В нашей станице, Кривой Луке, свадьбы играют не так, как у вас, в городах. У нас нет криков «горько!», нет пьяных песен до утра, нет тамады с дурацкими конкурсами. Наша свадьба — это обряд. Тихий, строгий, древний, как земля, на которой мы живём.

Я родился здесь, но в юности уехал в город, пытался стать другим. Не смог. Что-то тянуло меня обратно: запах полыни в степи, низкое, тяжёлое небо, глаза Дарьи. Она была местной, коренной. В её серых, как речной туман, глазах плескалась мудрость всех женщин, рождённых на этой земле. Я вернулся ради неё. И я знал, какую цену придётся заплатить за нашу любовь.

В день свадьбы нас одели в белые, вышитые красными узорами рубахи. Мы стояли в старой церкви, и батюшка, дряхлый, как высохший колодец, говорил не о любви и верности. Он говорил о молчании. О главном законе нашего брака — обете не произносить ни слова до самого заката, какие бы испытания ни выпали на нашу долю.

Вся станица была там. Они смотрели на нас. Не с радостью. Со строгой, выжидательной тревогой. Старухи в тёмных платках, мужики с обветренными, непроницаемыми лицами. Они были не гостями. Они были свидетелями клятвы.

Последним, после венчания, был обряд у нашего нового дома, на краю станицы. Мать Дарьи, строгая, сухая женщина, вынесла нам по куску ржаного хлеба с солью. Мы съели его. А потом она взяла чистый льняной рушник и туго, до боли, перевязала нам руки. Мою левую, её правую, сплетая нас в одно целое.

Она молча повела нас в дом. Наш дом. Внутри пахло глиной, сухими травами и пустотой. Не было ни стола с угощениями, ни наряженных комнат. Только голые стены и тяжёлые ставни на окнах, почти не пропускающие свет. Мать вывела нас на середину единственной горницы, отступила к выходу и, не оборачиваясь, сказала:
— До заката. Что бы ни случилось — молчите. Оно голодно до слов.

Дверь за ней закрылась. Лязгнул засов.

Мы остались одни. В полумраке, связанные, в оглушительной тишине. Сначала ничего не происходило. Я слышал лишь, как стучит кровь у меня в висках и как тихо, прерывисто дышит Дарья. Я сжал её пальцы, она ответила тем же. Мы были вместе. Этого было достаточно.

Но тишина была обманчивой. Она была не пустотой, а затишьем. И вскоре она начала наполняться.

Сперва появился шёпот. Он шёл отовсюду — из углов, из трещин в стенах, из-под пола. Он не складывался в слова, это был сухой шелест, похожий на звук пересыпаемого песка или на скольжение змеиной чешуи по дереву. Он лез в уши, пытался разгадать наши мысли. Я чувствовал, как рука Дарьи похолодела.

Потом из темноты начали проступать образы. Я увидел свой город. Огни небоскрёбов, шум проспектов, лицо моей бывшей начальницы, кричавшей на меня. Я снова пережил своё банкротство, позор, одиночество. Образы были настолько реальны, что хотелось закричать, прогнать их. Но я помнил. Молчи.

Я посмотрел на Дарью. Её глаза были широко раскрыты, в них стояли слёзы. Я не знал, что показывают ей, но видел, как дрожит её нижняя губа. Она закусила её до крови, но не издала ни звука.

Шёпот стал громче. Он обрёл голос. Голос моего отца, давно умершего. «Сынок, зачем ты вернулся? Беги отсюда. Скажи мне, что ты здесь делаешь, и я помогу». Голос был таким родным, таким тёплым. Я чувствовал, как во мне всё разрывается от желания ответить. Я сжал зубы так, что заскрипела эмаль.

Самое страшное началось, когда до заката оставалось не больше часа. Дом ожил. По стенам пошли трещины, с потолка посыпалась пыль. Я услышал, как Дарья испуганно ахнула — короткий, сдавленный звук, непроизвольный, как удар сердца.

Тварь в доме поняла, что нашла слабое место.

Прямо перед нами из полумрака соткалась фигура маленькой девочки в старом, выцветшем платьице. Она плакала.
— Мама… мне страшно… Помогите…

Я знал эту девочку. Её звали Оленька. Она пропала в степи лет десять назад, ещё до моего отъезда. Вся станица её искала. Без толку.
Она протянула к Дарье свои тонкие ручки.
— Тётя Даша, скажите, где моя мама? Я хочу домой…

Дарья замерла. Я видел, как в её глазах борются ужас и сострадание. Это был самый жестокий удар. Заставить молчать не из страха за себя, а из-за жалости к невинной душе. Её пальцы в моей руке превратились в ледышки. Она смотрела на девочку, и по её лицу текли беззвучные слёзы. Но она молчала.

Девочка-призрак медленно растаяла. И тогда Оно показалось само.

Я не видел его. Но я его чувствовал. Голод. Древний, как сама эта степь. Голод не к плоти, а к жизни, к эмоциям, к звукам, которые издают живые. Он заполнил собой всё пространство, выдавливая из лёгких воздух. Я почувствовал, как невидимые пальцы сжимают мне горло, пытаясь вырвать из меня крик. Рушник на наших руках натянулся, как струна. Я понял, что ещё немного — и я не выдержу.

И в этот момент в щель ставни пробился тонкий, косой луч заходящего солнца.

Он коснулся пола. И всё прекратилось. Мгновенно. Шёпот, холод, давление — всё исчезло. Осталась только тишина. Но теперь она была другой. Спокойной. Пустой.

Дверь отворилась. На пороге стояла мать Дарьи. Она без единого слова вошла, достала из-за пояса маленький нож и одним движением разрезала рушник. Наши руки, онемевшие и белые, расцепились.

— Вы выстояли, — тихо сказала она. В её голосе не было радости. Только усталое признание факта. — Теперь это ваш дом. Оно вас приняло.

В тот вечер вся станица пришла к нам. Они принесли еду, молоко, мёд. Они молча ставили угощения на стол и так же молча уходили. Не было ни поздравлений, ни пожеланий. Это не было праздником. Это было признанием того, что мы прошли посвящение. Что мы стали полноправной частью этого тихого, сурового мира.

Мы с Дарьей живём здесь уже много лет. У нас родились дети. Мы никогда не говорили друг с другом о том, что случилось в тот день в нашем доме. Нам не нужны слова, чтобы понимать друг друга. Наша любовь родилась не из слов и не для слов. Она родилась из общего молчания перед лицом вечного голода степи.

Иногда по ночам я просыпаюсь и слышу за окном тихий, сухой шелест. Словно кто-то ходит вокруг дома, прислушиваясь. И я знаю, что Оно всегда рядом. Оно ждёт. Ждёт любого неосторожного слова.

Поэтому в нашей станице такие тихие свадьбы. Потому что мы знаем: настоящее супружество здесь — это не клятва говорить друг с другом до конца дней. Это клятва молчать вместе, чтобы дожить до завтра.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник