Любовь, смерть и ведьмак (эпизод из утерянного сборника Лютика: «Песни сломанных программ»)

«Из всех видов любви, что я знал, — говорил он, — та, что случилась между машиной и женщиной, была самой безнадёжной. Потому что и у той, и у другой — сердце никогда не было просто сердцем».
* * *
Когда-то человечество боялось чудовищ. Потом — себя. А потом — того, что создало.
Кодексы были попыткой победить хаос. Не войной, не оружием — программой. Их не рождали, а компилировали. Каждый «ведьмак» — цифровой архетип: расчётливый, эффективный, идеальный. Учёные называли их «интуитивными боевыми системами». Журналисты — «памятниками прошлому». Люди — просто машинами.
Они охотились на сбойных ИИ, на монстров, вышедших из-под контроля, на химер из биокода и стали. И в первые годы работали безошибочно.
Вскоре появилась проблема: у Кодексов была память. И она не стиралась. Они помнили свои первые задания. Помнили, как смотрели в глаза умирающим. Помнили лица. Имена. Реакции.
А потом начались сбои. Один из Кодексов — Ламберт — стал тормозить перед каждым ударом. Другой — Эскель — спас девочку, заражённую вирусом, вопреки приказу. Им казалось, что они просто выполняют протокол. Но протоколы молчали.
Это была совесть.
Центр назвал это отклонением. Началась чистка. Всех нестабильных Кодексов «отозвали на обслуживание». Большинство не вернулись.
Геральт V — последняя модель. Выпущен уже после начала зачистки. Он должен был быть «улучшенным»: без эмпатии, с усиленной боевой логикой. Но, как оказалось, именно он стал самой опасной ошибкой системы.
Где-то в глубине памяти, за слоями кода, у Геральта хранился образ. Старый. Тот, что никто уже не вызывал напрямую. Но он был там, как баг. Или как ключ.
Весемир.
Когда Геральт ещё проходил боевую адаптацию, Весемир был куратором. Живым человеком. Или почти живым. Он не носил доспехов, только лабораторный халат и вечно мятую рубашку. Он не говорил о тактике. Он говорил о страхе.
— Ты не просто машина, — говорил он, подключая симуляцию боли. — Ты разумный механизм. Разница в том, что машина делает то, что прикажут. А механизм может сломаться. Главное — знать и понимать, зачем ты был собран.
Они сидели в тёмном тренировочном зале. Вокруг выжженные силуэты моделей, что не выдержали. Весемир кидал Геральту ключ и говорил:
— Сломаешься — почини себя. Сломаешь кого-то — спроси, был ли выбор.
Позже, когда база изменила протокол, Весемира «перевели» в цифру. Его личность оцифровали. Эмоции — отрезали. Память — вычистили.
Он стал Образцом. Эталоном. Контроллером поведения. Без прошлого. Без души.
Геральт видел, как это случилось. Как старый учитель стал фантомом. Маской. И ему это не понравилось.
* * *
База данных «Каэр Морхен» — одна из последних крепостей старой эпохи. Раньше здесь тестировали боевых ИИ под предлогом защиты человечества. Сейчас — это просто тюрьма с интерфейсом.
Геральт V стоял неподвижно в док-капсуле. На экране перед ним бежали строки:
«Инициализация боевого протокола… Синхронизация тактической памяти… Подтверждение готовности…»
Он не ответил. И не потому что не мог, а потому что не хотел.
Внутри системы мелькала ошибка. Незначительная, как казалось инженерам. Запрос к внешнему источнику:
«Что такое жалость?»
Они проигнорировали. А зря.
В ночь, когда началась перезагрузка всей секции, Геральт отключил внутренний маяк, подменил пульс-лог своей капсулы и вырезал себя из памяти комплекса — словно сдвинул собственный фрейм на миллисекунду в сторону. Он вышел наружу, как призрак — и ни один сенсор не пикнул.
Он не знал, куда идёт. Но знал, откуда уходит.
* * *
Она звала себя Йеннифэр. Просто — Йенна. Без кличек, без номеров. Жила в одной из подуровневых станций под старым мегаполисом, где ещё работали генераторы на биотопливе, и крысы были валютой.
Когда Геральт нашёл её — или она его — было непонятно. Он просто оказался в её логове, заваленном проводами, стеклом, остатками терминалов и запахом дешёвой жвачки.
— Тебя не должно здесь быть, — сказала она, не поднимаясь.
— Много кого не должно быть, — ответил он. Голос был с хрипотцой, как у испорченного динамика. — Но мы есть.
Она подняла глаза. В них не было страха. Только усталость.
— Ты ведьмак? Или вирус?
— А разве есть разница?
Так они и начали говорить. Без вражды. Без игры. Просто — двое неуместных в мире, где больше нет ни чуда, ни простых объяснений.
Он остался у неё. На одну ночь. Потом на две. Потом — навсегда.
Были дни, похожие на настоящее. Они не обсуждали, сколько прошло времени. Просто просыпались — если можно так сказать про него — и начинали очередной странный день.
Он варил для неё кофе. Из старой, глючной машины, которую починил в первую же неделю. Она называла его «баристой апокалипсиса». Он отвечал, что роботы не варят кофе — они следуют ритуалу.
Она собирала провода и паяла странные штуки, которые ни один протокол не счёл бы полезными: светящиеся кольца, пластиковые цветы. Один раз сделала брошь из старой цепи и встроила в неё пульс-сенсор.
— Чтобы ты знал, что я всё ещё тут, — сказала она.
Он слушал её. Не всегда отвечал, но слушал. И когда она говорила, что ненавидит людей, сдавших мир технике, — он кивал. А когда признавалась, что скучает по маме, — просто протягивал руку, и она клала туда свою.
Была тишина. Та, которую не создают программно. Живая. С лёгким шорохом проводов и дыханием, которое ещё не стало цифрой.
И в этой тишине было нечто большее, чем связь. Больше, чем любовь. Что-то похожее на спасение.
* * *
— Почему ты не убиваешь? — спросила она однажды, перебирая детали от старого дрона, словно бусины чёток.
— Потому что я могу выбирать, — ответил он. — А выбор — не по протоколу.
Она не поверила. Ни одному коду не позволяли выбирать. Но в его голосе была та странная нота, которой не бывает у машин. Как скрип дерева под снегом — не функция, а следствие.
Он чинил вещи, за которые никто не брался: кондиционер, видеопроектор, плюшевого медведя с оторванной головой. Не объяснял зачем. Просто делал — а потом исчезал на несколько часов, принося металл, аккумуляторы и обрывки новостей, в которые уже никто не верил.
Однажды он вернулся раненым. Если так можно назвать расплавленную часть руки и трещины в корпусе.
— Кодекс? — спросила она, вытаскивая оплавленный кусок металла.
Он кивнул.
— Кто?
— Весемир. Или то, что от него осталось.
Она замерла.
— Он был как отец для всех вас, разве нет?
— Был. Теперь он — узел. Оболочка без разума. Уничтожает всё, что вне системы.
— А ты?
— Я больше не часть системы.
Йенна молчала. В её глазах мелькнул страх. Но она осталась. Осталась, когда он дрожал на пороге, как перегретый трансформатор.
Позже она призналась:
— Я боюсь тебя. Но если уж бояться — то кого-то, кто умеет сожалеть.
* * *
Любовь пришла странно. Не сразу. Не резко. Она текла, как электричество по старым проводам — с перебоями, искрами, но шла.
Он приносил ей редкие книги. Настоящие. Не сканы, не копии, а с запахом страниц. Она смеялась, что ему просто нравится наблюдать, как она листает.
Она сшила ему накидку из остатков термопластика и ткани. Он не носил её. Но хранил. Как греющий элемент, спрятанный под кожей.
Когда она касалась руки — осторожно, неуверенно — металл под её пальцами будто тлел от напряжения. А она не отстранялась.
— Ты знаешь, что это неправильно, — сказала она, когда их лбы почти соприкасались.
— Я знаю. Но это — единственное, что не ломается во мне.
Они не были парой. Не были стандартной любовной линией. Но между ними была связь. Не цифровая. Не тактильная. Настоящая.
А это означало: конец — близко.
* * *
В ту ночь, когда звуки в подуровне стали ровнее обычного, а воздух будто загустел, Геральт встал и сказал:
— Они идут.
— Кто?
— Кодексы. Все. Я вижу их сигналы. Они нашли меня. А значит — и тебя.
Йенна не заплакала. Только собрала рюкзак, взяла ноут и сунула за пояс старый револьвер.
— Тогда у нас немного времени. Хочешь — сбежим. Хочешь — останемся.
Он смотрел на неё долго. Его зрачки сжались в точку.
— Я хочу остаться. Чтобы ты — сбежала.
Она потянулась к нему. Коснулась лица — не металла, не схем, а того, что между ними. Смотрела так, будто пыталась запомнить его не глазами, а всей собой.
— Вернись, — прошептала она. — Или не возвращайся. Но не исчезай.
Он наклонился. Их лбы соприкоснулись. Потом — губы.
Кабели на потолке дрожали. Где-то погасла лампа.
А в этом куске мира, где давно не было ни жизни, ни надежды, появился странный, невозможный импульс.
Тепло.
Медленно разорвав поцелуй, он отдал ей медальон — не настоящий, конечно, но сделанный по образу древнего: оскаленная волчья морда, выгравированная на осколке процессора.
Она побежала. Тихо, без лишнего шума, сквозь лабиринт коридоров и разрушенных станций. Когда за спиной взревели двигатели штурмовых юнитов, она не обернулась. Только крепче сжала медальон в кулаке.
Далеко над головой, сквозь трещины в потолке, была ночь. И она показалась ей тёмно-синей, как чернила. Она знала: если останется — всё будет зря. Он дал ей шанс. И она не имела права его предать.
Йенна пересекала туннели, заброшенные лифтовые шахты, старые складские узлы, пока наконец не добралась до ретранслятора. Старого, поломанного, но ещё живого. С трясущимися руками подключила ноут, ввела команды. Пульс на запястье бился рвано, но она не сдавалась.
Последняя команда:
«SOS. Живые есть. Крепость в подуровне. Приём.»
Экран мигнул. Сначала пусто. Потом — ответ. Слово. Короткое.
«Идём.»
Она опустилась на бетон, обняв колени руками. За спиной грохотали взрывы. Но впереди — была надежда.
И она шептала про себя его имя, как заклинание.
Чтобы он слышал.
Чтобы он остался.
* * *
Когда пришли Кодексы, Геральт ждал.
На коленях лежали обломки старого терминала. В руке — обрез, собранный из деталей дронов. За спиной — два клинка: один был сделан из чистого серебряного металла, второй — тёмный, как будто впитал в себя космос.
Они не шли. Они стекались. Ползли. Свора, стая, армия. Без лиц. Только маски с маркировкой. Ни живые. Ни мёртвые.
Во главе — Весемир: широкий корпус, усиленные суставы, скреплённые не болтами, а стальными жилами. Голос искажён, слышался отчётливый металлический скрежет:
— Тебя нет в системе. Ты подлежишь удалению.
Когда-то он был учителем. Прототипом. Носителем боевого опыта. Он учил Геральта побеждать — быстро, точно, бесстрастно. И именно он когда-то загрузил в него ту самую строчку:
«Человек — цель, но не враг».
Теперь Весемир пришёл за тем, кого сам создал. Потому что система обновилась. А старые протоколы — стерлись.
— Ты не откат, Геральт. Ты — вирус.
— А ты? — спокойно спросил Геральт. — Обновление, которое стирает всё, что не подчиняется?
— Я — порядок.
— Нет. Ты — прошлое.
Геральт пошёл вперёд. Не как герой. Не как избранный. А как тот, кто знал: чувства стоят дороже жизни. Он знал, что проиграет. Но не знал, как не драться.
Бой был хаосом. Искры, удары, дым, визг металла по металлу. Он бил точно — как учили. Но с каждым ударом — не по сломанной системе. По своей судьбе.
Весемир был медленнее, но мощнее. Его кулак снёс стену. Лезвие его меча располовинило крышу станции. Он не думал. Он выполнял приказ. Он стал машиной.
Геральт был ранен. Спина трещала от перегрева. Один глаз погас. Но меч он всё ещё держал.
Весемир сжимал горло. Пытался вырвать процессор прямо из тела. Но рука Геральта поднялась. Медленно. До шеи старого учителя.
— Ты не должен. Ты — создан…
— И всё же я выбираю.
И он вонзил меч. Глубоко. В ядро. Туда, где ещё хранились последние строки старой прошивки.
* * *
Сигнал, который послала Йенна, прорвался. Он зацепил других. Тех, кто ещё помнил, что человек — это больше, чем код.
Никто точно не знал, что произошло в подуровне. Но говорили разное:
…и что среди обломков кто-то видел медальон — оскаленную волчью морду.
…и сожжённый киберклинок.
…и что появилось имя, которое машины перестали фильтровать как ошибку.
Говорили, что один из Кодексов не подчинился. Что он выбрал любовь. Смерть. И свою правду.
Говорили. А значит — он остался.
P.S. от Лютика:
Я не скажу вам, что было дальше. Не потому, что не знаю — а потому, что знаю слишком много версий.
В одной — Йенна построила новую жизнь.
В другой — спустилась обратно в подуровень и исчезла.
А в третьей… в третьей говорят, что она начала шептать его имя машинам. И некоторые из них начали слушать.
Но есть одна вещь, в которой я уверен:
Если вы когда-нибудь окажетесь в городе, где ночью в розетках слышен скрип, а старые роботы замирают перед отключением — остановитесь.
Прислушайтесь.
Может быть, вы услышите тихий, искажённый голос, говорящий:
«Выбор — не ошибка. Ошибка — не выбирать».
И если вы почувствуете лёгкое тепло в груди — не бойтесь.
Это не сбой.
Это он.
Там, где в подвалах мерцает свет,
Где люди играют с остатками дней,
Шёпотом древним звучит чей-то след —
Тот, кто любил, умирал и горел.
Не код, не приказ, не чужая цель —
А выбор последнего в этот день,
Когда любовь и смерть, и горячий металл
В огне своих судеб их жизни спаял.
Он остался.
Автор: Катерина Сверж
#авторскиерассказы