Казань. Лето 1999 года.

Я шла по Кремлёвской улице, и солнце лилось на асфальт, как растопленное золото. Мне было девятнадцать, жизнь казалась бесконечным праздником, а в кармане джинсовой куртки позвякивали монеты — ровно столько, чтобы купить вафельный стаканчик с пломбиром.

Белое платье, белые туфли — я чувствовала себя героиней какого-то дурацкого романтического фильма, где всё просто и ясно: солнце, смех, мороженое. Даже воздух пах по-особенному — тополиным пухом, бензином и чьими-то духами, сладкими, как перезрелая черешня.

Я уже подошла к стеклянной двери кафе с синим вывеской «Мороженое», как вдруг — резкая боль в запястье.

Чья-то рука вцепилась в меня с такой силой, будто хотела переломить кости.

Я вздрогнула и обернулась.

Передо мной стояла старуха.

Не простая бабушка — нет. Такие не сидят на лавочках у подъездов и не торгуют семечками у метро.

Она была высокая, несмотря на сгорбленную спину, и одета во всё белое: кружевная блуза, длинная юбка, даже перчатки — будто готовилась к причастию или… к похоронам. Лицо — бледное, восковое, с тонкими, будто прочерченными иглой губами. А глаза…

Глаза были светлые, почти прозрачные, как у слепой, но при этом — острые, цепкие. Они смотрели не на меня, а сквозь, будто я была куском мяса на рынке.

— Девушка, — прошипела она. Голос — низкий, хриплый, как скрип несмазанной двери. — Проводи меня.

Я попыталась отстраниться, но её пальцы впились в мою кожу ещё сильнее.

— Это недалеко, — добавила старуха, и в её тоне не было просьбы. Это был приказ.

Я оглянулась вокруг — люди шли мимо, кто-то смеялся, кто-то торопился по делам. Никто не смотрел в нашу сторону.

Как будто нас не замечали.

Или… не видели.

— Ладно, — пробормотала я, чувствуя, как по спине пробежал холодок. — Где ваш дом?

Старуха указала тростью в сторону старого особняка с облупившейся штукатуркой.

— Там.

Мы двинулись.

Её шаги были медленными, но странно… тяжёлыми. Каждый раз, когда её трость стучала по асфальту, мне казалось, что где-то глухо отзывается колокол.

А потом я заметила ещё одну деталь.

Нас было двое.

Но тень на тротуаре — только одна. Моя.

Мы медленно шли к старинному особняку, и с каждым шагом воздух вокруг становился гуще, словно наполнялся свинцовой пылью. Я пыталась ускорить шаг, но старуха держала мою руку с неестественной для её возраста силой – её пальцы напоминали холодные стальные крючья.

"Скоро придём", – прошипела она, и её голос звучал так, будто доносился из глубокого колодца.

Дом, к которому мы направлялись, выглядел так, будто его забыли в прошлом веке. Окна с потрескавшимися стёклами, облупившаяся лепнина, дверь с облезшей краской и массивной чугунной ручкой. Но самое странное – вокруг не было ни души. Ни прохожих, ни жильцов, ни даже случайных голубей. Только ветер шелестел сухими листьями под ногами, будто шептал предостережение.

Когда мы подошли к подъезду, старуха вдруг резко остановилась и повернула ко мне своё восковое лицо.

"Ты ведь не боишься?" – спросила она, и уголки её губ дрогнули в подобии улыбки.

Я хотела ответить что-то бодрое, но язык будто прилип к нёбу. Вместо этого я лишь кивнула, чувствуя, как по спине ползёт липкий холодный пот.

Старуха достала из складок юбки огромный ключ – старинный, с замысловатыми узорами, будто позаимствованный из какой-то готической легенды.

"Открой", – приказала она, суя его мне в руку.

Ключ был ледяным, как будто только что вытащили его из снега. Я машинально вставила его в замочную скважину, и дверь с глухим скрипом подалась.

За ней открылся длинный коридор, погружённый в полумрак. Воздух пах сыростью, плесенью и чем-то ещё – сладковатым, почти лекарственным, отчего в горле сразу же запершило.

"Заходи", – сказала старуха, и её голос теперь звучал иначе – мягче, почти ласково, но от этого стало только страшнее.

Я сделала шаг внутрь, и в тот же миг дверь за моей спиной захлопнулась с таким грохотом, будто её захлопнула невидимая рука.

Сердце бешено заколотилось. В темноте я разглядела лишь контуры мебели – старый шкаф, покрытый паутиной, кресло с облезлой обивкой, зеркало в потрескавшейся раме.

И тут я поняла, что старуха больше не держит меня за руку.

Я резко обернулась – её нигде не было.

"Здесь", – донёсся её голос из глубины коридора.

Я не хотела идти. Каждая клетка моего тела кричала, чтобы я бежала. Но ноги будто сами по себе двинулись вперёд.

В конце коридора виднелась приоткрытая дверь, из-за которой лился тусклый желтоватый свет.

Я подошла ближе...

И тогда услышала шёпот.

Не один голос – множество. Тонкие, скрипучие, они нашептывали что-то на непонятном языке, и от этого звука кровь стыла в жилах.

Я заглянула в щель.

Комната была заставлена свечами, их колеблющиеся тени плясали по стенам. А в центре, на полу, лежало что-то...

Нет, не что-то.

Кто-то.

Молодая девушка, бледная, как полотно, с закрытыми глазами.

И старуха, склонившаяся над ней, что-то бормотала, проводя руками над её лицом.

Я хотела закричать, но в этот момент пол подо мной дрогнул, а из темноты за спиной раздался смех – сухой, как шелест осенних листьев.

Я не помню, как вырвалась.

Помню только, что бежала, спотыкаясь, по коридору, царапая руки о стены, пока не наткнулась на дверь.

Она была заперта.

А за спиной уже слышались шаги...

Я рванула дверную ручку с такой силой, что боль пронзила запястье. Замок не поддавался. Шаги за спиной становились громче - медленные, тяжёлые, будто кто-то волочил по полу что-то массивное. В нос ударил запах тления, смешанный с той самой сладковатой вонью из комнаты.

"Открывайся, чертова дверь!" - прошептала я, чувствуя, как сердце готово вырваться из груди. Вдруг пальцы наткнулись на задвижку, которую не заметила раньше. Щелчок - и я вывалилась на лестничную площадку, ударившись коленом о бетон.

Не оглядываясь, помчалась вниз, хватая ртом липкий от страха воздух. Лестница казалась бесконечной - сколько я уже бежала? Три пролёта? Пять? Окна на площадках были грязными, через них пробивался тусклый свет, но я не останавливалась, пока не достигла первого этажа.

Выбежала во двор, ослеплённая внезапным солнечным светом. Ноги подкосились, и я рухнула на асфальт, царапая ладони. Только сейчас заметила - на запястье, где старуха сжимала меня, остались синяки в форме пальцев. Но не обычные синяки... Они были тёмно-фиолетовые, почти чёрные, и болели так, будто под кожей шевелилось что-то живое.

"Девушка, ты в порядке?" - чей-то голос заставил вздрогнуть. Подняла голову - передо мной стоял пожилой мужчина в рваной телогрейке, с лицом, изрезанным морщинами.

"Этот дом..." - я задыхалась, указывая на особняк. - "Там... там..."

Мужик обернулся, потом снова посмотрел на меня с недоумением. "Какой дом? Ты упала прямо посреди площади. Тебе скорую вызвать?"

Я замерла. Огляделась - вокруг действительно была просторная площадь, люди с сумками, дети бегают. Никакого особняка. Повернулась - и увидела его. Тот самый дом. В пятидесяти метрах. Но мужчина смотрел прямо сквозь него, будто здания не существовало.

"Ты его... не видишь?" - прошептала я.

Он нахмурился: "Вижу, что тебе плохо. Давай посиди на лавочке".

Я рванула прочь, не слушая. Нужно было убежать как можно дальше. Но через несколько шагов почувствовала - кто-то наблюдает. Обернулась.

На третьем этаже того дома, в окне с разбитым стеклом, стояла она. Старуха. Смотрела прямо на меня. И улыбалась. Беззубым, голодным ртом.

Только теперь я разглядела - за её спиной в полумраке комнаты стояли другие. Фигуры в белом. Много фигур. Все смотрели в мою сторону.

Я побежала, не разбирая дороги. В ушах стучала кровь, а в голове крутилась одна мысль: "Они нашли меня. Они теперь всегда будут видеть меня".

Вечером, в своей комнате в общаге, я наконец осмелилась рассмотреть синяки. Кожа вокруг них побелела, будто выцвела. А когда я прикоснулась, мне показалось - под пальцами что-то шевельнулось.

Той ночью мне снился сон. Я снова в том коридоре. Иду к светящейся двери. Открываю. В комнате - десятки девушек в белых платьях. Все - с моим лицом. А старуха сидит в центре, плетёт из наших волос одну большую косу. Она поднимает голову и говорит: "Ты уже почти наша".

Я проснулась от собственного крика. На запястье, где были синяки, теперь явственно проступал странный узор - будто след от верёвки. И он... пульсировал.

Три дня я не выходила из комнаты. Синяки на запястье разрастались, превращаясь в странные узоры, напоминающие древние руны. Они чесались так сильно, что я расчесала кожу до крови, но облегчения не наступало. По ночам мне снились коридоры того дома, а утром я находила на подушке белые волосы — слишком длинные и грубые, чтобы быть моими.

На четвертый день я решила действовать. В городской библиотеке, в отделе краеведения, я нашла пожелтевшую газету 1927 года. На снимке был тот самый дом, а перед ним — группа женщин в белых одеждах. В центре стояла она. Молодая, но уже с тем же ледяным взглядом. Подпись гласила: "Сестричество Святой Анны, 1927 год".

Библиотекарша, заметив мой интерес, покачала головой: "Мрачная история. В 30-е годы там случился пожар. Говорят, настоятельница держала сестер взаперти, не выпускала годами". Она понизила голос: "А после пожара в подвале нашли двадцать девять скелетов — все молодые женщины. И ни одной — пожилой".

Когда я вышла из библиотеки, на улице уже смеркалось. Я почувствовала его прежде, чем увидела — тяжелый, пристальный взгляд. На противоположной стороне улицы, в тени подъезда, стояла высокая фигура в белом. Не старуха — молодая женщина с бледным лицом. Но глаза... Эти светлые, пустые глаза были точно такими же.

Я бросилась бежать, сворачивая в первые попавшиеся переулки. За спиной раздался мягкий шорох — будто кто-то скользил по тротуару, не касаясь ногами земли. Когда я рискнула оглянуться, переулок был пуст. Но на мокром после дождя асфальте четко виднелись следы — мокрые отпечатки босых ног. Они вели прямо ко мне.

В общаге я заперлась на все замки. Рука с узором горела, как обожженная. Перед сном я обмотала запястье серебряной цепочкой — бабушка когда-то говорила, что серебро защищает от нечисти.

Ночью я проснулась от ощущения, что в комнате кто-то есть. На стуле у кровати сидела она — теперь уже средних лет, в белом кружевном платье. Ее пальцы, длинные и костлявые, перебирали мои волосы.

"Ты помечена", — прошептала она. Голос звучал как скрип несмазанных петель. "Мы возьмем то, что нам причитается. Как взяли других".

Я хотела закричать, но во рту было сухо, как в пепле. Женщина наклонилась ближе, и я увидела — у нее нет зрачков. Только молочно-белые, слепые глаза.

"Не бойся, — прошептала она. — Скоро ты станешь одной из нас. Как твоя прабабка. Как все женщины в твоем роду".

Когда рассвело, я обнаружила на шее синяк — точно от чьих-то пальцев. А серебряная цепочка на запястье почернела, будто прогорела насквозь.

В зеркале я разглядела первый седой волос.

***

Я больше не могла игнорировать правду. Каждое утро в зеркале я видела новые седые волосы, а узор на запястье теперь покрывал половину руки, будто корни ядовитого растения. Последней каплей стал сон, в котором я стояла в том самом доме, одетая в белое, а передо мной на коленях рыдала молодая девушка — точь-в-точь как я три недели назад.

На рассвете я отправилась к дому. Дверь была приоткрыта, будто меня ждали. Внутри пахло ладаном и тлением. На стенах висели фотографии — десятки женщин, все в белом, все с моими глазами. В самой дальней рамке я узнала свою бабушку, молодую. На обороте надпись: "Сестра Анна"

В подвале горели свечи. В центре стояла она — теперь снова старуха, но одетая в подвенечное платье. В дрожащих руках она держала ножницы.

"Мы меняем обличья, но суть остается, — проскрипела она. — Ты последняя в роду. Заключительное звено".

Я почувствовала, как пол под ногами стал мягким, словно я стою на живом существе. Со стен сползали тени, принимая формы женщин в белом. Их пальцы тянулись ко мне, холодные и цепкие.

Но вдруг я вспомнила бабушкину молитву — ту самую, которую она шептала, когда мне было страшно. Слова вырвались сами:

"Кровь моя — не ваша. Имя мое — не ваше. Путь мой — не ваш".

Старуха взвыла. Свечи погасли. В темноте что-то хрустнуло, будто ломались кости. Когда я включила фонарь (почему-то он оказался в кармане), на полу лежал лишь комок седых волос и пожелтевшие ножницы.

Дом пропал через неделю. Узор на моей руке побледнел, но не исчез совсем. Иногда ночью я просыпаюсь от шепота за окном. И знаю — они ждут, когда я забуду молитву. Когда соглашусь принять их белое платье. Когда стану следующей Хранительницей.
#ЗаГраньюРеальности. Мистические истории.
источник