Мой дом и дом напротив — близнецы. Два совершенно одинаковых шестнадцатиэтажных корабля из бетона и стекла, построенные в конце восьмидесятых. Их разделяет лишь узкая полоса асфальта и чахлый сквер. Единственная разница между ними в том, что мой дом живой, а его брат-близнец — мертв.
Его расселили лет пятнадцать назад из-за какой-то трещины в фундаменте. Жильцов спешно раскидали по другим районам, окна на первом этаже заложили кирпичом, а остальные так и остались зиять пустыми, грязными глазницами. Днем он был просто уродливым памятником советской эпохе, но ночью превращался в нечто иное. В монолитную, угольно-черную стену, в которой не горело ни одного огня. Кроме одного.
Я работаю дома, за компьютером. Мое рабочее место — у окна, и вид у меня соответствующий: этажи, окна, чужие жизни. Я привык к этому калейдоскопу. Привык видеть, как в доме напротив меняются времена года по вещам на балконах, как зажигаются и гаснут огни, как мелькают тени людей. Ой, простите, я оговорился. Я привык к этому, когда дом напротив еще был жилым. Теперь я привык к пустоте.
Именно поэтому, когда я впервые увидел ее, я решил, что мне показалось.
Был поздний вечер, я заканчивал какой-то нудный проект. Глаза устали, я откинулся на спинку кресла и машинально бросил взгляд на дом-призрак. И там, в окне на седьмом этаже, прямо напротив моего, на долю секунды мелькнул свет. Не свет лампы. А будто кто-то чиркнул зажигалкой. И в этом коротком всполохе я увидел женский силуэт.
Я моргнул. Пустота. Грязное, темное стекло. Наверное, отблеск фары проезжающей машины. Я потер глаза и вернулся к работе. Но тревожное чувство уже поселилось внутри.
На следующую ночь я увидел ее снова. На этот раз отчетливее. В том же окне стояла женщина. Я не мог разглядеть лица, только темный, размытый силуэт на фоне чуть более светлой ночной тьмы. Она не двигалась, просто стояла и смотрела в мою сторону. Я просидел так, не отрывая взгляда, минут двадцать. Потом она просто исчезла. Не ушла, а именно растворилась, будто ее и не было.
Я начал наблюдать. Каждую ночь, примерно в одно и то же время, она появлялась в окне. Иногда просто стояла. Иногда медленно двигалась, будто ходила по комнате. А через неделю она начала махать.
Это было самое жуткое. Она поднимала руку и делала медленный, плавный взмах. Не как приветствие. А как зов. Как будто она звала на помощь из последних сил, экономя энергию. Иногда она прижимала ладони к стеклу. Я купил бинокль.
Винтики на колесике фокусировки скрипели в ночной тишине. Я навел резкость. Силуэт стал четче. Это была женщина в каком-то простом темном платье. Лица по-прежнему было не разглядеть, оно было смазано, как на старой, выцветшей фотографии. Но ее жесты… В них была такая безысходность, такое отчаяние, что у меня по спине бежали мурашки. Она не просто звала. Она умоляла.
Днем я не выдержал. Я обошел дом-призрак. Все входы были наглухо заварены или заложены кирпичом. На ржавой двери подъезда висел замок, который, казалось, не открывали со времен перестройки. Я поговорил с бабой Ниной, нашей местной ходячей энциклопедией.
— А, седьмой этаж, — прищурилась она, поправляя платок. — Помню. Там семья жила. Муж, жена и дочка. Съехали вместе со всеми. Жена, Вера, хорошая была женщина, тихая. Всегда с цветами возилась. У нее весь балкон в герани был. А потом, как съехали, через годик, говорят, померла она. От тоски, что ли. Не прижилась на новом месте.
От тоски. Эти слова застряли у меня в голове.
Ночи превратились в пытку. Я больше не мог работать. Я сидел с биноклем и смотрел. Женщина в окне становилась все активнее. Она уже не просто махала. Она металась по комнате, от одного края окна к другому. Ее движения были порывистыми, отчаянными. Иногда мне казалось, что я слышу ее крик — беззвучный, прорывающийся сквозь толщу стекла и пятнадцать лет запустения.
Я начал сходить с ума. Я звонил в полицию.
— Молодой человек, — устало сказал мне дежурный. — Этот дом расселен. Там никого нет. Бомжи? Мы проверяли, все входы заварены. Вам, наверное, кажется.
Но мне не казалось. Однажды ночью произошло то, что заставило меня действовать. Я сидел за столом и пил чай. Просто сидел, уставившись в свою чашку. И вдруг поднял глаза на окно напротив. Женщина стояла у стекла. И она… она тоже подняла руку с воображаемой чашкой и поднесла ее к лицу.
Она повторила мой жест.
Кровь застыла у меня в жилах. Это было не воспоминание. Это не был призрак Веры, тоскующей по своим цветам. Это было что-то другое. Оно видело меня. Оно наблюдало за мной. И оно училось.
Я нашел способ попасть внутрь. Через крышу. Ночью я поднялся на свой шестнадцатый этаж, перелез через ограждение на технический балкон, а оттуда, с риском для жизни, перепрыгнул на крышу дома-близнеца.
Воздух здесь был другой. Спертый, пахнущий гнилью и забвением. Я нашел выход с крыши в подъезд. Дверь была не заперта. И я шагнул во тьму.
Фонарик выхватывал из мрака облезлые стены, кучи мусора, оборванные провода. Тишина была абсолютной. Я спускался по лестнице, и каждый мой шаг отдавался гулким, непристойным эхом. Девять этажей вниз. До седьмого.
Дверь в нужную квартиру была открыта. Она висела на одной петле, как сломанная челюсть. Я заставил себя войти.
Комната была пуста. Абсолютно. Ни мебели, ни обоев — голый бетон. Пол покрыт толстым слоем серой, слежавшейся пыли. И окна… Грязные, заляпанные, но целые. Я подошел к тому самому окну, из которого она смотрела. Пыль на подоконнике была нетронута. Никаких следов.
Я обернулся, чтобы уйти. И в этот момент услышал за спиной тихий шорох.
Я резко развернулся, направив луч фонаря на окно.
На внутренней стороне стекла медленно, как будто из воздуха, начали проступать контуры. Темное пятно, которое сгущалось, вытягивалось, обретая знакомые очертания. Вот она. Стоит в метре от меня, по ту сторону невидимой границы.
Я не мог пошевелиться от ужаса. Ее лицо все так же было смазанным, но теперь я видел почему. Оно постоянно менялось. Черты лица плавно перетекали друг в друга, как в калейдоскопе. На долю секунды я видел лицо той самой Веры со слов бабы Нины. Потом оно сменялось лицом какого-то старика. Потом — маленькой девочки. Десятки лиц, мужских, женских, детских, мелькали, не задерживаясь ни на одном. Это был не один человек. Это были они все. Все, кто когда-то жил в этом доме.
И я понял. Это не призрак. Это сам дом. Его душа. Его память. Когда из дома уходит жизнь, он умирает. Но этот не умер. Он впал в кому. И теперь его коллективное сознание, сотканное из обрывков воспоминаний сотен людей, тянулось к единственному источнику жизни, который видело — к моему дому. К моему окну.
Оно не хотело зла. Оно хотело жить. Оно видело, как я пью чай, и повторяло мой жест, пытаясь вспомнить, что такое тепло. Оно видело, как я машу рукой, прощаясь с кем-то, и повторяло, пытаясь вспомнить, что такое общение. Оно было чудовищным, отчаянно одиноким ребенком, который подражал живому, чтобы не умереть окончательно.
Существо на стекле подняло руку. И я увидел, как его пальцы — сейчас это были тонкие, женские пальцы Веры — медленно пишут на пыльном стекле. Буква за буквой.
П О М Н И
Я не знаю, как я выбрался оттуда. Помню только, что бежал без оглядки.
Я не стал продавать квартиру. Я не стал зашторивать окна. Я сделал то, о чем оно просило.
Каждый вечер я сажусь у окна. Я не смотрю на дом напротив. Я просто живу. Я включаю музыку. Иногда я разговариваю с сестрой по видеосвязи, ставлю ноутбук так, чтобы окно было на заднем плане. Иногда я просто сижу и читаю книгу вслух. Я делюсь своей жизнью с умирающим домом. Я даю ему свои воспоминания, свои эмоции, свое тепло.
Женщина в окне больше не мечется и не зовет на помощь. Теперь она просто стоит и смотрит. Иногда, когда я смеюсь, мне кажется, что ее силуэт на мгновение становится светлее. А однажды, когда я махал рукой сестре на экране, она… она медленно помахала мне в ответ. Как старому знакомому.
Я не знаю, сколько это продлится. Может быть, когда-нибудь дом-призрак окончательно умрет. Или его снесут. Но пока он стоит, я буду его единственным другом. Его единственным окном в мир живых. Потому что теперь я знаю: самый страшный ужас — это не призраки и не монстры. Самый страшный ужас — это быть забытым.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник
Комментарии 2