Я возненавидел этот парк. Для всего города он был легкими, зеленым оазисом посреди бетонной пустыни. Местом для утренних пробежек, для свиданий на скамейках, для детского смеха на площадках. А для меня он стал раковой опухолью, открытой раной в самом центре моей жизни. Потому что полгода назад он забрал у меня Катю. Мою младшую сестру.

Она просто пошла гулять с собакой и не вернулась. Вечером нашли пса, который скулил у самой кромки старой, заросшей части парка, с обрывком поводка на ошейнике. А Катю — нет. Полиция, волонтеры, сотни людей прочесывали каждый куст, каждый овраг. Ничего. Ни следов борьбы, ни брошенной вещи, ни единой зацепки. Словно она просто шагнула с асфальтированной дорожки в густые заросли и растворилась.

Для всех поиски давно закончились. Ее внесли в страшный список «пропавших без вести». Но не для меня. Моя жизнь превратилась в один бесконечный, мучительный ритуал. Каждую ночь я приходил сюда, к этому парку. Я не заходил внутрь. Я просто сидел в машине на парковке и смотрел на его темную, безмолвную пасть. Смотрел до рассвета, словно надеялся, что он сжалится и выплюнет ее обратно.

Городской Центральный парк был странным местом. Его разбили лет семьдесят назад, втиснув между старыми районами и новой промзоной. Но сделали это грубо, топорно. Просто вырубили часть огромного, древнего Боровского леса, проложили дорожки, поставили фонари и лавочки. А все, что не смогли «облагородить» — глубокие овраги, болотистые низины, вековые дубы — просто обнесли хлипким забором, повесив таблички «Проход запрещен». Но эта дикая, нетронутая часть, которую все называли Заповедником, жила своей жизнью. Она была сердцем парка, темным и древним, и казалось, что асфальтовые артерии дорожек лишь с трудом сдерживают ее дикую, первобытную мощь.

Именно там, на границе света и тьмы, и пропала Катя.

Сначала я искал логику. Маньяк? Похищение? Я проверял все версии, допрашивал с пристрастием следователей, которые давно списали дело в архив. Но чем глубже я копал, тем больше понимал, что логики здесь нет. Катя была не первой. За последние двадцать лет в Заповеднике бесследно исчезли еще семь человек. Студенты, грибники, бездомные. Разные люди, разного возраста. И ни одного тела. Ни одной улики.

Ответ пришел оттуда, откуда я не ждал. Разбирая старые городские архивы, я наткнулся на подшивку пожелтевших газет времен строительства парка. И нашел статью. Маленькую, почти незаметную заметку на последней полосе. «Протесты старожилов». Несколько стариков из частного сектора, который сносили под строительство, выходили с плакатами, умоляя не трогать лес.

«Не гневите Хозяина!» — кричал заголовок. И дальше цитата одного из стариков, некоего Архипа Кузьмича: «Нельзя его дом по живому резать! Он границ новых не примет! Будет забирать свое, пока все не вернет!».

Хозяин. Это слово резануло меня. Я начал копать дальше, и в старых краеведческих записях нашел то, что искал. Легенды. Байки про Хозяина Боровского леса. Про Лешего. Древнего духа, который не терпел чужаков на своей земле.

Я нашел адрес того самого Архипа Кузьмича. Вернее, его сына, который жил теперь в типовой пятиэтажке с видом на тот самый парк. Это был тихий, седой старик, который сначала наотрез отказывался говорить, но, увидев в моих глазах не праздное любопытство, а настоящую боль, сжалился.

Мы сидели на его тесной кухне. Он долго молчал, глядя в окно на далекие деревья.
— Отец говорил, что это не просто лес, — начал он глухим голосом. — Это живое существо. А в его сердце живет Хозяин. Он не злой и не добрый. Он — как сам лес. Он просто есть. И он бережет свое. Когда город начал наступать, рубить деревья, заливать все бетоном, он затаился. Ушел в самую глубь, в свое сердце. Но он не простил. Он не понимает наших границ, наших заборов и дорожек. Для него весь этот парк — его искалеченный, раненый дом. И иногда, когда кто-то заходит слишком далеко, пересекает невидимую черту, он… забирает его.

— Забирает? Убивает? — спросил я, и сердце мое похолодело.
— Нет, — покачал головой старик. — Хуже. Он делает его частью себя. Частью леса. Он не может создавать новое, он может только переделывать старое. Он превращает людей в… деревья, в камни, в тихий народец, что бродит по ночам по его тропам. Они не мертвы и не живы. Они просто… есть. Как и он сам.

Я сидел, раздавленный этим рассказом. Это было безумие. Дикая, первобытная сказка, в которую отказывался верить мой рациональный ум. Но я знал, что это правда. Я чувствовал это каждой клеткой.

— Но должен же быть способ! — взмолился я. — Как-то договориться с ним? Вернуть ее?
— С лесом не договариваются, — вздохнул старик. — Ему можно лишь… угодить. Показать уважение. Отец говорил, что Хозяин не любит пустых рук. Он любит подношения. Но не деньги, не блестяшки. Что-то настоящее. Хлеб, молоко, мед. То, в чем есть жизнь. И еще он не любит железо и огонь. И злобу в сердце. Если идешь к нему с оружием или ненавистью, лес тебя не выпустит.

Я ушел от него с тяжелой головой, но впервые за полгода у меня появилась цель. Призрачная, безумная, но цель.

Всю следующую неделю я готовился. Я не взял ни ножа, ни зажигалки. Я купил на рынке свежий каравай хлеба, кринку парного молока, банку липового меда. Я ходил вокруг парка, пытаясь избавиться от злости, от ненависти, от отчаяния. Я пытался наполнить свое сердце только одним — любовью к сестре и уважением к той силе, к которой я шел на поклон.

Я вошел в Заповедник на рассвете. Здесь, за хлипким забором, был другой мир. Воздух стал плотным, влажным, пахло прелью и грибами. Звуки города стихли, сменившись густой, вязкой тишиной. Я шел медленно, не таясь, стараясь не сломать ни одной ветки. Я дошел до старого, поваленного дуба на краю оврага и аккуратно разложил на нем свои подношения.

— Это тебе, Хозяин, — сказал я тихо в пустоту. — С уважением. Я не хочу зла. Я просто ищу свою сестру. Помоги мне.

Я поклонился и пошел дальше, в самую глубь. И лес начал меняться. Тишина перестала быть враждебной. Она стала… наблюдающей. Я чувствовал на себе тысячи невидимых глаз. Я шел, и мне казалось, что тропинка под ногами сама ведет меня. Я не плутал, не сомневался. Я просто шел туда, куда меня звали.

Через пару часов я вышел на небольшую поляну. И увидел ее. На ветке старой плакучей ивы висела красная ленточка. Та самая, которую я подарил Кате на ее день рождения. Она вплетала ее в косы. Ленточка была чистой, не выцветшей, словно ее повесили только вчера. Но она была намертво вплетена в живую, зеленую ветку, словно стала ее частью.

Я понял. Это был знак. Ответ. Она была здесь. И она была жива. Но она уже не была прежней.

С того дня я начал ходить в Заповедник каждый день. Я приносил подношения, разговаривал с лесом, рассказывал ему о своей жизни, о Кате. Я изучал его. Я узнал, что здесь нет птиц. Нет белок. Ни одного живого существа, кроме насекомых и… их.

Иногда, боковым зрением, я замечал движение между деревьями. Бледные, нечеткие силуэты, которые застывали, когда я поворачивал голову. Тихий народец. Потерянные души. Я не боялся их. Я их жалел.

Я понял, что не смогу просто прийти и забрать Катю. Она уже была частью этого мира. Насильно вырвать ее — значило убить. Я должен был найти сердце этого мира. Найти самого Хозяина.

Старик говорил, что его дом — в самом сердце леса. Я начал искать это сердце. Я шел все дальше, в самые непролазные дебри. Лес сопротивлялся. Ветки хлестали по лицу, корни хватали за ноги, болота преграждали путь. Но я шел.

И однажды я нашел его.

Это была не поляна. Это был… собор. Собор из живых деревьев. Древние, исполинские дубы и сосны сплетались своими кронами так плотно, что под ними царил вечный зеленый сумрак. В центре этого собора стояло оно. Сердце-Дерево. Огромный, в несколько обхватов, дуб, такой старый, что, казалось, он помнил сотворение мира. Его кора была похожа на морщинистую кожу, а корни, толстые, как змеи, уходили глубоко в землю. От него исходила мощь. Древняя, спокойная, безразличная.

Я подошел к нему и опустился на колени.
— Я пришел, — прошептал я.

И лес ответил. Кора на дубе зашевелилась. Из нее, как из глины, начало формироваться лицо. Не человеческое. Древнее, как сам мир. Глаза, похожие на два куска янтаря, смотрели на меня без злобы, но с бесконечной, вселенской усталостью.

— Зачем тревожишь мой покой, дитя города? — Голос его был похож на шелест листьев, на скрип старых деревьев.
— Я пришел за сестрой, — ответил я, не поднимая головы.
— Она — часть меня, — прошелестел Хозяин. — Она здесь в безопасности. Город — это боль, бетон и смерть. Здесь — покой.
— Это не покой. Это забвение, — сказал я. — Она должна жить. Чувствовать, любить, плакать. Она должна состариться и умереть. Как положено человеку.

Хозяин молчал. Я поднял голову и увидел ее. Катю. Она стояла рядом с деревом, держась за его ветку. Она была бледной, прозрачной, ее глаза были широко раскрыты и пусты. Она смотрела на меня, но не узнавала.

— Ты не можешь забрать ее, — сказал Хозяин. — Ее корни уже здесь. Вырвешь — и она увянет.
— Тогда что мне делать? — в отчаянии крикнул я.

И тут я понял. Ответ был прямо передо мной. В глазах этого древнего существа я видел не злобу. Я видел одиночество. Он был хранителем этого умирающего мира. Город отнял у него почти все. И он, как мог, спасал то, что осталось. И тех, кто случайно забредал в его владения. Он не похищал их. Он их укрывал. От шума, от грязи, от смерти.

— Ты устал, — сказал я тихо. — Ты один.
Глаза-янтари на мгновение дрогнули.
— Я предлагаю тебе сделку, — сказал я, и слова сами рождались у меня в голове. — Обмен. Ты не можешь отпустить ее, потому что ее корни здесь. Но ты можешь взять другие. Мои.

Хозяин молчал, но я чувствовал его напряженное внимание.
— Я останусь здесь. Вместо нее. Я стану частью этого леса. Я буду твоими глазами, твоими руками. Я стану новым хранителем. Стражем на границе. Я буду следить, чтобы никто больше не тревожил твой покой. Я буду оберегать твои границы. А ты… ты отпустишь ее. Ты вырвешь ее корни и отдашь их мне.

Это было безумие. Я предлагал свою жизнь, свою душу в обмен на ее свободу.
— Ты — дитя города, — прошелестел Хозяин. — Ты не выдержишь.
— Я — ее брат, — ответил я просто.

Я подошел к сестре. Взял ее за руку. Ее кожа была холодной, как кора дерева. Я посмотрел в ее пустые глаза.
— Я люблю тебя, Катюша, — прошептал я. — Живи.

Я закрыл глаза. Я почувствовал, как невидимые нити, что тянулись от нее к дереву, к земле, начали рваться с глухой болью. И в тот же миг они впились в меня. Боль была адской. Я чувствовал, как земля принимает меня, как мои ноги врастают в почву, как по моим венам течет не кровь, а древесный сок. Я чувствовал, как мои воспоминания, моя личность, мое «я» — растворяются, становятся частью чего-то огромного, древнего. Частью леса.

Когда я открыл глаза, я был уже не я. Я был… другим. Я видел каждый лист, чувствовал каждый корень. Я слышал дыхание земли.

Передо мной, на поляне, лежала Катя. Она спала. А рядом с ней, прижавшись к ее ноге, лежал верный пес. Хозяин исчез. Вернее, он растворился, стал снова просто лесом. А я… я стоял на его месте.

Катю нашли на следующий день. Она сидела на лавочке у входа в парк, целая и невредимая. Она ничего не помнила. Последние полгода стерлись из ее памяти. Для нее прошел всего один час.

А я… Меня так и не нашли. Я тоже пополнил список пропавших без вести.

Но я не пропал. Я здесь. Я — Хранитель парка. Его новый Хозяин. Я слежу за границами. Я отвожу пьяные компании от Заповедника. Я запутываю тропинки перед теми, кто идет сюда со злом в сердце. Я оберегаю этот маленький островок древнего мира от шумного, суетливого города.

Иногда, по вечерам, я подхожу к самой кромке своих владений. Я стою, невидимый, за стеной деревьев, и смотрю на огни города. Я вижу, как мимо проезжают машины, как спешат по своим делам люди. Иногда я вижу ее. Она приходит сюда, в парк. Садится на ту самую лавочку и смотрит вглубь Заповедника. Она не знает, что я здесь. Но я знаю, что она чувствует.

Она не помнит меня. Но ее душа помнит.

И глядя на нее, я понимаю, что сделал правильный выбор. Я не умер. Я просто стал частью чего-то большего, чем я сам. Я стал тишиной. Я стал покоем. Я стал любовью, которая оберегает.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник