В Липецкой области, в маленькой деревеньке, затерянной среди полей и перелесков, жила старушка по имени Анна Петровна, но все звали ее просто бабка Анюшка. Домик ее, почерневший от времени, стоял на краю села, у самого леса. Стены, сложенные еще дедом, хранили тепло печи и запах сушеных трав, развешанных под потолком.

Лето в тот год выдалось невыносимо жарким. Воздух стоял густой, словно расплавленный мед, а по ночам не было спасения от духоты. Даже старые липы у пруда, обычно шелестящие листвой, замерли в неподвижности.

В один из таких душных вечеров бабка Анюшка, вытерпев до полуночи, махнула рукой:

— Не могу больше. Пойду на двор спать.

Она настелила соломы у сарая, завернулась в старенькую шаль и закрыла глаза. Сон накатил сразу, тяжелый и беспокойный.

И вдруг сквозь дрему она услышала скрип.

Тихий, едва уловимый, будто дверь сарая осторожно приоткрылась.

— Анюшка… — прошептал кто-то.

Голос был знакомый до боли.

Она резко поднялась, сердце колотилось где-то в горле. Лунный свет падал на порог сарая, и там, на скрипучей двери, сидел он.

Седые волосы, знакомые морщины у глаз, та самая потертая рубаха, в которой он уходил на фронт.

— Старый… — выдохнула бабка Анюшка, и рука сама потянулась к нему.

Он улыбнулся, как тогда, в последнее утро, и сказал тихо:

— Что, моя Анюшка, уж и не ждала меня?

— Как же не ждала, — прошептала она, и слезы покатились по морщинистым щекам. — Всю жизнь ждала.

Он покачал головой, взгляд его стал мягким, почти жалеющим.

— Не печалься. Через три дня вместе будем.

И, трижды махнув рукой, растаял в темноте.

Бабка Анюшка еще долго сидела на соломе, не в силах пошевелиться. А потом встала и, не оглядываясь, пошла в дом.

Утро встретила она непривычно бодрой. Вымела пол, перебрала вещи, даже печь истопила, хотя летом этого никто не делал.

— Бабуль, ты чего? — смеялась соседка, заглянув за солью.

— Готовлюсь, — коротко ответила старуха.

— К чему это?

— К дороге.

Соседка только головой покачала — старая, видно, совсем с жиру бесится.

Но бабка Анюшка знала.

У нее оставалось три дня.

На следующий день бабка Анюшка отправилась в церковь. Дорога шла через все село, мимо покосившихся заборов и огородов, где уже желтели подсолнухи. Она шла не спеша, опираясь на палку, но шаг у нее был твердый – не по-старушечьи.

В церкви было прохладно и тихо. Старуха поставила свечку за упокой, долго стояла перед иконой, шепча что-то беззвучно. Батюшка, выходивший из алтаря, окликнул ее:

— Анна Петровна, что-то случилось?

Она обернулась, и священник невольно отступил – в ее глазах стояло такое странное, почти детское оживление.

— Батюшка, — сказала она тихо, — мне сегодня ночью Николай являлся.

Священник нахмурился.

— Старушка, может, тебе полегчало? Жара ведь, голова может болеть...

— Он сказал, через три дня вместе будем, — перебила его бабка Анюшка, и в голосе ее не было ни страха, ни сомнения.

Батюшка перекрестился.

— Грех, Анна Петровна, мертвых вызывать.

— Я не вызывала, — покачала головой старуха. — Он сам пришел.

Она вышла из церкви, оставив священника в тягостном раздумье.

Дома бабка Анюшка принялась за уборку. Вымыла полы, вытряхнула половики, даже выскребла печь дочиста – словно готовилась к большому празднику. К вечеру позвала внучку, живущую через два дома.

— Катюша, сбегай-ка за родней. Пусть завтра все придут.

— Бабуль, да зачем? — удивилась девушка.

— Просто придите, — сказала старуха и погладила внучку по голове. — Хочу всех повидать.

Ночью она не ложилась. Сидела на лавке у окна, смотрела на луну и что-то шептала. Соседский кот, забравшийся на крыльцо, вдруг ощетинился и с шипением бросился прочь.

Наутро стали съезжаться родственники. Одни смеялись: "Бабушке скучно, вот и выдумала", другие крестились испуганно. Но старуха всех встречала одинаково спокойно.

— Садитесь, — говорила она. — Поедим, поговорим.

За столом было шумно. Бабка Анюшка всех накормила, каждому что-то подарила – то платочек вышитый, то иконку медную. Когда гости разошлись, она осталась одна в чистой, выметенной горнице.

Наступил третий день.

Утром бабка Анюшка надела чистейшую рубаху, повязала новый платок. Вышла во двор, постояла под яблоней, потрогала ствол – будто прощалась. Потом вернулась в дом, легла на кровать и сложила руки на груди.

Вечером забеспокоилась соседка – не видела старуху целый день. Зашла в дом и застыла на пороге.

Бабка Анюшка лежала с закрытыми глазами, а на лице у нее была такая светлая, почти молодая улыбка...

А в сарае тихо скрипнула дверь.

На похороны бабки Анюшки собралось всё село. Люди шли молча, переговариваясь шёпотом. Особенно поражало всех то, как старуха угадала свой час - ровно на третий день, как и говорила. В церкви было душно, но никто не решался открыть окна - словно боялись потревожить ту тишину, что окутала гроб с телом усопшей.

После отпевания, когда гроб уже опускали в могилу рядом с мужниным крестом, случилось нечто странное. Ветер, до этого момента едва колышущий листья на деревьях, вдруг поднялся неожиданно сильный. Он сорвал с голов нескольких женщин платки, закружил их в воздухе, а потом резко стих - ровно в тот момент, когда первая горсть земли со стуком упала на крышку гроба.

В тот же вечер соседка Марфа, та самая, что нашла бабку Анюшку мёртвой, рассказывала на кухне за чаем:

- Иду это я мимо её двора, а в сарае свет. Думаю - неужто родня что-то ищет? Подошла ближе - а там...

Она замолчала, перекрестилась.

- Ну? - придвинулись к ней остальные.

- А там двое сидят. Она - в своём новом платке, он - в той самой рубахе, что в гробу на нём была. За столом сидят, чай пьют. Она мне улыбнулась и рукой махнула, мол, иди, не мешай...

На следующее утро в сарай набилось полсела. Никого, конечно, не нашли - только на столе стояли два чистых блюдца, а между ними - веточка сушёной мяты, которую бабка Анюшка всегда добавляла в чай.

С тех пор прошло много лет. Дом старухи давно развалился, яблоня засохла. Но до сих пор, в особенно жаркие летние ночи, местные ребятишки клянутся, что видят - у старого сарая сидят двое: седая старушка и худой старик в выцветшей гимнастёрке. Они пьют чай из блюдец, о чём-то тихо беседуют, а потом берутся за руки и идут по тропинке к кладбищу...

А утром на пороге сарая кто-нибудь обязательно находит две травинки, перевязанные белой ниткой - знак, что в эту ночь здесь снова побывали те, кто нашёл друг друга после долгой разлуки.

****

Деревня жила своей обычной жизнью: весной сеяли, летом косили, осенью собирали урожай. Историю про бабку Анюшку и её мужа теперь рассказывали на посиделках, добавляя всё новые подробности. Но настоящая тайна открылась лишь тогда, когда в деревню приехал молодой историк из Липецка.

Михаил Сергеевич интересовался фронтовыми письмами и зашёл в сельсовет узнать, не сохранились ли у кого-то старые документы. Староста, почесав затылок, вдруг вспомнил:

— Да у бабки Анюшки на чердаке целый сундук с бумагами валялся. Дом теперь пустует, зайти можно.

Когда они поднялись по скрипучей лестнице, перед ними действительно предстал старый сундук, покрытый слоем пыли. Историк осторожно поднял крышку. Под стопкой пожелтевших газет лежала пачка писем, перевязанных бечёвкой, и потрёпанная записная книжка.

Михаил Сергеевич развернул первое письмо. Оно было датировано 12 июля 1943 года.

"Моя дорогая Анюшка, — читал он вслух, — если ты получишь это письмо, значит, меня уже нет в живых. Наш полк идёт на прорыв под Понырями. Шансов мало, но я дал себе слово — если погибну, обязательно вернусь к тебе, хоть на минуточку..."

Историк замер. Руки его дрожали, когда он взял записную книжку. На первой странице было написано: "Дневник Николая Петровича, 1943 год". Листая страницы, он наткнулся на запись от 15 июля:

"Ранен. Лежу в воронке. Знаю — не выживу. Но дал себе слово — обязательно увижу её. Хоть во сне, хоть наяву. Пусть только дождёт меня..."

Внизу страницы была приписка другим почерком, более поздним — видимо, бабка Анюшка добавила её уже после войны:

"Он сдержал слово. Пришёл ровно через тридцать лет. И забрал меня с собой ровно через три дня, как и обещал."

Михаил Сергеевич закрыл дневник. Теперь всё встало на свои места. Не призрак являлся старухе в ту жаркую ночь — это сам Николай Петрович, преодолев время и смерть, выполнил данное жене обещание.

Когда историк спускался с чердака, ему показалось, что в углу, где стоял сундук, на мгновение мелькнули две тени — высокая мужская и маленькая, сгорбленная женская. Они стояли, обнявшись, а потом растаяли в солнечном луче, пробивавшемся сквозь щели старых досок.

На прощанье Михаил Сергеевич оставил деньги на помин души Николая и Анны Петровых. А те письма и дневник, отсканированные и переплетённые, теперь хранятся в музее. И если вы когда-нибудь окажетесь в той липецкой деревне, местные обязательно покажут вам тот самый сарай и расскажут историю о том, как настоящая любовь смогла победить даже смерть.

А в особенно тихие летние вечера, когда жара спадает и над деревней поднимается лёгкий туман, старики говорят, что можно услышать, как скрипит дверь старого сарая. И если очень повезёт — увидеть, как по тропинке к кладбищу идут двое: он — в солдатской гимнастёрке, она — в белом платочке. Рука об руку. Навсегда.
#ЗаГраньюРеальности. Мистические истории.
источник