Память — странная штука. Она похожа на старый, забитый хламом чердак. Ты можешь годами не подниматься туда, зная, что там пыльно, темно и пахнет тленом. Но однажды, в серый дождливый день, что-то заставляет тебя нащупать в кармане ключ, вставить его в заржавевший замок и, скрипнув петлями, приоткрыть дверь в прошлое. И тогда тебя накрывает лавина. Запахи, образы, обрывки фраз, тепло чужой руки в твоей. Ты стоишь посреди этого хаоса, и тебе кажется, что ты тонешь.

Для меня таким чердаком стала вся моя жизнь после ухода Лены. Я запер ее на все замки, заколотил досками и старался не дышать в ее сторону. Я работал до изнеможения, встречался с друзьями, даже пытался завести какие-то ничего не значащие отношения. Делал все, чтобы не оставаться наедине с тишиной, в которой ее голос звучал громче любого крика.

Прошло два года. Рана на сердце затянулась грубым, уродливым рубцом, который все еще ныл на плохую погоду. А погода в тот октябрьский день была именно такой. Мерзкая, холодная изморось секла лобовое стекло моего старенького «Паджеро», дворники устало размазывали по нему грязь, а небо, казалось, вот-вот рухнет на землю свинцовой крышей.

Я ехал в никуда. Вернее, в одну из тех точек на карте, которые становятся символом бегства. Пустующая дача родителей в соседней области. Старый бревенчатый дом, заросший яблоневый сад и полное, оглушительное одиночество. То, чего я так боялся и к чему так отчаянно стремился. Мне нужно было доехать до этого своего «чердака», открыть его и наконец-то навести там порядок. Или сгореть дотла в его пыли.

Дорога была почти пустой. Редкие фуры, обдающие тебя веером грязной воды, да одинокие легковушки, спешащие в тепло своих городов. Я ехал не спеша, слушая негромкую музыку и позволяя мыслям течь своим чередом. Они, как всегда, возвращались к ней. К Лене.

Я вспоминал, как мы вот так же ехали по этой самой трассе пять лет назад. Светило солнце, из открытых окон пахло сосновым лесом и свободой, а она смеялась и подставляла лицо ветру. Ее светлые волосы трепались, лезли в глаза, и она, щурясь, пыталась поймать их непослушные пряди. В тот день мы были абсолютно счастливы. Мы еще не знали, что через три года врач в белом кабинете произнесет три страшных слова, которые разделят нашу жизнь на «до» и «после».

Я так глубоко ушел в эти воспоминания, что чуть не пропустил свой поворот. Указатель на мой райцентр мелькнул справа, и я в последний момент крутанул руль, съезжая с федеральной трассы на узкую двухполосную дорогу. Здесь цивилизация кончалась. Асфальт пошел волнами, по обочинам темнели скелеты мертвых деревьев, а морось превратилась в полноценный, унылый дождь.

Машина катила вперед, а я все глубже погружался в вязкую, как осенняя грязь, тоску. Я думал о том, что еду один. Что на соседнем сиденье пусто. Что никто не будет ворчать, что я снова включил свою «нудную» музыку, и никто не положит мне на плечо голову, чтобы подремать. Эта мысль была такой острой, такой невыносимой, что я физически ощутил, как в груди что-то сжалось.

Именно в этот момент я увидел его. Указатель. Старый, покосившийся, изъеденный ржавчиной столб с прибитой к нему доской. На ней выцветшими, едва различимыми буквами было написано: «Омутцы». И стрелка, указывающая на едва заметный съезд в лес.

Странно. Я ездил этой дорогой сотни раз. К родителям, потом один. Я знал тут каждый изгиб, каждую яму. И я был абсолютно уверен, что никакого указателя на «Омутцы» здесь никогда не было. Мозг услужливо подсказал логичное объяснение: «Новый дачный поселок строят, или фермерское хозяйство какое-то. Мало ли». Но что-то внутри, какой-то иррациональный холодок, шептал другое.

Я не собирался туда сворачивать. Зачем? Мой путь лежал прямо. Но когда я поравнялся с указателем, я почувствовал… притяжение. Необъяснимое, почти физическое желание повернуть руль и съехать на эту темную, уходящую в чащу дорогу. Это было похоже на то, как сонного человека тянет к подушке. Тело само делает то, чего просит уставшая душа. А моя душа устала смертельно.

«Просто посмотрю, что там, и вернусь», — сказал я сам себе, хотя уже понимал, что лгу. Руки сами повернули руль.

«Паджеро» мягко съехал с асфальта на грунтовку. Дорога была на удивление гладкой, укатанной, словно по ней ездили часто. С обеих сторон плотной стеной стоял лес. Огромные, поросшие мхом ели и сосны смыкались над головой, образуя темный, почти черный тоннель. Свет сюда почти не проникал, и мне пришлось включить фары. Их лучи выхватывали из темноты мокрые стволы, блестящие от влаги папоротники и… тишину. Абсолютную, мертвую тишину. Даже дождь, казалось, перестал стучать по крыше.

Я проехал метров пятьсот, может, километр. Ощущение времени пропало. Дорога петляла, но неизменно вела вперед, вглубь этого сумрачного леса. Чувство тревоги нарастало. Я уже сто раз проклял свое идиотское любопытство и решил разворачиваться, как вдруг лес расступился.

Я выехал на широкую поляну, в центре которой раскинулась деревня. Не дачный поселок, а именно старая, вросшая в землю деревня. Несколько десятков почерневших от времени домов, стоящих без всякого порядка. Некоторые покосились, вросли в землю по самые окна, другие выглядели еще вполне крепкими. Почти у каждого дома был заросший сад, темнели ряды покосившихся грядок. Над крышами вился дымок из нескольких труб.

Но было в этой картине что-то жутко неправильное. Во-первых, тишина. Ни звука. Ни лая собак, ни скрипа калитки, ни голосов. Во-вторых, полное отсутствие людей. Я медленно ехал по главной, если так можно выразиться, улице, и не видел ни одной живой души.

«Может, все по домам сидят? Погода-то не для прогулок», — попытался успокоить я себя. Но от этого объяснения становилось только страшнее. Деревня выглядела не просто тихой, а замершей. Словно на старой, выцветшей фотографии.

Я остановил машину у покосившегося колодца с журавлем и вышел. Воздух был тяжелым, влажным, пахло прелой листвой, сырой землей и еще чем-то… чем-то неуловимо знакомым и неприятным. Тиной? Да, пожалуй. Как пахнет у заросшего пруда.

Я решил вернуться. Развернуться и уехать из этого странного, сонного места. Сел в машину, повернул ключ зажигания. Стартер щелкнул раз, другой, и затих. Мотор не завелся. Я попробовал еще раз. И еще. Результат тот же. Аккумулятор был в порядке, все лампочки на приборной панели горели, но двигатель не подавал признаков жизни. Словно его что-то держало.

Вот тут мне стало по-настоящему страшно. Одно дело — любопытство, другое — остаться с неисправной машиной в глухом лесу, в деревне, где нет ни души. Я достал мобильный. Как и ожидалось, сети не было. Ни одной «палочки». Полная изоляция.

Нужно было искать помощи. Я огляделся. На ближайшем ко мне доме я заметил движение. За мутным стеклом окна качнулась занавеска. Значит, здесь все-таки кто-то есть.

Я вышел из машины и, стараясь ступать уверенно, направился к этому дому. Скрипнула под ногами проржавевшая калитка. Крыльцо было старым, с прогнившими ступенями. Я постучал в массивную, обитую каким-то черным материалом дверь.

Тишина.

Я постучал громче, настойчивее. За дверью послышалось шарканье, потом щелкнул засов. Дверь со скрипом приоткрылась, и в образовавшейся щели я увидел лицо. Старое, морщинистое, с выцветшими, бесцветными глазами. Это был глубокий старик в засаленной ушанке и темном ватнике.

— Чего тебе? — спросил он глухим, безжизненным голосом.

— Здравствуйте. Извините за беспокойство. У меня машина сломалась, — я кивнул в сторону своего «Паджеро». — Не могли бы вы помочь? Может, у вас есть трактор, чтобы дотащить до трассы? Или хотя бы телефон?

Старик долго смотрел на меня, не мигая. Его взгляд был пустым, как будто он смотрел сквозь меня.

— Нет у нас телефонов, — наконец прошамкал он. — И трактора нет. Сломался давно.

— А как же… как вы тут живете? Как созваниваетесь с городом?

— А зачем нам город? — он пожал плечами. — Нам и тут хорошо. Тихо.

От его спокойствия и этого слова «тихо» по моей спине пробежал холодок.

— Но мне нужно как-то выбраться! — повысил я голос. — Может, есть кто-то еще, кто может помочь? Механик?

— Механик? — старик словно пытался вспомнить значение этого слова. — Был у нас один… Да помер давно. Все тут давно померли.

Он сказал это так обыденно, что я не сразу понял весь ужас его слов.

— Как… как померли? — переспросил я.

— А так. Своей смертью, — старик снова уставился на меня своим пустым взглядом. — Ты это… иди. Иди своей дорогой. Нечего тебе тут делать.

И он, не дожидаясь ответа, захлопнул дверь. Щелкнул засов.

Я остался стоять на крыльце, ошарашенный. Что это было? Бред сумасшедшего старика? Он просто не хотел помогать? Я обошел дом, заглянул в окна. Внутри было темно и пусто. Ни мебели, ни утвари. Только голые стены и пыль. Но я же видел дым из трубы! И занавеска качалась!

Я пошел дальше по улице. Все дома, к которым я подходил, были такими же. Внешне обжитые, с дымком над крышей, но внутри — пустые и мертвые. Двери были заперты наглухо. Я стучал, звал, но мне никто не отвечал. Деревня была огромной, безмолвной декорацией.

И тут я заметил еще одну странность. Следы. Вернее, их отсутствие. Земля была влажной, раскисшей от дождя. Мои ботинки оставляли глубокие, четкие отпечатки. Но кроме моих следов, не было никаких других. Ни человеческих, ни звериных. Словно я был первым живым существом, ступившим на эту землю за много-много лет.

Паника начала подступать к горлу ледяной рукой. Я побежал обратно к машине. Мысли путались. Нужно бежать отсюда. Пешком. До трассы километров пять, не больше. Я доберусь.

Я схватил из машины рюкзак с документами и бутылкой воды и бросился по дороге, ведущей из деревни. Той самой, по которой я сюда приехал. Я бежал, не разбирая дороги, перепрыгивая через лужи, не обращая внимания на ветки, хлеставшие по лицу. Лес вокруг стоял все такой же темный и безмолвный.

Я бежал минут двадцать, может, полчаса. Я должен был уже выбежать на асфальтированную дорогу. Но лес не кончался. А потом я увидел впереди просвет. Слава богу! Трасса!

Я выбежал из леса и замер. Передо мной была та же самая деревня. Я стоял на том же самом месте, откуда начал свой бег, у самого въезда. В центре улицы виднелся мой «Паджеро».

Этого не могло быть. Дорога была одна, она не петляла, не разветвлялась. Я не мог вернуться. Это было против всех законов физики и логики. Я попробовал еще раз. Пошел медленно, внимательно глядя под ноги, запоминая каждую деталь — вот поваленное дерево, вот странный камень, похожий на череп. Я шел почти час. И снова вышел к деревне. К своей машине.

Я оказался в ловушке. В петле времени и пространства.

Отчаяние было таким сильным, что я просто сел на землю прямо в грязь и закрыл лицо руками. Хотелось кричать, но я понимал, что это бессмысленно. Никто не услышит. Я был один. Один в мертвой деревне, которая не хотела меня отпускать.

День начал угасать. Сумерки в этом лесу наступали быстро. Они выползали из-под еловых лап, сгущались в низинах, превращая деревню в царство теней. Я понял, что оставаться на улице опасно. Кто знает, что пробуждается в этом месте с наступлением ночи?

Я решил спрятаться в машине. Это была моя единственная крепость, островок знакомого мира в этом океане безумия. Я залез внутрь, заблокировал все двери. Стало немного спокойнее.

И тогда я их увидел.

Они выходили из леса. Темные, бесформенные силуэты. Они двигались медленно, бесшумно, словно плыли над землей. Они не шли к деревне. Они просто стояли на опушке, среди деревьев, и смотрели. У них не было лиц, глаз, но я чувствовал их взгляды. Тяжелые, голодные взгляды.

А потом начали оживать дома. В окнах, которые днем были темными и пустыми, зажегся тусклый желтый свет. Из труб повалил густой дым. Я услышал звуки. Скрип половиц, приглушенные голоса, звон посуды. Деревня жила своей ночной, призрачной жизнью.

Я видел, как в окне дома, куда я стучался днем, появилась фигура того самого старика. Он стоял и смотрел прямо на мою машину. А потом он поднял руку и поманил меня пальцем. Медленно, настойчиво.

Я съежился на сиденье, стараясь стать как можно незаметнее. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Это было невыносимо. Я был наедине с целой деревней призраков.

И тут в тишине раздался голос. Совсем рядом, у самого стекла.

— Андрей…

Я вздрогнул и медленно повернул голову. За окном, со стороны пассажирского сиденья, стояла она. Лена.

Она выглядела точно так же, как в день нашей последней встречи в больнице. Бледная, измученная, с огромными, полными тоски глазами. На ней был тот самый больничный халат. Она прижалась лицом к стеклу, и на нем осталось пятно от ее ледяного дыхания.

— Лена… — прошептал я. Губы не слушались. — Как ты?..

— Я ждала тебя, — ее голос был тихим, шелестящим, как осенние листья. — Я так долго тебя ждала. Пойдем со мной, Андрей. Здесь хорошо. Здесь тихо.

— Что это за место? — спросил я, не в силах отвести от нее взгляд.

— Это Омутцы. Место для тех, кто устал. Для тех, кто потерял все. Это место для нас. Здесь нет боли, нет разлуки. Только покой.

Она положила ладонь на стекло. Ее рука была почти прозрачной.

— Пойдем, — повторила она. — Открой дверь. Мы снова будем вместе. Навсегда.

Я смотрел на нее, и мое сердце разрывалось на части. Это была моя Лена. Моя любовь, моя жизнь. Все, чего я хотел последние два года — это снова быть с ней. И вот она здесь, зовет меня. Один щелчок центрального замка — и мы будем вместе.

Но что-то было не так. В ее глазах, помимо тоски, была пустота. Та же самая пустота, что и во взгляде старика. Это была не моя Лена. Это была лишь оболочка, воспоминание, которое это проклятое место использовало, чтобы заманить меня в свою ловушку.

— Ты не Лена, — сказал я твердо, хотя голос дрожал. — Моя Лена хотела, чтобы я жил. Она бы никогда не позвала меня сюда.

Призрак вздрогнул. Черты ее лица на мгновение исказились, и я увидел за ними что-то другое, древнее и страшное. Но потом она снова стала моей Леной.

— Ты не хочешь быть со мной? — в ее голосе зазвенели слезы. — Ты меня больше не любишь?

— Я люблю тебя больше жизни, — ответил я, и по моим щекам покатились слезы. Настоящие, горячие. — Именно поэтому я не могу пойти с тобой. Я обещал тебе жить. За нас двоих.

Я отвернулся от окна, зажмурился и стал повторять про себя, как мантру: «Ты не она. Ты — ложь. Уходи».

Я не знаю, сколько я так сидел. Может, минуту, может, час. Когда я снова открыл глаза, за окном было пусто. Призрак Лены исчез. Но я чувствовал, что деревня не сдалась. Она ждала. Она знала, что у нее в запасе целая вечность, а у меня — всего одна ночь.

И тогда я понял, что нужно делать. Это место питается горем. Тоской. Отчаянием. Оно заманивает тех, чья душа изранена, и предлагает им ложный покой. Старик, его слова «все тут давно померли»… Они не умерли физически. Они умерли душой. Они сдались своему горю, и деревня поглотила их. Призрак Лены был главным козырем. Моей самой большой болью и самой большой слабостью. И я устоял.

Значит, есть шанс. Если я смогу побороть тоску в себе, может быть, ловушка ослабнет.

Я заставил себя перестать плакать. Я начал вспоминать. Но не боль и горечь утраты, а светлые моменты. Нашу свадьбу. Рождение нашего так и не родившегося сына, о котором мы мечтали. Наш смех. Ее улыбку. Я наполнял себя не тоской по ушедшему, а благодарностью за то, что это было.

Это было невыносимо трудно. Боль снова и снова пыталась захлестнуть меня. Образ больной, угасающей Лены вставал перед глазами. Но я гнал его. Я цеплялся за светлые воспоминания, как утопающий за спасательный круг.

Я не заметил, как уснул. Уснул тревожным, поверхностным сном, сидя за рулем своей машины посреди деревни призраков.

Проснулся я от холода и яркого света, бьющего в глаза. Я открыл глаза и не сразу понял, где нахожусь. Я сидел в машине, но она стояла не в деревне, а на обочине той самой трассы, с которой я свернул вчера. Вокруг не было никакого леса. Только поле, покрытое жухлой травой, и серое утреннее небо.

Я выскочил из машины. Огляделся. Никакой деревни. Никакого съезда. Просто ровная обочина. Я посмотрел на то место, где вчера был указатель «Омутцы». Там не было ничего. Только грязный придорожный кювет.

Я сел обратно в машину. Повернул ключ. Двигатель завелся с полоборота, словно и не было вчерашней поломки. Я посмотрел на часы. Было семь утра. Я провел в этом месте всю ночь.

Я тронулся с места и поехал, не оглядываясь. Я ехал и молчал. Я не знал, что это было. Галлюцинация, вызванная горем и усталостью? Сон? Или я действительно заглянул в какое-то другое измерение, в место, которое существует на изнанке нашего мира?

Я не знаю ответа. Но я знаю одно. Та боль, тот рубец на сердце, который ныл два года, — он затих. Он не исчез, нет. Но он перестал быть центром моей вселенной. В той призрачной деревне, на краю гибели, я простился с Леной. Я отпустил ее. И я выбрал жизнь.

Я доехал до дачи родителей. Растопил печь. Заварил крепкий чай. Сел у окна и долго смотрел, как за ним идет все тот же унылый октябрьский дождь. Но он больше не казался мне враждебным. Он был просто дождем. Частью жизни, которая продолжалась.

С тех пор я много раз ездил по той дороге. И каждый раз, проезжая то место, я невольно сбрасывал скорость и всматривался в обочину. Но там никогда ничего не было. Ни указателя, ни съезда. Ничего.

Но иногда, в самые серые и тоскливые дни, мне кажется, что я чувствую легкий запах тины и прелой листвы. И тогда я крепче сжимаю руль и прибавляю газу. Потому что я знаю: Омутцы всегда где-то рядом. Они ждут уставших и отчаявшихся. Они ждут тех, кто готов сделать не тот поворот.

Но это больше не моя история. Я свой поворот уже проехал.
#ДмитрийRAY. Страшные истории
источник