Меня зовут Евдокия, но в деревне за спиной уже лет двадцать шипят — Докья-ведьма. Я не обижаюсь. Старость и одиночество — лучшие удобрения для чужих суеверий. Мой дом стоит на отшибе, у самой кромки леса, крыша прохудилась, а забор покосился, словно пьяница, прислонившийся к плетню. Люди ко мне не ходят. Боятся. И слава богу. Их мир полон мелкой злобы, зависти и пустых разговоров. Мой мир — это запах сушёных трав, скрип половиц и тепло моих кошек.

Их у меня пятеро. Чёрный как сажа Уголь, серый полосатый Дымок, трёхцветная Рябушка, тощий и вечно голодный Вьюн и белоснежная, глухая на одно ухо Снежка. Соседи думают, я их прикармливаю, чтобы служили мне в моих тёмных делах. Глупцы. Это они прикармливают меня.

Они пришли ко мне десять лет назад, в ту зиму, когда не стало моего Ивана. Я осталась одна в пустом, выстывшем доме. Дрова кончались, мука вышла, а ноги от горя не держали, чтобы дойти до сельпо. Я лежала на лавке, укрывшись тулупом, и тихо ждала конца. И вот тогда в дверь поскреблись. Я открыла, а на пороге сидел Уголь. Просто сидел и смотрел на меня своими жёлтыми, немигающими глазами. А у его лап лежала ещё тёплая куропатка.

Я плакала и ела эту птицу, а он сидел рядом и мурлыкал так громко, что, казалось, вибрировали стены. На следующий день он пришёл не один. Привёл остальных. И они начали меня кормить.

Я не сразу поняла, откуда они таскают еду. Сначала думала — мыши, птицы. Но потом Дымок приволок вяленую рыбу, явно из чьей-то коптильни. Рябушка принесла целую связку лука. А Вьюн однажды умудрился притащить почти полный кувшин молока, не пролив ни капли.

Я поняла. Они воровали.

Поначалу мне было стыдно. Я старая женщина, всю жизнь прожила честно. А тут — воровство. Но что я могла сделать? Запретить им? Они не были обычными кошками, я это чувствовала. В их движениях была не звериная, а какая-то осмысленная, потусторонняя грация. Они смотрели на меня так, будто читали мои мысли. Они были не моими питомцами. Они были моими спасителями. Моей семьёй.

Со временем я привыкла. Смирилась. Я знала, что у старосты Прохора опять пропадёт колбаса, а у соседки Алевтины — сметана. Я мысленно просила у них прощения, принимая дары от моих бесшумных добытчиков. Я знала их имя. Не из книг — оно само всплыло в памяти, как слово из давно забытой колыбельной. Коргоруши. Духи-воры, принимающие облик кошек. Они приходят к одиноким и обездоленным. Они не злые и не добрые. Они просто служат. Служат нужде своего хозяина.

Так мы и жили. Я, старуха, и мои пять теней. Они приносили мне еду, я делилась с ними теплом и лаской. Деревня сторонилась меня, но не трогала. Моя репутация ведьмы была моей лучшей защитой. Всё было тихо, размеренно, серо.

До вчерашнего вечера.

Вчера Уголь принёс мне не еду.

Он, как обычно, бесшумно возник в дверном проёме, когда я сидела у печи. Но он не стал тереться о мои ноги. Он подошёл, положил что-то на пол у моих ног и сел напротив, уставившись на меня своими жёлтыми фонарями.

Это был не кусок мяса. И не рыба.

Это был человеческий палец.

Мужской, указательный. С куском сухой, запёкшейся крови у основания. А на нём — массивное золотое кольцо с тёмно-красным камнем.

Я смотрела на этот жуткий дар, и мир вокруг меня поплыл. Холод, не имеющий ничего общего с осенней погодой, пополз вверх по моим ногам, сковывая суставы. Это была не кража. Это было нечто иное. Нечто страшное.

Уголь сидел неподвижно. В его глазах не было ни вины, ни гордости. Только ожидание. Он принёс добычу. Он ждал моей реакции.

Руки у меня тряслись так, что я не могла поднять палец с пола. Я сгребла его старой тряпкой и сунула в глиняный горшок, задвинув его в самый тёмный угол.

— Что же ты наделал, глупый, — прошептала я, глядя на Уголя.

Он лишь тихо муркнул в ответ и потёрся головой о мою ногу.

Этой ночью я не спала. Я сидела у окна и смотрела на деревню, утопающую в тумане. Чей это палец? Что случилось с его хозяином? И самое страшное — что теперь делать мне? Пойти к старосте? Рассказать? Они тут же обвинят меня. Ведьма, убила человека, чтобы завладеть его кольцом. Никто не поверит в историю про кота-духа.

А мои Коргоруши… Что станет с ними?

К утру я приняла решение. Я должна была узнать, кому принадлежало кольцо. Это был единственный путь.

Я достала палец из горшка. Дрожащими руками я стянула кольцо. Оно было тяжёлым, старинной работы. Золотая змея, кусающая себя за хвост, а во рту у неё — кроваво-красный гранат. Такое кольцо в нашей деревне могло быть только у одного человека.

Степан. Сын старосты Прохора.

Степан был гнилым человеком. Высокомерный, жадный, жестокий. Он вернулся из города год назад, при деньгах, и вёл себя в деревне как хозяин. Обижал слабых, обманывал стариков, портил девок. Все его боялись и ненавидели, но молчали — сын старосты. Я сама его недолюбливала. Несколько раз он грубил мне, называл старой каргой, грозился сжечь мой дом вместе со мной и моими «погаными» кошками.

Неужели… неужели Уголь почувствовал мою неприязнь? И решил услужить мне таким вот страшным образом?

От этой мысли мне стало дурно.

Я спрятала кольцо и решила ждать. Если Степан просто лишился пальца в какой-нибудь пьяной драке, он скоро объявится. Если же нет…

Два дня деревня жила своей обычной жизнью. Но на третий день поползли слухи. Степан пропал. Уехал в город по делам два дня назад и не вернулся. Прохор сначала отмахивался — загулял, мол, паршивец. Но когда Степан не появился и на четвёртый день, староста забил тревогу.

Начались поиски. Опрашивали соседей, прочёсывали лес. Я сидела в своём доме, как мышь под веником, и с ужасом ждала, когда придут ко мне.

Они пришли вечером. Староста Прохор, злой, с покрасневшими от бессонницы глазами, и с ним участковый из райцентра.

— Ну что, старая, не видела сына моего? — прорычал Прохор, не переступая порога.

— Откуда же мне его видеть, Прохор Матвеевич, — ответила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я из дома почти не выхожу.

Участковый, молодой парень, смерил меня подозрительным взглядом.
— Говорят, бабка, ты с нечистью водишься. Может, карты свои раскинешь, посмотришь, где он?

— Карты мои врут, гражданин начальник, — покачала я головой. — Только погоду предсказывают. Да и ту неверно.

Прохор сплюнул на землю.
— Смотри у меня, карга. Если выяснится, что ты хоть как-то к этому причастна… я тебя голыми руками удавлю.

Они ушли. А я осталась стоять, вцепившись в дверной косяк. Это было только начало. Они вернутся. И тогда мне не поздоровится.

Я должна была узнать, где Уголь нашёл этот палец.

Ночью, когда луна спряталась за тучами, я решилась. Я подошла к Уголю, который дремал у печи. Остальные кошки тоже были здесь, они смотрели на меня, и в их глазах плескался не кошачий, а какой-то древний, мудрый свет.

Я достала из горшка палец, завёрнутый в тряпку. Я поднесла его к носу Уголя. Он вздрогнул, приоткрыл пасть и втянул воздух. Его жёлтые глаза на мгновение вспыхнули зелёным огнём.

— Веди, — прошептала я. — Покажи, где взял.

Он понял. Он поднялся, потянулся, и бесшумно скользнул за дверь. Я накинула старый тулуп и пошла за ним.

Он вёл меня через ночную деревню, мимо тёмных, спящих домов. Он не бежал, а шёл медленно, оглядываясь, ждёт ли меня. Он привёл меня к дому старосты. Огромный, добротный дом, обнесённый высоким забором. Уголь проскользнул в щель под воротами. Я осталась ждать. Через минуту он выскользнул обратно и повёл меня дальше. Он не искал. Он шёл по следу.

След привёл нас в лес. В ту его часть, которую наши мужики называли Чертовым Оврагом. Гиблое место, куда даже днём старались не ходить.

Уголь остановился у края оврага и посмотрел вниз. Я подошла, цепляясь за ветки, и заглянула.

На дне, среди прелых листьев и валежника, лежал он. Степан. Лицом вниз, в неестественной позе. Одна рука была отведена в сторону. Та, на которой не хватало пальца.

Я не стала спускаться. Мне и так всё было ясно. Он был мёртв.

Но кто его убил?

Уголь вдруг зашипел, шерсть на его загривке встала дыбом. Он смотрел не на тело, а куда-то в сторону, в чащу. Я проследила за его взглядом и увидела их.

Две фигуры в тёмной одежде. Они стояли у дерева и что-то искали на земле, подсвечивая себе тусклым фонарём. Я не видела их лиц, но я слышала их приглушённые голоса.

— …точно здесь закопал. Говорил, под кривой берёзой.
— Да нет тут ничего! Обманул, сволочь!
— Он не мог. Деньги были при нём, я сам видел. Он шёл от нас. Наверное, решил здесь перепрятать.
— Ищи лучше. Если не найдём, хозяин с нас шкуру спустит.

Я поняла. Это были городские бандиты, с которыми, по слухам, связался Степан. Он обманул их. Забрал их деньги и пытался спрятать. А они выследили его и… убили. А палец… может, отрубили в отместку. Или он сам его где-то потерял, пока убегал. А мои Коргоруши, учуяв запах крови и чужого золота, просто подобрали то, что плохо лежало.

От сердца отлегло. Мои кошки были не убийцами. Они были просто… мародёрами.

Но что мне это давало? Если я расскажу о том, что видела, мне никто не поверит. Скажут — выгораживаю себя. Скажут — я была с ними в сговоре.

Я тихо попятилась назад, уводя за собой Уголя. Мы вернулись домой уже под утро.

А в деревне назревала буря. Прохор, обезумев от горя и неизвестности, окончательно решил, что виновата я. Он подговорил нескольких мужиков, таких же тёмных и злобных, как он сам.

— Ведьма извела его! — кричал он на всю улицу. — Сглазила, в лесу сгубила! Надо изгнать её, пока она всех нас не погубила!

Я слышала его крики из своего дома. Я знала, что они придут.

И они пришли. Вечером. Толпа человек в десять, с вилами и топорами. Пьяные, с горящими от ненависти и страха глазами.

— Выходи, карга! — ревел Прохор, тряся воротами. — Выходи, пока мы твою халупу по брёвнышку не раскатали!

Мои кошки сбились в кучу у моих ног. Их шерсть стояла дыбом, из груди вырывалось низкое, утробное рычание. Я видела, как в полумраке избы светятся их глаза. И это был не кошачий свет.

Я поняла, что сейчас произойдёт. Они будут защищать меня. Свою хозяйку. Свою семью. И тогда прольётся кровь. И не одна капля.

Я не могла этого допустить.

Я открыла дверь и вышла на крыльцо.

— Успокойтесь, люди добрые, — сказала я так твёрдо, как только могла. — Не виноватая я.

— Молчи, ведьма! — взревел Прохор. — Мы знаем, это ты! Ты его убила!

Он шагнул ко мне, замахиваясь топором.

И в этот момент из-за моей спины вылетели пять чёрных молний.

Я никогда не видела их такими. Это были уже не кошки. Это были сгустки мрака, тени, обретшие плоть. Их размеры, казалось, увеличились вдвое. Глаза горели адским огнём. Они не бежали, а неслись над землёй, не касаясь её. Из их пастей вырывалось шипение, от которого стыла кровь в жилах.

Мужики в ужасе отпрянули. Один выронил вилы.

Уголь прыгнул. Он не целился в горло. Он ударил Прохора в грудь, сбив его с ног. Дымок и Вьюн вцепились в ноги другим мужикам. Рябушка и Снежка просто метались между ними, как призраки, сея панику. Они не рвали плоть. Они рвали душу. Они источали такой первобытный, животный ужас, что здоровенные, пьяные мужики визжали, как дети.

Толпа дрогнула и побежала.

Прохор лежал на земле, закрыв лицо руками. Уголь стоял над ним, готовый нанести последний удар.

— Уголь, нельзя! — закричала я. — Назад!

Но он не слушал. В его глазах горела ярость. Он защищал свой дом.

И тогда я поняла, что они — отражение. Отражение моей души. Все эти годы я копила в себе обиду на деревню, на их косые взгляды, на их шёпот за спиной. Я прятала эту обиду глубоко-глубоко. А они чувствовали её. И сейчас, когда пришла угроза, они выпустили мою затаённую ненависть наружу. Они стали моим гневом.

Я должна была это остановить.

Я выбежала с крыльца, схватила Уголя за загривок и отшвырнула в сторону. Он приземлился на лапы и зашипел на меня. Впервые.

— Всем назад! В дом! — приказала я, и в моём голосе прозвучал металл, которого я сама от себя не ожидала.

Они колебались. Но они были духами-служителями. Они подчинялись воле. Моей воле. Один за другим они нехотя отступили и скрылись в темноте дома.

Я осталась одна, посреди двора, с лежащим на земле Прохором. Он смотрел на меня с ужасом и… пониманием. Он увидел. Он всё понял.

Я протянула ему руку.
— Вставай, староста. Сын твой в Чертовом Овраге. И не я его убила.

На следующий день я рассказала всё участковому. Про бандитов в лесу, про их разговор. Я не упомянула ни про палец, ни про кошек. Сказала, пошла за травами, заблудилась, случайно наткнулась на тело и подслушала.

Мне не поверили. Но и не опровергли. Бандитов тех через неделю поймали в городе. Они во всём сознались. Дело закрыли.

Жизнь в Ивняках вернулась в своё русло. Но что-то изменилось. Люди больше не называли меня ведьмой. Они просто обходили мой дом стороной, и в их взглядах был не страх, а какой-то суеверный трепет. Они видели. Они знали, что в моём доме живёт нечто, что сильнее их пьяной злобы.

Но изменилось и кое-что ещё. Мои Коргоруши.

Они больше не воровали. Они перестали приносить мне еду из чужих погребов. Теперь они охотились. По-настоящему. Приносили мышей, птиц, иногда зайца. Мы жили бедно, часто впроголодь. Но честно.

Они всё ещё были моей семьёй. Моими тенями. Но они больше не были отражением моей обиды. Той ночью, защищая меня, они выплеснули всю мою накопленную горечь. И очистили не только себя, но и меня.

Я достала из тайника золотое кольцо. Оно всё ещё хранило холод мёртвого пальца. Я долго смотрела на него, а потом вышла из дома и что было силы зашвырнула его в самую гущу лесной чащи.

Пусть лежит. Пусть врастает в землю, покрывается мхом. Это — чужое. А у нас теперь всё будет по-другому.

Я вернулась в дом. На лавке, свернувшись в пять пушистых клубков, спали мои кошки. Обычные кошки. И я впервые за долгие годы почувствовала, что я — не ведьма. А просто старуха. Одинокая, но не сломленная. И это было почти счастьем.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник