я механически выполнял работу, а ночью превращался в одержимого стража проклятого места.

И вот однажды я его увидел.

Была холодная, промозглая ночь на исходе октября. Ледяной дождь сеял мелкую, острую крупу. Я сидел в машине, кутаясь в куртку. И вдруг заметил его. Он не пришёл, не появился из темноты. Он просто был там. Стоял под козырьком остановки, в самом тёмном углу. Высокая, неподвижная фигура в длинном тёмном пальто. Лица я не мог разглядеть, оно тонуло в тени. Он не двигался. Абсолютно. Даже пар от дыхания не вырывался из его рта, хотя холод был собачий.

Я замер. Сердце заколотилось так, что, казалось, пробьёт рёбра. Это было иррационально. Просто человек стоит на остановке. Но от всей его фигуры веяло таким запредельным, нечеловеческим спокойствием, таким глубоким холодом, что волосы на затылке вставали дыбом. Он не был живым. И не был мёртвым. Он был чем-то иным.

Я просидел до рассвета, не сводя с него глаз. Он не шелохнулся. А когда первые серые лучи зари коснулись асфальта, он просто… исчез. Растворился, как утренний туман.

Теперь я знал, что легенда — не просто выдумка. В ней было зерно истины. Ужасной, невероятной истины. Мои ночные дежурства обрели смысл. Каждую ночь я приезжал и смотрел. И каждую ночь он был там. Неподвижный, безмолвный страж вечности. Я начал замечать детали. Его пальто было старого покроя, из плотного, тяжёлого сукна, какие носили в середине прошлого века. Ботинки — грубые, стоптанные. Но всё это было неважно. Важна была суть, исходящая от него. Суть окончательности. Безнадёжности.

Я пытался его сфотографировать. На снимках было пустое место. Пытался записать на диктофон — только шум ветра. Он существовал в каком-то другом слое реальности, лишь краем затрагивая наш мир.

Однажды ночью, помимо него, там была ещё одна фигура. Сгорбленная старушка в стареньком платке. Она стояла чуть поодаль, не решаясь подойти ближе. Она плакала. Тихо, беззвучно, только плечи её вздрагивали. Я узнал её. Баба Нюра из соседнего подъезда. Неделю назад у неё умерла последняя кошка, и она совсем осталась одна.

Я смотрел, оцепенев от ужаса, не в силах пошевелиться. И тут из-за поворота, из пелены дождя, выплыл автобус.

Тот самый. Старый, угловатый «Икарус» с большими круглыми фарами, светящими тусклым, мертвенным светом. Он двигался абсолютно бесшумно. Ни рёва мотора, ни скрипа тормозов. Он просто подкатил к остановке и замер. Двери с тихим шипением открылись, выпуская в ночь сноп салонного света. Такого же тусклого, жёлтого, как свет больничного коридора.

Человек в пальто медленно, словно нехотя, повернул голову в сторону старушки. Она вздрогнула, вытерла слёзы и, пошатываясь, пошла к автобусу. Поднялась по ступенькам. Двери закрылись. Автобус так же беззвучно тронулся и растворился в ночи, свернув на дорогу, ведущую к заброшенному заводу. Дорогу, которая уже много лет была перекрыта бетонными блоками.

Человек в пальто остался стоять.

На следующий день я узнал, что баба Нюра умерла. Официальная причина — сердечный приступ. Но я-то знал правду. Её забрал тот автобус. Автобус для тех, кому больше нечего ждать в этом мире.

Я понял, что он забирает не тела. Он забирает души. Души, уставшие от боли, одиночества и отчаяния. Он предлагает им выход. Последний маршрут. И Костя… мой бедный, потерянный Костя… он тоже сел в этот автобус. Я не смог ему помочь, не смог его услышать, когда он был жив. Но, может быть, я смогу хотя бы понять, куда он ушёл.

Моя одержимость перешла в новую стадию. Я больше не хотел просто наблюдать. Я хотел попасть внутрь. Я начал готовиться. Я уволился с работы, продал почти всё из квартиры. Я обрубил все связи. Я должен был стать таким же, как они. Потерянным. Одиноким. Тем, кого ничего не держит.

Я перестал есть, почти перестал спать. Днями напролёт сидел в пустой квартире, глядя в стену и вспоминая Костю. Я топил себя в чувстве вины, я растил в себе отчаяние, как редкий, ядовитый цветок. Я должен был стать достойным пассажиром.

И вот настал день, когда я почувствовал, что готов. Внутри была звенящая пустота. Ни желаний, ни страхов, ни надежд. Только тупая, ноющая боль и одно-единственное стремление — сесть в тот автобус.

Вечером я пришёл на остановку. Не на машине. Пешком. Я оставил всё позади. Встал под козырёк, рядом с Ним.

Человек в пальто стоял в своей обычной позе. Я встал в паре шагов. Холод, исходивший от него, был не физическим. Это был холод небытия. Я впервые осмелился вглядеться в его лицо, скрытое в тени. И ничего не увидел. Там, где должны были быть черты, была лишь тьма, которая, казалось, втягивала в себя свет.

Мы стояли молча. Час. Два. Вечность. Я не чувствовал ни холода, ни усталости. Я был пуст. Я был готов.

И автобус приехал.

Он вынырнул из темноты так же беззвучно, как и в прошлый раз. Его жёлтые фары были похожи на глаза больного чудовища. Двери открылись. Я посмотрел на Человека в пальто. Тьма на его лице, казалось, шевельнулась. Он не кивнул, не сделал никакого жеста. Но я почувствовал. Это было приглашение.

Я сделал шаг. Второй. Поднялся по стёртым резиновым ступенькам в салон.

Внутри было тихо. Сиденья из коричневого дерматина были потрескавшимися и холодными. В салоне сидело несколько человек. Бледные, безразличные лица. Глаза, смотрящие в никуда. Среди них был парень в студенческой куртке, худая женщина с потухшим взглядом, старик в казённой больничной пижаме. Все они были здесь, но в то же время их не было. Они были оболочками.

Двери закрылись. Автобус тронулся. Я сел на свободное место у окна. За стеклом проплывал мой город. Но он был другим. Серым, выцветшим, словно старая фотография. Люди на улицах двигались как сонные мухи. Все краски мира исчезли, остались только оттенки серого.

Я посмотрел вперёд. За рулём сидел Он. Человек в пальто. Вернее, его силуэт. Он не оборачивался. Он просто вёл автобус по бесконечному серому маршруту.

А потом я увидел Костю.

Он сидел через несколько рядов от меня, у другого окна. Он не изменился. Та же взъерошенная чёлка, те же тонкие черты лица. Только глаза… Они были пустыми. Абсолютно спокойными и абсолютно пустыми. Он смотрел на проплывающие за окном серые пейзажи, и в его взгляде не было ничего: ни тоски, ни радости, ни боли. Ничего.

— Костя, — прошептал я. Губы едва слушались.

Он медленно повернул голову. Посмотрел на меня. И в его взгляде не было ни капли узнавания. Просто вежливое безразличие, с которым смотрят на незнакомого попутчика.

— Костя, это я, Олег, — сказал я громче, поднимаясь с места. — Я пришёл за тобой.

— Тихо, — раздался голос. Не громкий, но заполнивший собой весь автобус. Он исходил, казалось, отовсюду. — Здесь не кричат.

Я замер. Голос был ровным, безэмоциональным, как шум старой пластинки. Говорил водитель.

— Он тебя не помнит, — продолжил голос. — Здесь никто никого не помнит. Память — это боль. А мы едем туда, где боли нет.

— Куда? — выдавил я из себя.

— В Конечный пункт. В Тишину. В Покой. Каждый называет это по-своему. Это место для тех, кто устал. Кто больше не хочет чувствовать.

Я посмотрел на Костю. Он снова отвернулся к окну. Неужели это тот покой, которого он искал? Стать пустым сосудом, плывущим по серой реке забвения?

— Это неправильно, — прохрипел я. — Боль, страдания, любовь, радость — это и есть жизнь! Нельзя просто… стереть всё!

— Можно, — ответил безразличный голос. — Если очень захотеть. Каждый, кто сидит в этом автобусе, однажды захотел. И я просто выполняю их желание. Я — перевозчик. Не судья.

Автобус ехал. За окном серые улицы сменились серыми полями, потом серым лесом. Время, казалось, остановилось. Я сел обратно на своё место, чувствуя, как ледяное оцепенение сковывает меня. Я смотрел на брата, на других пассажиров. Я видел их прошлое. Вот та женщина — она потеряла ребёнка и не смогла с этим жить. Вот тот студент — его затравили однокурсники, и он сломался. Все они несли в себе невыносимую тяжесть. И автобус предложил им избавление. Простое, окончательное. Стереть себя.

И я понял самую страшную вещь. Я ведь тоже этого хотел. Я сам привёл себя сюда. Моё чувство вины, моё отчаяние — это был мой билет. Я почти стал таким же, как они.

Но, увидев Костю, увидев, во что он превратился, я ужаснулся. Это не было спасением. Это была самая страшная тюрьма — тюрьма собственного безразличия. Лучше гореть в аду собственных чувств, чем стать холодным пеплом.

— Я хочу выйти, — сказал я твёрдо.

Тишина. Автобус продолжал свой беззвучный ход.

— Я хочу выйти! — крикнул я, вскакивая. — Я передумал! Это не мой маршрут!

Водитель впервые повернул голову. Тьма на его лице колыхнулась, и на мгновение мне показалось, что я вижу в ней два тусклых, древних, как сама Вселенная, огонька.

— Обратных билетов нет, — прошелестел голос. — Двери открываются только на конечной.

— Нет! — я бросился вперёд, к водительскому месту. — Я не хочу! Я выбираю боль! Я выбираю свою жизнь! Я выбираю помнить своего брата, даже если эта память будет убивать меня каждый день!

Я добежал до передней двери и начал колотить по ней кулаками. Остальные пассажиры даже не обернулись. Они были уже слишком далеко.

— Пожалуйста… — прошептал я, сползая на пол. Слёзы, настоящие, горячие слёзы впервые за долгие месяцы хлынули из моих глаз. — Пожалуйста… я не хочу забвения. Я хочу жить.

Автобус начал замедлять ход. Я поднял голову. За окном была всё та же серая мгла. Но сквозь неё я увидел что-то знакомое. Очертания той самой остановки.

Автобус остановился.

— Выбор сделан, — раздался голос. — Память — тяжёлая ноша. Ты уверен, что сможешь её нести?

— Да, — ответил я, не колеблясь.

Двери с тихим шипением открылись. Я поднялся на ноги, посмотрел в последний раз на Костю. Он так и сидел, глядя в окно. На его щеке я увидел влажный след. Может, мне показалось. А может, и нет.

— Прощай, Костя, — прошептал я. — Я тебя люблю.

Я вышел из автобуса на мокрый асфальт. Двери закрылись. «Икарус» медленно тронулся и растворился в предрассветном тумане.

Я стою на остановке. Фонарь над головой гудит. Я смотрю на свои руки. Они прозрачные. Я смотрю на дорогу. Я вижу свой город, который начинает просыпаться. Но я не могу сделать к нему ни шагу.

Когда я вышел из автобуса, я думал, что вернулся. Но Перевозчик был прав — обратных билетов нет. Я сделал выбор. Я выбрал память, выбрал чувства. Но я пересёк черту, с которой нет возврата в мир живых.

Я не призрак. Я — якорь. Я застрял между мирами. Я не могу уйти с этим автобусом в забвение, но и не могу вернуться к жизни. Моя участь — вечно стоять здесь, на этой границе.

Иногда я вижу таких же, как я. Тех, кто в последний момент испугался Тишины. Мы стоим здесь, каждый на своей невидимой остановке, и смотрим на мир, который мы потеряли.

А каждую ночь сюда приходит Он. Человек в пальто. Он не смотрит на меня. Я для него — бракованный билет, пассажир, сошедший на полпути. Он ждёт других. Усталых. Потерянных.

Иногда к остановке подъезжает его автобус. И я вижу, как очередная душа, не выдержавшая тяжести бытия, поднимается по его ступеням. Я хочу крикнуть им, остановить их, сказать, что они совершают ошибку.

Но я не могу. У меня нет голоса.

Я просто стою. И помню. Я помню смех брата, тепло маминых рук, вкус первого поцелуя, боль от предательства. Я чувствую всё это с невероятной, оглушающей силой. Это и есть мой выбор. Мой личный, вечный ад. Или, может быть, рай. Я ещё не решил.

Я — Олег Ветров. Я стою на старой автобусной остановке. И я жду. Не знаю, чего. Может быть, когда-нибудь один из пассажиров, так же, как и я, решит выйти. И тогда мне будет не так одиноко.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник