Деревню, где я вырос, назвали Оброчное. Старики говорили, не просто так. Мол, место это всегда жило в долгу у чего-то древнего, платило свой оброк то засухой, то половодьем, то зверем, что утащит скотину. Я уехал оттуда сразу после школы и за пятнадцать лет городской жизни научился смотреть на эти россказни свысока, как на пыльный фольклор, годный лишь для развлечения туристов, которых в нашей глуши отродясь не бывало.

Вернуться меня заставила смерть дядьки — последнего родного мне человека в Оброчном. Он оставил мне старый, вросший в землю дом, который я собирался по-быстрому продать. Приехав, я ощутил не ностальгию, а глухое раздражение. Деревня будто съежилась, постарела еще больше. Покосившиеся заборы, заколоченные окна, безлюдные улицы. Но было и что-то новое. Что-то неправильное.

Я заметил это, когда шел от автобусной остановки к дядькиному дому. Земля. Она была странной. Не твердой, как я ее помнил, а какой-то податливой, мягкой. Сапог вяз в сухом, казалось бы, черноземе, словно ступал по толстому мху. Я тогда списал это на недавние дожди, хотя небо неделями было чистым и блеклым.

Дядькин дом встретил меня запахом холодной печки и запустения. Я провел в нем несколько дней, разбирая вещи, вспоминая детство, и с каждым часом тревожное чувство нарастало. Земля под ногами продолжала вести себя странно. Она пружинила, будто под дерном не глина и песок, а огромный, спящий бок живого существа. Иногда, стоя на одном месте, я чувствовал, как подошвы моих ботинок медленно, на миллиметры, погружаются в почву, словно в густое тесто.

А потом начались провалы.

Первым ушел старый сарай соседа, деда Максима. Ушел тихо, без грохота. Вечером он стоял, а утром на его месте зияла свежая, оплывшая воронка метров десяти в диаметре. Просто всосало под землю, вместе с досками, сеном и ржавым мотоциклом. Дед Максим сидел на крыльце, глядя на дыру в земле пустыми глазами, и шептал одно и то же: «Проснулась. Голодная».

В деревне началась тихая паника. Люди старались не отходить далеко от домов, передвигались быстрыми, семенящими шагами, словно боясь наступить на что-то не то. Ночью никто не спал. Потому что по ночам земля начала издавать звуки. Это не было гулом землетрясения. Это был низкий, утробный, урчащий звук, который шел будто бы отовсюду и ниоткуда. Он не просто слышался ушами — он ощущался всем телом, вибрацией, проходящей через пол, через ножки кровати, прямо в кости. Звук насыщающегося, переваривающего пищу гигантского организма.

Я пытался сохранять здравый смысл. Карстовые пустоты, грунтовые воды — я находил в интернете десятки объяснений. Я звонил в районную администрацию, в МЧС. Мне вежливо отвечали, что заявка принята, что пришлют комиссию, как только появится возможность. Но возможность не появлялась. Единственная дорога, ведущая из Оброчного, на третий день тоже провалилась. Небольшой мост через речку Вонючку просто канул в небытие, оставив по берегам два рваных земляных шрама. Мы оказались в ловушке.

И тогда я начал чувствовать, что она тянет меня.

Это было не просто ощущение вязнущих ног. Это было целенаправленное, личное притяжение. Стоило мне задуматься, остановиться посреди двора, как я ощущал это — настойчивое, сосущее чувство в ногах, будто невидимые нити тянули меня вниз, вглубь. Земля под моими ногами проседала чуть быстрее, чем под другими. Я проверял: ставил рядом со своим следом пустой ящик — он оставался на месте. Но стоило мне постоять минуту, и вокруг моих ботинок образовывалась заметная впадина. Она хотела именно меня.

Старики, сидевшие целыми днями на лавках, как стая испуганных ворон, начали поглядывать на меня с какой-то смесью страха и надежды. Однажды ко мне подошла баба Дарья, местная знахарка, от которой всегда пахло сухими травами и дымом. Она взяла меня за руку своей костлявой, похожей на птичью лапу, рукой и впилась в меня выцветшими, но острыми глазами.
— Кровь твоя… пахнет, — проскрипела она. — Земля тебя чует. Ты из тех, кто в долгу.

Бред сумасшедшей, подумал я тогда, вырвав руку. Но её слова посеяли в моей душе ледяное семя. Ночью мне приснился сон. Я стоял посреди черного, вспаханного поля, а из-под земли ко мне тянулись сотни бледных, как корни, рук. Они обвивали мои лодыжки, колени, талию, и с непреодолимой силой тащили вниз, в теплую, мягкую, дышащую темноту. Я проснулся от собственного крика, весь в холодном поту. Тянущее чувство в ногах было теперь со мной постоянно.

На следующий день провалился дом на окраине деревни. В нем жила одинокая старуха. Она даже не кричала. Дом просто плавно, как корабль, погрузился в землю, которая сомкнулась над его крышей, оставив после себя лишь холм свежевспаханной, жирной, темной почвы. И в тот же вечер баба Дарья снова нашла меня.

— Ты ищешь ответы не там, — сказала она. — Не в телефоне своем, а в доме дядькином ищи. В корнях своих. Прабабку свою, Аглаю, помнишь?
Я не помнил. Имя это я слышал впервые.
— Никто не помнит, — вздохнула старуха. — А земля — помнит. Ищи. Она не смерти твоей хочет. Она оброк свой требует.

Той ночью, вооружившись фонарем, я полез на чердак дядькиного дома. Среди гор старого хлама, в трухлявом сундуке, обитом ржавым железом, я нашел то, что перевернуло мой мир. Это была не записка. Это была толстая книга, похожая на церковную, в кожаном переплете, исписанная поколениями моих предков. В ней записывали даты рождений, свадеб и смертей.

Я листал пожелтевшие страницы, пока не нашел нужное мне имя. «Аглая. Рождена в 1889. Отдана Земле в 1921». Не «умерла». Не «похоронена». «Отдана Земле». А ниже, другим почерком, более торопливым и испуганным, была приписка:

«Лето было сухое, земля растрескалась, ни зерна не взошло. Мор начался. Тогда старейшие вспомнили древний уговор. Земля-Мать уснула и не хотела рожать. И чтобы разбудить ее, нужна была ей невеста, кровь от крови тех, кто первым пришел на эту землю. Аглая пошла сама. Надели на нее лучший сарафан, вплели в косы ленты и отвели к Старому Омуту — месту, где земля всегда была мягкой, как перина. Она вошла в яму, и земля приняла ее. Взяла в жены. А взамен дала урожай. Но был и второй уговор: кровь Аглаи должна уйти с этой земли, чтобы не будить в ней голод снова. Пока род ее живет вдали, земля сыта и спокойна. Но если вернется потомок — вернется и голод. Земля потребует новый оброк».

Я сидел на пыльном чердаке, и мир рушился вокруг меня. Я — потомок. Мое возвращение разбудило ее. Древнее, первобытное божество, которое сейчас переваривало дома моих соседей, ждало меня. Оно тянуло меня к себе не для того, чтобы убить. Оно хотело возобновить договор.

В ту же ночь земля пришла за моим домом. Началось с того же урчания, но теперь оно было прямо подо мной. Пол задрожал. Стены накренились. Послышался треск рвущегося дерева. Я выскочил на улицу в последнее мгновение. На моих глазах дом моего детства, дом моих предков, начал медленно погружаться в разверзшуюся под ним воронку. Земля чавкала, вбирая в себя дерево и камень, выпуская на поверхность пузыри спертого, пахнущего погребом и сырым мясом воздуха.

Я стоял и смотрел, парализованный ужасом. И я знал, куда мне нужно идти. К Старому Омуту.

Это место было на краю деревни, в низине. Оно и впрямь выглядело странно: большая, идеально круглая поляна, поросшая изумрудным мхом и низкими, чахлыми деревцами. Земля здесь была как болото. Я сделал шаг, и нога по колено ушла в мягкую, засасывающую почву. Тянущее чувство усилилось тысячекратно. Это было не притяжение. Это было объятие.

Я не сопротивлялся. Я сделал еще шаг, погружаясь по пояс. Воздух стал густым, тяжелым. Урчание теперь исходило от земли вокруг меня, оно вибрировало в моих костях. Я был в чреве.

— Я здесь! — крикнул я, и мой голос прозвучал глухо, будто я кричал в подушку. — Я потомок Аглаи! Я пришел!

Земля вокруг меня заколыхалась, как вода. Я закрыл глаза, ожидая конца. Но вместо того чтобы поглотить меня, она остановилась. Тяга прекратилась. Урчание стихло. Наступила абсолютная, давящая тишина.

И в этой тишине я понял, чего она хочет. Не моей смерти. Она хотела признания. Памяти. Нового договора.

— Я не могу дать тебе невесту, — прошептал я, обращаясь к мшистой поляне. — Те времена прошли. Но я могу дать тебе память. Я останусь здесь. Я буду хранителем этого места. Я расскажу всем, кто захочет слушать, об Аглае. О ее жертве. О тебе.

Я вытащил из кармана нож, который носил с собой последние дни для самоуспокоения, и полоснул себя по ладони. Кровь густыми, темными каплями упала на мох.

— Это мой оброк, — сказал я твердо. — Моя кровь — в твою землю. В знак нового уговора. Я храню твой покой, а ты — покой этой деревни.

Земля под номи дрогнула в последний раз, будто в знак согласия. И медленно начала меня выталкивать. Почва вокруг уплотнялась, твердела, и через несколько минут я уже стоял на коленях на упругом, но надежном мху.

С того дня провалы прекратились. Дорогу через пару недель починили, приехала комиссия, списала все на редкое геологическое явление и уехала. Большинство жителей покинуло Оброчное, получив компенсации.

А я остался. Я живу в доме бабы Дарьи, которая умерла следующей зимой. Я не продал свой участок, который теперь представляет собой просто заросший холм. Я храню старую книгу. И каждый год, в тот день, когда Аглая была отдана земле, я прихожу к Старому Омуту, прорезаю ладонь и окропляю мох своей кровью.

Я больше не чувствую голодной тяги. Теперь это другое чувство. Ощущение корней, вросших в эту землю. Ощущение огромного, древнего существа, спящего подо мной. Оно спокойно. Пока я здесь. Пока я плачу свой оброк.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник