Меня зовут Глеб, и я — никто. Точнее, я менеджер по продажам в большой компании. Моя жизнь — это стерильный офис, гул кондиционера, бесконечные таблицы в Excel и фальшивые улыбки клиентам. Я продаю то, что людям не нужно, и делаю вид, что это важно. Мои дни расчерчены на звонки, встречи и отчёты. Я — функция, винтик в огромном механизме, который перемалывает человеческое время в деньги. Я научился быть пустым, чтобы не сойти с ума от бессмысленности всего этого.

Всё началось с телеграммы, архаичного, пахнущего клеем прямоугольника картона, который курьер доставил прямо в офис. Три сухих слова: «Бабушка Анна умерла». Я не видел её лет десять, с тех пор как уехал из нашего сонного Заозерья покорять столицу. Мы созванивались раз в пару месяцев — короткие, неловкие разговоры. Я отсылал деньги, считая, что этот электронный шелест заменяет сыновний долг. Я был успешным клерком, человеком в галстуке, но в душе оставался беглецом, который заперся в своей ипотечной квартире как можно дальше от прошлого.

Дорога в Заозерье — это путешествие во времени. Сначала широкое, освещённое шоссе, потом оно сужается, асфальт покрывается трещинами, фонари исчезают, и ты погружаешься в вязкую, первобытную темноту. Последние тридцать километров — это старый тракт, петляющий между вековыми елями. Деревья здесь стоят так близко к дороге, что их ветви сплетаются над головой, образуя тёмный тоннель. Я ехал на своей кредитной иномарке, и уже через пару километров по этой глуши почувствовал себя неуютно, словно моя городская броня из статуса и денег здесь ничего не стоит.

Я ехал ночью, чтобы успеть к утру. Включил музыку, но её ритм казался чужеродным в этой глуши. Я выключил её и открыл окно. Воздух был густым, пах прелой листвой и сырой землёй. Именно тогда я впервые почувствовал это — оборванный путь.

Это случилось внезапно. Машина дёрнулась, и двигатель заглох. Но это была не обычная поломка. Вместе с мотором погасло всё: приборная панель, фары, даже светодиод на телефоне, лежавшем на сиденье. Я погрузился в абсолютную, непроглядную тьму и тишину. Моя рука нащупала ключ в замке зажигания — он не поворачивался. Двери были заблокированы. Я оказался в ловушке в металлической коробке посреди ночного леса.

А потом я почувствовал, как машина просела. Сначала задние амортизаторы, потом передние. Словно на крышу и капот навалился невидимый, но очень тяжёлый груз. Я слышал, как скрипнула подвеска, как шины вдавились в асфальт.

Паника подкатила к горлу ледяным комом. Я заколотил по стеклу, но руки словно двигались в киселе. Я хотел закричать, но из горла вырвался лишь хрип. Внезапно в лобовом стекле, в паре метров от капота, проявилась фигура. Она не вышла из леса — она сгустилась из темноты. Тёмный, неподвижный силуэт, который просто стоял и смотрел.

Не знаю, сколько я так просидел. Мгновение? Вечность? Внезапно всё вернулось. С оглушительным рёвом вспыхнули фары и заорало радио. Двигатель завёлся сам собой. Машину тряхнуло, словно с неё сбросили неподъёмный груз. Я бросил взгляд на дорогу перед собой. Там никого не было.

Я вдавил педаль газа в пол. Остаток пути я не гнал — я летел, и в зеркало заднего вида не смотрел до самого дома.

Дом бабушки встретил меня запахом ладана и увядших трав. Соседки, сухонькие старушки в тёмных платках, сочувственно качали головами. Я отвечал невпопад, чувствуя себя чужим. Похороны, поминки — всё прошло как в тумане. Я хотел лишь одного — поскорее уехать, вернуться в свой кондиционированный ад и забыть всё это.

На поминках ко мне подсел Семён Демидович, старый егерь, которого я помнил ещё с детства. Он был похож на лесного духа — морщинистое лицо и выцветшие, но очень проницательные глаза.
— Ночью ехал, Глеб? — спросил он тихо.
Я кивнул.
— По старому тракту?
— Да. А что?
Он долго смотрел на меня, потом вздохнул.
— Нехорошая это дорога. Особенно ночью. Там путь обрывается.
— В смысле?
— Недошедшие, — он понизил голос до шёпота. — Мы их так зовём. Души тех, кто шёл по этому тракту, да не дошёл до места. Их путь прервался, и теперь они на нём стоят. Ждут попутчика. Ждут, кто их подвезёт. Тепла ищут, живого движения. Но от их прикосновения всё глохнет и замирает. Они садятся в машину, а довезти их некуда.

Я хотел было отмахнуться, но воспоминание о просевшей машине и тёмной фигуре на дороге было слишком реальным.
— Бабушка твоя знала, — продолжил Семён. — Она их... жалела. Говорила, что это не зло, а великая тоска. Она их почту собирала.
— Какую ещё почту?
— То, что они с собой несли, да не донесли, — туманно ответил старик. — Письма, посылки... Их последние вести. Она говорила, что у каждого человека есть свой маршрут и свой груз. А у них его отняли. Вот они и стоят на обочине, не зная, куда идти дальше. Ты тут задержишься? Вещи разбирать?
— Да, думаю, на пару дней.
— Будь осторожен, Глеб. Особенно с трактом. И не оставляй машину на ночь открытой. Они ищут, куда присесть. Смерть их приманивает.

Следующие несколько дней я посвятил разбору бабушкиных вещей. Это было погружение в прошлое, которое я так старательно пытался забыть. Но главное открытие ждало меня на чердаке, который она всегда держала на замке.

Там, в углу, стоял большой деревянный сундук. Когда я его открыл, в нос ударил запах старой бумаги и сургуча. Сундук был доверху набит письмами. Старыми, пожелтевшими, в ветхих конвертах. А ещё там были небольшие посылки, перевязанные бечёвкой. На многих стоял штамп: «АДРЕСАТ НЕ НАЙДЕН».

А на самом дне лежала толстая тетрадь с надписью: «Недошедшие».

Это были не сказки. Это были истории людей, чьи письма и посылки лежали в этом сундуке. Бабушка, которая в молодости работала на почте, не смогла заставить себя уничтожить их. Она начала расследование. Она восстанавливала судьбы.

Согласно её теории, Недошедшие были душами тех, кто погиб на этом тракте. Но главной причиной их посмертных мук был «недоставленный груз» — последнее письмо любимой, посылка с гостинцами для детей, весть, которая могла изменить чью-то жизнь. Их души застревали на полпути, привязанные к своим последним, невыполненным миссиям. Они были вечными путниками на обочине. Они тянулись к проезжающим, к теплу их моторов, к движению, но их прикосновение было губительным. Они не могли попросить — они могли только остановить.

В тетради я нашёл те же истории, что и у Семёна. Семья мельника Прохорова, сгинувшая в тридцатые. Рядом с записью лежал маленький, но тяжёлый мешочек. В нём были детские игрушки, вырезанные из дерева. «Посылка от деда внукам, — писала бабушка. — Они так и не довезли её».

История о молодой девушке Лидии, лучшей певунье в округе. Рядом с её историей лежал конверт без обратного адреса. Внутри — ноты и слова песни, которую она сочинила для своего жениха, ждавшего её в соседнем селе. «Её песня любви так и не была услышана», — гласила запись.

Перевернув последнюю страницу, я нашёл то, что заставило моё сердце сжаться. Это была короткая записка, написанная её рукой: «Глеб, эту почту нужно доставить. Ты здесь. Значит, это твоя дорога. Я не успела».

Мой офисный цинизм дал трещину. Я, человек, для которого любая задача — это пункт в плане, смотрел на эти письма и посылки, и видел за ними живые судьбы. Я понял, чего хотела бабушка. Я должен был выполнить самую важную работу в своей жизни.

Я начал с малого. Я взял мешочек с игрушками Прохоровых. В деревне ещё жили потомки их родственников. Старая, почти слепая женщина, которая смутно помнила ту историю. Я пришёл к ней и молча отдал мешочек. Сказал, что нашёл в вещах бабушки. Она долго ощупывала фигурки морщинистыми пальцами, а потом заплакала.
— От деда, — прошептала она. — Дошли всё-таки.

Когда я вышел от неё на улицу, мне показалось, что воздух стал чище. И в порыве ветра я услышал тихий детский смех.

Следующим было письмо Лидии. Я не знал, что с ним делать. Но я нашёл в селе старую учительницу музыки. Показал ей ноты. Она села за расстроенное пианино и начала играть. И полилась простая, но невероятно красивая и трогательная мелодия. Мы сидели и слушали, и у обоих на глазах были слёзы. Мы дали этой песне прозвучать.

Я понял, что на правильном пути. Но когда я вернулся в дом, чтобы взять следующее письмо, там погас свет.

И они пришли.

Вместе с темнотой в дом вошёл холод. Они стояли в комнатах, в коридоре, молчаливые тёмные силуэты. Их было много. Они поняли, что я делаю. И они пришли все сразу. Они больше не хотели ждать.

Их присутствие было почти физическим. Воздух стал плотным, дышать было тяжело. Мне казалось, что дом наполнился невидимым, тяжёлым грузом, и старые половицы скрипят под его весом.

Я понял, что разносить эту почту по одному — слишком долго. Я не успею. Их нужно было отправить всех вместе. Доставить до конечного пункта.

Но куда?

Ответ был в бабушкиной тетради. На последней странице была нарисована карта тракта. И крестиком было отмечено место — старый, разрушенный мост через пересохшую реку. «Последний причал, — было написано под картой. — Отсюда все пути ведут наверх».

Не теряя ни секунды, я схватил сундук. Он был неподъёмным, но я, на адреналине, выволок его во двор и погрузил в багажник своей легковушки. Машина просела до самой земли.

Ехать по тракту было пыткой. Двигатель ревел, едва справляясь с невидимым весом. Фары выхватывали из темноты силуэты, стоявшие вдоль дороги. Они не приближались, они просто провожали меня взглядами. Они знали, куда я еду.

У разрушенного моста я остановился. Вытащил сундук. Открыл его. И начал читать. Я читал письма вслух, в темноту, в пустоту. Признания в любви, просьбы о прощении, последние наставления детям. Я давал голос тем, кто его лишился.

Когда я дочитал последнее письмо, я сложил их все обратно в сундук. Облил бензином из канистры и поджёг.

Пламя взметнулось до самых верхушек деревьев. И в этом огне я увидел их. Десятки лиц, мужских, женских, детских. Они смотрели на меня из пламени. И в их глазах не было больше тоски. Только покой и благодарность.

Огонь горел, а силуэты один за другим таяли, превращаясь в искры и улетая в ночное небо. Когда сундук догорел, на тракте я был уже один.

Я пробыл в Заозерье ещё месяц. На работу я так и не вернулся. Сначала врал, что на больничном, а потом просто написал заявление. Продал свою городскую квартиру и машину.

Старый тракт я больше не боялся. Я ездил по нему несколько раз. Там было спокойно. Больше никто не стоял на обочине.

Я остался здесь. Починил бабушкин дом. Устроился работать на местную пилораму. Работа тяжёлая, физическая, но впервые за много лет, приходя домой, я чувствую не пустоту, а приятную усталость. Я стал частью этого маленького, забытого мира. Я здороваюсь с соседями, помогаю старикам, слушаю их истории.

Иногда, проезжая по старому тракту, я выключаю музыку и еду в тишине. И мне кажется, что я слышу в шуме ветра отголоски старых песен и тихий, благодарный шёпот. Шёпот тех, чей оборванный путь я помог завершить. Я больше не винтик в чужом механизме. Я просто Глеб. И я дома.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник