Есть причина, по которой старые деревни вымирают. И дело не всегда в отсутствии работы или пьянстве. Иногда деревню съедает что-то другое. Что-то, что гнездится по соседству, в мёртвых домах, и терпеливо ждёт, пока к нему придут за самым простым — за молоком.

Мы с Аней и сыном, пятилетним Пашкой, переехали в деревню Кривая Лука полгода назад. Это не было бегством от бедности, скорее — от самого города. Я обычный рабочий на заводе, каждый день мотаюсь за сорок километров туда и обратно. Но город нас душил. Пашка почти не вылезал из простуд, врачи твердили про иммунитет и экологию. И когда от деда остался этот дом, мы решили, что это шанс. Шанс дать сыну подышать нормальным воздухом.

Кривая Лука оказалась и впрямь тихой. Две улицы, полтора десятка жилых домов. Но воздух здесь был такой, что его хотелось пить, а сын, на удивление, быстро пошёл на поправку. Розовые щёки, вечно грязные коленки — мы с Аней не могли нарадоваться. Жизнь потихоньку налаживалась.

Была только одна странность. В деревне, где у каждого огород и куры, никто не держал коров. Совсем.

— А зачем? — пожал плечами наш сосед, дед Матвей, когда я его об этом спросил. — Морока одна. Да и молоко, если приспичит, можно купить.

— Где? Магазин-то не работает.

Дед Матвей помрачнел и махнул рукой в сторону тёмной полоски леса за полем.
— Там, в Гнилом Углу. У Фёклы. Только мы к ней не ходим. Незачем.

Гнилой Угол — это была соседняя деревня. Вернее, то, что от неё осталось. Три или четыре дома, вросших в землю по самые окна. Мы как-то раз ходили туда за грибами. Место было жуткое. Мёртвая тишина, крапива в человеческий рост и ощущение, будто за тобой из пустых окон кто-то неотрывно наблюдает.

Но Пашка очень просил молока. А Аня, как любая мать, готова была ради сына на всё.
— Кир, ну что такого? — уговаривала она меня вечером. — Сходим, купим баночку. Старушка, наверное, одинокая, ей и копейка в радость будет.

Я отнекивался, как мог. Мне было не по себе от одной мысли о Гнилом Угле. Но Аня была непреклонна. На следующий день мы взяли пустую трёхлитровую банку и пошли.

Чем ближе мы подходили, тем сильнее становилось гнетущее чувство. Даже птицы здесь не пели. Дом Фёклы стоял на отшибе, самый кривой и страшный из всех. Когда мы подошли, дверь со скрипом отворилась, словно нас уже ждали.

На пороге стояла она. Я не знаю, как описать её, чтобы не солгать. Это была не просто старуха. Она была… неправильная. Слишком высокая для своего возраста, сгорбленная так, будто позвоночник был сломан в нескольких местах. Но самое жуткое — это лицо. Глаза, маленькие и бесцветные, сидели слишком далеко друг от друга, почти на висках. А когда она улыбнулась, обнажив жёлтые, острые, как у щуки, зубы, её рот растянулся почти до ушей. От неё не пахло старостью. От неё пахло сырой землёй, болотом и чем-то ещё, неуловимо-знакомым, от чего холодело внутри — серой.

— Молочка, милые? — проскрипел её голос, похожий на звук тёрки по ржавому железу. — Есть у меня молочко. Для дитятки.

Она не спросила, она знала. Аня, побледнев, молча кивнула.

Фёкла скрылась в доме и почти сразу вернулась с полной банкой. Молоко было густое, тёплое. Я смотрел на руки старухи, на её длинные, грязные пальцы с жёлтыми, загнутыми когтями, и меня мутило.

— Спасибо, бабушка, сколько с нас? — выдавила Аня.

Старуха снова улыбнулась своей жуткой улыбкой.
— Да что мне ваши деньги. Ты, красавица, волосок мне свой дай. Рыжий, красивый.

Аня замерла. Я хотел схватить её за руку и бежать отсюда без оглядки. Но она, как под гипнозом, вытащила из своей косы один длинный рыжий волос и протянула старухе. Та намотала его на палец, удовлетворённо хмыкнула и захлопнула дверь.

Домой мы шли бегом, не сговариваясь.
— Ты видела её? — спросил я, когда мы выбежали из мёртвой деревни. — Она же… она же не человек!
— Тише, — прошептала Аня, прижимая к себе банку. — Пашенька ждёт.

Вечером сын с удовольствием выпил кружку тёплого молока. Мы с Аней пить не стали. Остатки она поставила на стол в кухне. Ночью я проснулся от резкого, отвратительного запаха. В доме воняло палёной шерстью и чем-то кислым. Я пошёл на кухню.

Лунный свет падал на банку. Молоко в ней было чёрным. Оно не свернулось, оно обуглилось изнутри. На дне что-то шевелилось. Я подошёл ближе и отшатнулся. В чёрной жиже копошилось маленькое, размером с крысу, существо. Покрытое редкой чёрной шерстью, с тонкими, костлявыми ножками, заканчивающимися крохотными копытцами. У него был длинный, голый хвост с кисточкой на конце и маленькие, острые рожки на голове. Оно повернуло ко мне свою мерзкую мордочку, и я увидел два горящих красных огонька. Чёрт. Самый настоящий, классический чёрт из детских страшилок.

Он оскалился, показав мне пасть, полную игольчатых зубов, и издал тонкий, шипящий смешок. А потом с невероятной ловкостью выпрыгнул из банки, шмыгнул на пол и исчез в тени под печкой.

Я стоял, парализованный ужасом. Это не был сон. В нос бил отвратительный запах серы.

Я разбудил Аню, всё ей рассказал. Она не поверила, пока не увидела пустую банку с чёрным, вонючим осадком на дне.
— Что же мы наделали, Кир… — прошептала она, и её глаза наполнились слезами. — Это из-за меня… из-за волоса…

С этой ночи наша жизнь превратилась в ад. Но целью его был я.

Сначала были мелочи. Кто-то прятал мои инструменты, ночью я слышал, как у самой моей кровати кто-то скребётся и хихикает. Однажды я проснулся от холода и увидел, что одеяло с меня стянуто на пол, а в ногах кровати сидит тёмный силуэт и неотрывно смотрит на меня своими красными огоньками. Я дёрнулся — он исчез.

Аня и Пашка спали спокойно. Казалось, для них ничего не изменилось. Тварь действовала хитро, она хотела изолировать меня, заставить их думать, что я схожу с ума.

Потом начались прямые атаки. Однажды я умывался утром над рукомойником, и со стены сорвался тяжёлый кухонный тесак, воткнувшись в деревянную раковину в паре сантиметров от моей руки. Аня прибежала на шум, но увидела лишь нож и моё бледное лицо. Она не видела тени, метнувшейся от стены к печке.

В другой раз я спускался в погреб, и верхняя ступенька лестницы подломилась, хотя днём ранее была целёхонька. Я полетел вниз, чудом успев сгруппироваться и не сломать шею. Я отчётливо слышал сверху злорадное, шипящее хихиканье.

Я перестал спать. Сидел ночами на кухне с топором в руках, вслушиваясь в каждый шорох. Я понимал, что тварь играет со мной. Она изматывала меня, наслаждаясь моим страхом. В зеркалах и тёмных окнах я стал видеть её отражение за своей спиной. Она росла. Теперь это была уже не крыса, а уродливый, сгорбленный карлик ростом с Пашку.

Аня смотрела на меня с тревогой.
— Кир, что с тобой? Ты сам не свой. Может, вернёмся в город?
— Не отпустит, — прохрипел я. — Оно нас не отпустит.

В отчаянии я пошёл к деду Матвею. Рассказал ему всё, как на духу. Старик слушал молча, и лицо его становилось всё мрачнее.
— Знал я, что добром это не кончится, — прокряхтел он. — Фёкла эта — нечисть давняя. Она из своей злобы и черноты это молоко «рожает». А чтобы оно силу взяло, ей частичка живого нужна. Волос твоей жены стал ключом, что открыл этой твари дверь в ваш дом. Но цель её — не жена и не ребёнок. Цель её — ты. Ты — глава семьи, защитник. Оно будет тебя ломать, изводить, пока ты не сбежишь в ужасе или не погибнешь в какой-нибудь «случайности». А когда дом останется без хозяина, твои жена и сын станут для её госпожи лёгкой добычей.

— Что же делать, дед Матвей? — взмолился я. — Как защитить их?
— Его изгнать надо. Это твой дом, и ты тут хозяин. Нечисть можно выгнать. Огнём и молитвой. Но главное — не бойся. Страх — это то, чем он питается. Он будет сильным ровно настолько, насколько ты будешь его бояться.

Он дал мне большую церковную свечу, бутылочку со святой водой и велел насыпать у порога и подоконников соль.
— Сегодня ночью он придёт за тобой. Решится всё. Запри жену с сыном в дальней комнате, пусть сидят там и молятся. А ты встречай гостя. Покажи ему, кто в доме хозяин.

Я вернулся домой, полный решимости. Объяснил всё Ане. Она плакала, но поняла, что другого выхода нет.
Как только стемнело, я запер их в спальне.
— Что бы ни случилось, что бы вы ни услышали, не открывайте дверь, пока я сам не постучу. Любите меня.

Я остался один в большой комнате. Насыпал соль у порога и окон, зажёг свечу и поставил её в угол, под иконой. В одну руку взял бутылочку с водой, в другую — свой нательный крест. И стал ждать.

Сначала завыл ветер, хотя на улице был полный штиль. Потом по крыше забарабанил град из камней. Дверь затряслась под мощными ударами, словно в неё ломился бык. Из-за двери спальни доносился приглушённый плач Ани и Пашки.

— «Отче наш, Иже еси на небесех!..» — громко, чтобы перекричать страх, начал я.

Вдруг в комнате резко похолодало. Пламя свечи затрепетало и почти погасло. В углу, куда не доставал свет, начала сгущаться тьма. Она уплотнялась, росла. Из тени шагнул он. Теперь чёрт был ростом с меня. Чёрный, жилистый, с мускулистым телом, покрытым жёсткой шерстью. Его глаза горели адским огнём.

— Хозяин, — проскрипел он голосом, полным битого стекла. — Я новый хозяин. А ты уйдёшь.

Он сделал шаг ко мне. Я плеснул в него святой водой.
Раздался оглушительный визг, словно на раскалённую сковороду вылили масло. Тварь задымилась, от неё повалил смрад. Чёрт отшатнулся, но не исчез. Его глаза налились яростью.

— Помоги! Кирилл, он здесь! — вдруг раздался из-за моей спины отчаянный крик Ани. Я обернулся — никого. Но из спальни донёсся грохот и крик.
Чёрт засмеялся.
— Они твои? Уже нет.

Он хотел, чтобы я бросился к двери, оставив его за спиной. Но я вспомнил слова деда Матвея. «Страх — это то, чем он питается».
Я не повернулся. Я смотрел ему прямо в горящие глаза.
— Врёшь, нечистый. Мои. И дом мой. А ты — вон отсюда! Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Я снова плеснул водой, держа перед собой крест. Я читал молитву громко, твёрдо, вкладывая в каждое слово всю свою веру, всю свою любовь к тем, кто был за запертой дверью.
Свет от креста ударил по нему, как прожектор. Тварь завизжала нестерпимо, закрывая морду когтистыми лапами. Она начала съёживаться, таять, словно была сделана из тёмного дыма.
— Уходи! — закричал я, делая шаг вперёд.

С громким хлопком, который заложил мне уши, тварь вспыхнула, как порох, и рассыпалась в горстку чёрного, вонючего пепла.

И наступила тишина. Абсолютная, благословенная тишина. В доме запахло озоном, как после грозы. Я, шатаясь, подошёл к двери спальни и постучал.
— Аня, это я. Всё кончено.

На следующий день я и дед Матвей пошли к Гнилому Углу. Мы взяли с собой топор и канистру с керосином. Мы не стали заходить в деревню. Мы просто срубили старый, кривой мост через ручей — единственную дорогу, что вела туда. А потом подожгли его. Огонь жадно вцепился в сухое дерево.

Мы стояли и смотрели, как горит мост, отрезая мёртвую деревню от нашего мира. И мне показалось, что оттуда, из-за стены огня и дыма, доносится полный бессильной ярости, нечеловеческий вой.

Мы остались жить в Кривой Луке. Я понял, что сбежать — не значит спастись. Настоящая защита — это не стены и не расстояния. Это готовность встретить зло лицом к лицу ради тех, кого ты любишь. И я встретил. И я победил. Теперь это точно мой дом. И никакой нечисти здесь больше не место.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник