Дед умер тихо, во сне. В свои восемьдесят шесть он был крепче многих сорокалетних, но сердце, как говорится, не вечный двигатель. Мне от него досталась квартира — стандартная хрущевка на окраине города, забитая вещами, в которых слоями спрессовалась вся его долгая, негромкая жизнь. Разбирать этот архив памяти было тоскливо и немного жутко. Каждая вещь — старая газета, фарфоровая статуэтка, стопка пожелтевших фотографий — казалась осколком чужой, ушедшей эпохи.

На антресолях, в пыльной картонной коробке из-под обуви, я и нашел его. Старенький советский фотоаппарат «Смена-8М». Черный, пластмассовый, с тугим кольцом объектива. В детстве я обожал щелкать им, представляя себя великим фотографом. Дед тогда много снимал: семейные праздники, поездки на дачу, меня с удочкой у реки. Я повертел аппарат в руках, чувствуя, как нахлынула волна ностальгии. Открыл заднюю крышку и увидел то, от чего сердце пропустило удар. Внутри стояла катушка с пленкой.

Счетчик кадров показывал «24». Стандартная пленка «Свема» была на 36 кадров. Это означало, что дед отснял две трети, а потом по какой-то причине убрал фотоаппарат. Что он снимал? Когда? Последние лет десять он точно не брал его в руки. Я аккуратно смотал пленку в катушку, чувствуя себя археологом, наткнувшимся на нетронутую гробницу. Что за тайны хранит эта последняя пленка?

На следующий день, движимый любопытством, я отнес ее в фотолабораторию — одну из последних в городе, где еще занимались «мокрым» процессом. Мастер, пожилой мужчина в очках, с сомнением повертел катушку в руках.
— Старая, лет двадцать, а то и тридцать, пролежала. Может ничего не получиться. Эмульсия, скорее всего, осыпалась.

— Попробуйте, — настоял я. — Это память.

Через два дня он позвонил. Голос у него был странный, немного растерянный.
— Забирайте, — сказал он. — Только... вы уверены, что это пленка вашего деда?

Я приехал, забрал конверт с фотографиями и негативами. В машине, не в силах больше терпеть, я вскрыл его. Внутри лежало два десятка глянцевых карточек размером десять на пятнадцать.

Первые несколько кадров были обычными. Дед, еще не такой старый, улыбающийся, на фоне дачных грядок. Бабушка, за год до своей смерти, с букетом полевых цветов. Я в подростковом возрасте, с дурацкой прической и гитарой. Все эти снимки я помнил, я видел их в семейных альбомах. Видимо, дед просто дощелкивал старую пленку.

А потом началось странное.

Следующий кадр был сделан в его квартире. В той самой, где я сейчас находился. Но что-то было не так. На фотографии была гостиная, но диван стоял не у стены, а посреди комнаты. На обоях, которых я никогда не видел, были нацарапаны какие-то символы, похожие на руны. Я вгляделся. Фотография была четкой. Это была не игра света. Это была другая реальность.

Я перебрал остальные снимки. Кадр за кадром, на них была запечатлена дедовская квартира, но искаженная, как в кошмарном сне. Вот кухня: стол перевернут, на полу разбросаны осколки посуды, а на стене, где висели часы, чернела дыра, будто прожженная кислотой. Вот спальня: кровать аккуратно застелена, но над ней, под самым потолком, висит темное, бесформенное пятно, похожее на сгусток дыма.

Мои руки начали дрожать. Это не могло быть правдой. Дед не был сумасшедшим. Он не стал бы устраивать такие инсталляции ради фото. Я снова и снова перебирал снимки, пытаясь найти логическое объяснение. Может, это какой-то брак пленки? Двойная экспозиция? Но снимки были слишком четкими, слишком реальными.

Последние два кадра были самыми страшными.

На предпоследнем в центре кадра, в дверном проеме коридора, стояла высокая, тонкая фигура. Она была абсолютно черной, будто вырезанной из самой темноты. У нее не было ни лица, ни одежды. Просто силуэт человека, но с неестественно длинными руками, которые свисали почти до пола. Она просто стояла и смотрела в объектив.

От этого снимка по моей спине пробежал ледяной холод. Я почувствовал приступ тошноты. Я сидел в своей машине, на оживленной улице, но мне казалось, что я один в целом мире, и эта тварь с фотографии смотрит прямо на меня.

Я заставил себя посмотреть на последний, двадцать четвертый кадр. И чуть не закричал.

Снимок был сделан как будто из глаз самого фотографа. В кадре были только две руки. Мощные, старческие руки моего деда. И эти руки сжимали чье-то горло. Бледное, женское горло. Я не видел лица жертвы, но я видел отчаянно царапающие дедовские запястья тонкие пальцы с обломанными ногтями.

Я захлопнул конверт. Сердце колотилось так, что отдавало в висках. Что это, черт возьми, такое? Предсмертный бред, запечатленный на пленке? Или что-то похуже?

Вернувшись в квартиру, я первым делом достал фотоаппарат. Я не был экспертом, но я должен был понять. Я крутил его в руках, открывал, закрывал. Обычная «Смена-8М». Ничего особенного. И тут я заметил кое-что, на что не обратил внимания раньше. На внутренней стороне задней крышки была крошечная, почти незаметная царапина. Не царапина даже, а символ. Тот самый, что я видел на обоях на одной из фотографий.

Я начал действовать методично, как в тумане. Я сравнил фотографии комнат с реальной обстановкой. Диван стоял у стены. На кухне висели часы. Никаких дыр, никаких символов. Но когда я смотрел на эти места через видоискатель пустого фотоаппарата, мне на долю секунды казалось, что я вижу то, что было на снимках. Будто аппарат на мгновение показывал мне другую, изнаночную реальность.

Я решил, что схожу с ума. Горе, усталость, пыльная квартира — все это давило на психику. Я убрал фотографии в ящик стола, а фотоаппарат закинул обратно в коробку на антресоли. Я решил забыть об этом.

Но забыть не получилось.

Ночью я проснулся от холода. Окно было закрыто, но по комнате гулял сквозняк. Я сел на кровати и услышал звук. Тихий, едва уловимый щелчок. Как будто сработал затвор фотоаппарата.

Звук донесся со стороны антресолей.

Я замер, прислушиваясь. Тишина. Показалось. Просто старый дом, скрипы, звуки с улицы. Я снова лег, пытаясь уснуть. И снова услышал. Щелк. И за ним — тихий, похожий на шелест, звук перемотки пленки.

Но пленки в аппарате не было. Я сам это проверял.

Паника начала подступать к горлу. Я включил свет. Вскочил, подтащил к шкафу стул, залез на него и рывком сдернул коробку с антресолей. Открыл ее. Фотоаппарат лежал на месте. Я схватил его. Он был холодный, как лед. Я открыл заднюю крышку. Пусто.

Но счетчик кадров... Счетчик кадров показывал «1».

Этого не могло быть. Когда я убирал его, он был на нуле. Я точно это помнил. Что-то или кто-то сделал один снимок. Прямо сейчас. В моей квартире.

Я не спал до утра. Сидел на кухне с включенным светом, вздрагивая от каждого шороха. Утром, измученный и неверящий в реальность происходящего, я сделал то, что должен был сделать любой здравомыслящий человек на моем месте. Я решил избавиться от проклятого аппарата.

Я положил его в пакет, вышел на улицу и выбросил в мусорный контейнер во дворе. Я смотрел, как он скрывается под грудой пакетов, и чувствовал огромное облегчение. Все. Кошмар закончился.

Вечером я вернулся домой. И на пороге своей квартиры застыл в ужасе. На коврике у двери лежал он. Старенький, черный «Смена-8М».

Я не знаю, как он туда попал. Я не верил в телепортацию или прочую чушь. Может, кто-то из соседей видел, как я его выбрасываю, и решил «вернуть» потерянную вещь? Глупость. Никто не видел.

Я в отчаянии занес его в квартиру. Что делать? Сжечь? Разбить? Я чувствовал, что это не поможет. Эта вещь была связана со мной, с этой квартирой. И она чего-то хотела.

Я посмотрел на счетчик. Он по-прежнему показывал «1». Один кадр был сделан. Но где он? Как его увидеть?

И тут меня осенила догадка. Безумная, но единственная. А что, если ему нужна новая пленка? Что, если он хочет показать мне то, что снял?

Я снова поехал в фотолабораторию. Купил самую простую пленку на 36 кадров. Вернулся домой. Дрожащими руками я зарядил ее в аппарат. Закрыл крышку. Перемотал на первый кадр. Счетчик показал «1». Я навел объектив на стену и нажал на спуск. Щелк. Перемотал. Счетчик показал «2».

Значит, тот первый, «призрачный» кадр был потерян. Или... или он записался поверх нового?

Я решил провести эксперимент. Я отснял всю пленку. Снимал всякую ерунду: свою руку, стол, вид из окна. Я хотел просто проявить ее и посмотреть, что получится. Что будет на том самом, первом кадре.

Через два дня я снова был в лаборатории. Мастер отдал мне конверт молча, не глядя в глаза. Я сел в машину. Мое сердце стучало где-то в горле.

Я достал фотографии. Кадр номер два, три, четыре... все было как надо. Моя рука, стол, вид из окна. А потом я вытащил первый снимок.

На нем был я.

Я, спящий в своей кровати. Фотография была сделана ночью, с того самого ракурса, откуда я услышал первый щелчок. С антресолей. Качество было идеальным, будто снимали на современную камеру со вспышкой. Но самое страшное было не это.

На фотографии, рядом с моей кроватью, стояла та самая черная фигура с длинными руками. Она не смотрела на меня. Она протягивала одну свою нечеловечески длинную руку и касалась моего виска. Будто что-то забирала из моей головы. Или, наоборот, вкладывала.

Я понял. Эта тварь, этот «Голод-в-объективе», был привязан к аппарату. Он не мог существовать в реальности постоянно. Он материализовался только в момент съемки. И он что-то делал со своими жертвами.

А дед? Что было на его последнем, двадцать четвертом кадре? Он душил кого-то. Но кого? Может, он не убивал? Может, он пытался изгнать эту тварь из человека, в которого она вселилась? Может, это был единственный способ борьбы?

Я вернулся домой. Фотоаппарат лежал на столе, будто насмехаясь надо мной. Счетчик показывал «0». Он был готов к новой охоте.

Я должен был его уничтожить. Но как? Я вспомнил о последнем кадре деда. О насилии. Может, эта штука понимает только язык силы?

Я взял молоток. Положил фотоаппарат на пол. И со всей силы ударил по нему.

Раздался оглушительный треск. Но не пластмассы. А будто лопнуло стекло. Огромное, невидимое стекло, из которого состоял весь воздух в комнате. Меня отбросило к стене. В ушах зазвенело. Когда я пришел в себя, фотоаппарат лежал на полу, целый и невредимый. Но квартира... она изменилась.

Она стала такой, как на тех первых фотографиях. Диван стоял посреди комнаты. На обоях проступили зловещие символы. А в дверном проеме коридора стояла она. Черная, высокая фигура. Она больше не была привязана к аппарату. Мой удар не уничтожил его, а освободил ее.

Она медленно двинулась ко мне. Я видел, как колышется воздух вокруг ее длинных рук. Я был в ловушке.

И тогда я сделал единственное, что мог. Я схватил фотоаппарат. Он был теплый, почти горячий. Я навел его на тварь. В видоискателе я видел ее четко. Она замерла, будто позируя.

Я нажал на спуск.

Щелк.

Вспышка. Но не света, а тьмы. Комнату на секунду залило абсолютным, вязким мраком. А когда зрение вернулось, фигуры в проеме уже не было.

Я посмотрел на счетчик. Он показывал «1».

Я поймал ее. Поймал, как покемона, в эту проклятую пластиковую коробку.

Я не знаю, что делать дальше. Я сижу в своей квартире, которая снова стала нормальной. Рядом со мной на столе лежит фотоаппарат. Внутри него, на первом кадре невидимой пленки, заперта тварь.

Я не могу его выбросить. Я боюсь, что кто-то его найдет и выпустит ее снова. Я не могу его разбить. Я боюсь, что снова освобожу ее. Я стал ее тюремщиком. Мы связаны навсегда.

Иногда по ночам я слышу щелчки. Она пытается выбраться. Пытается сделать снимок изнутри. Но без пленки у нее ничего не получается.

Я не сплю. Я сижу и караулю эту маленькую черную коробочку. Я стал таким же, как мой дед. Хранителем проклятия. Я не знаю, сколько я выдержу. Но я знаю одно: я никогда не заряжу в этот фотоаппарат новую пленку. Я не дам ему второго шанса. Я буду его последним фотографом. И это будет моя последняя пленка.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник