Предыдущая публикация
Ведьмак
Болото дышало в спину — тяжёлым, мокрым дыханием, от которого вяли листья на крыше, а в колодцах закипала чёрная жижа. Ветер шелестел камышом, будто перебирал кости давно забытых утопленников.
Туман подкрался к Погорёльцу раньше сумерек. Он обвил избы, словно гнилая марля, и даже крики ворон звучали глухо, будто из-под воды. Не первый день в деревне пахло тиной и испорченным мясом, но сегодня запах стал гуще, как будто болото пережёвывало свои жертвы. Староста Владек велел всем собраться в его избе — самой крепкой, с дубовыми ставнями. Но Гжех знал: дуб не спасёт. Вчера нашли Матеуша, мельника. Он лежал у края топи, обтянутый кожей, как пергаментом, а изо рта у него рос камыш, будто болото проросло сквозь него.
В избе было шестеро. Гжех, косарь с обожжённой половиной лица, теребил медный крестик — дар покойной матери. Зося, дочь старосты — девушка с бледным лицом и распущенными волосами цвета ржи, нервно перебирала пальцами подол платья, вышитого узорами, которые она когда-то срисовала с узоров на крыльях стрекоз. Старый охотник Бронислав сидел в углу, прижимая к груди иконку Велеса, чьи глаза кто-то выколол шилом, и бормотал проклятия на языке, забытом даже дедами: «Зыбень пришёл… Он за грехи…». Его язык отнялся после того, как он нашёл в хлеву корову, высосанную досуха, — теперь он говорил лишь обрывками древних проклятий. Кузнец Радослав тупо смотрел на топор, которым три дня назад рубил доски для гроба жены. Лезвие тускло поблёскивало, отражая его лицо — измождённое, с впадинами вместо щёк. Его сестра Драгомера — вдова-травница, собирающая целебные травы и варящая из них зелья, обматывала окно тряпьём, хотя все знали: тряпьё не остановит То, Что Просачивается Сквозь Щели. Сын Драгомеры Лешек, мальчик двенадцати лет, сидел на скамье и, то и дело, пугливо озирался на окно, за которым шевелилась тьма.
Дверь распахнулась, и в избу ворвался Владек. Его дородное тело, обтянутое старым кафтаном с вытертыми локтями, заполнило проём. Лысина блестела от пота, а седые усы, словно две мёртвые крысы, топорщились над дрожащими губами. Лицо старосты, красное от самогона и вечного недовольства, напоминало печёную свёклу — морщинистое, с капиллярами, лопнувшими от крика. Он нёс с собой запах перегара и гнилых яблок. Маленькие, заплывшие глаза загорались жадным блеском, когда дело доходило до расчёта. Владек всегда смотрел не в лицо, а на руки собеседника — искал, что можно отнять. За поясом у старосты торчал нож с костяной ручкой, который он всюду таскал за собой. Поговаривали, что этим ножом он когда-то зарезал брата в споре о земле...
Владек обвёл присутствующих мрачным взглядом и уселся за стол, отчего дубовые доски заскрипели, будто застонали. Он напоминал короля на троне из гнилых досок — живот, перетянутый потёртым ремнём, давил на край стола, а жирные пальцы с жёлтыми от табака ногтями нервно барабанили по дереву.
В избе воцарилась тишина. Никто не осмеливался прервать её, и было слышно, как трещит лучина, отбрасывая длинные тени на стену — слишком длинные для тех, кто внутри. Из подпола доносилось хлюпанье, будто кто-то полощет бельё в луже, но там были только гнилые картофелины и крысиные кости. На потолке расползалось чёрное пятно, из которого сочилась вода, но, казалось, его никто не замечал. Капли падали на пол с глухим плюхом, оставляя лужицы, где плавали мёртвые светлячки.
Воздух пах сыростью и гарью, словно где-то тлели кости Погорёльца.
— Зыбень пришёл забрать наши проклятые души, — первым нарушил молчание Радослав. Его голос звучал глухо, как удар топора по мокрому дереву.
— А кто такой Зыбень? — спросила Зося. Для своих семнадцати она была удивительно глупа, но очень красива. Зося слыла первой красавицей в округе, и многие парни из соседних деревень сватались к ней. Она совсем не интересовалась сельской жизнью, не умела работать, а лишь целыми днями прихорашивалась в зеркале и мечтала вырваться из этого проклятого болота. Но Владек держал её возле себя стальной хваткой и выпроваживал всех женихов восвояси.
— Зыбень рождается из душ утопленников, — объяснила Драгомера. — Тех, кого не отпели и не предали земле. Он приходит туда, где пролилась невинная кровь.
— Это ты виноват, Владек, — Радослав вскочил, сжимая топорище. — Ты утопил Мирославу и навлёк на нас беду.
— Да как ты смеешь? Я здесь решаю! — взревел Владек и грохнул кулаком по столу — Она была ведьмой! Ночью на болоте крутилась, корни ядовитые копала! А ты… — Он ткнул пальцем в сторону Радослава. — Ты бы лучше о жене своей подумал, пока она с мельником…
На виске у Владека пульсировала багровая вена, а глаза налились кровью. Мужчины с ненавистью смотрели друг на друга, и, казалось, вот-вот бросятся с кулаками друг на друга.
— Там лицо! Смотрите, лицо в тумане! — забился в истерике Лешек, тыча пальцем в окно.
Все разом обернулись, но за окном была только тьма, густая и пульсирующая, как студень.
В сенях послышался тихий детский смех, и одновременно с этим заскрипели половицы. Икона в руках Бронислава треснула вдоль, прямо по горлу божества.
Все вскочили на ноги, с ужасом глядя на дверь.
Люди затаили дыхание, не произнося ни звука. Слышно было лишь бормотание Бронислава да кап-кап… капала вода с потолка.
— Убирайся! — не выдержал Владек, прячась за спиной Радослава. — Тебе не отнять мои деньги!
Владек запустил руку в мешочек на поясе и достал серебряные монеты. Он всегда так делал, когда нервничал. Монеты успокаивали, и он постоянно их пересчитывал, даже на похоронах. Вдруг монеты начали таять в руках, превращаясь в чёрную жижу. Владек в ужасе попытался стряхнуть её с пальцев, но слизь словно приросла к коже. Из мешка на поясе высунулась длинная, скользкая рука, вся в гнилых язвах и струпьях, и схватила Владека за горло. Староста захрипел, безуспешно пытаясь разжать мёртвую хватку и протянул руки к Радославу, жестами умоляя помочь ему, но тот лишь с отвращением отшатнулся. Рука мертвеца начала затаскивать свою жертву в мешочек, пока Владек не исчез в его недрах. Мешочек упал на пол, и из него выкатились пара монет — ржавых и бесформенных.
Зося закричала и выбежала из избы.
— Зося, стой! — Гжех выбежал за ней на улицу. — Не убегай, Зыбень тебя убь...
Гжех оборвал фразу на полуслове, видя, как из колодца вырвались длинные щупальца, схватили девушку и потащили к колодцу. Зося в последний раз истошно закричала и скрылась в его недрах. Ветер донёс до Гжеха обрывок её платья, пропитанный чёрной тиной.
Гжех вернулся обратно в избу, где на него воззрились четыре пары глаз.
— Мертва… Зыбень забрал её.
— И что теперь? — спросил Радослав. — Зыбень получил, что хотел? Он оставит нас в покое?
— Боюсь, что нет, — покачала головой Драгомера. — Он придет за нами. Мы все прокляты. Попробуем продержаться до рассвета. А потом уедем отсюда и больше никогда не вернёмся.
С этими словами Драгомера достала из кармана пузырёк и принялась обливать стены избы.
— Это должно остановить Зыбня на время.
Гжех наклонился и поднял с пола маленькое зеркальце, обронённое Зосей. Он всмотрелся в него, но не увидел своего отражения. Вместо него в зеркале отражалось болото. Гладкая поверхность воды вдруг пошла рябью, и из глубины начало что-то подниматься…
— Что ты делаешь, идиот? — Драгомера вырвала зеркало у Гжеха и швырнула на пол — оно разлетелось на крошечные осколки. — Зыбень придёт через отражение!
Гжех почувствовал, как его тянут за рукав, и посмотрел на Лешека.
— Он уже здесь, в нас, — прошептал Лешек на ухо Гжеху. — Мы все… — Глаза мальчика вдруг стали стеклянными, как у рыбы. Изо рта вытекла чёрная вода, и тело начало таять, словно сахар. Миг — и на полу осталась лишь мокрая одежда да детский башмачок, полный ила.
— Тварь! — крик Драгомеры сорвался в отчаянный хрип. — Покажись! Я убью тебя!
— Он за грехи… Зыбень пришёл за нашими душами… — Бронислав прижимал к груди иконку Велеса, из глаз его текли слёзы.
— Не зови его, дед! — Драгомера вырвала у старика иконку. — Он не богов слушает… Он из тех, кого боги забыли.
Детский смех. И скрип половиц. Совсем рядом.
Из щели под окном начала литься чёрная жижа, стекая по стене и разливаясь по полу. Вода в луже забурлила, взлетая в воздух крупными брызгами, которые не падали вниз, а зависали в воздухе, собираясь вместе, лепясь друг к дружке. Люди зачарованно смотрели, как Зыбень обретал форму, принимая свой истинный облик.
Фигура высотой с человека, но бесформенная, словно соткана из влажной тьмы и тины. Контуры дрожали, как отражение в воде. Лицо — не лицо вовсе, а бледная маска с впадинами вместо глаз, из которых стекал ил. Рот растянут в немой гримасе, полной острых, как рыбьи кости, зубов. Конечности неестественно длинные, пальцы заканчивались когтями-серпами, покрытыми болотной ржавчиной. От него исходил запах гниющих водорослей и бульканье, будто внутри переливалась вода.
Бронислав задрожал всем телом, достал из кармана амулет и принялся читать древние, забытые заклинания. Внезапно старик замолчал и схватился за горло. Рот открылся, и оттуда вырвался поток болотной воды, затапливая пол. Язык почернел и начал раздуваться. Глаза вытекли, как желе, оставляя пустые глазницы. Бронислав упал на колени, и изо рта выползла лягушка с человеческими зубами. Лягушка квакнула, и старик рассыпался грудой мокрых листьев и тины.
— Я разрублю тебя на куски, нечисть! — Радослав схватился за топор, бросаясь на Зыбня. Металл в его руках начал ржаветь прямо на глазах, превращаясь в хлопья красной слизи. Кузнец отшвырнул топор, но пятна уже ползли по рукам, разъедая кожу и оставляя после себя язвы. Из ран выползли пиявки — чёрные, блестящие, как болотные камни. Радослав закричал, но изо рта вырвался не звук, а рой комаров — тех самых, что роятся над болотом. Они облепили кузнеца и принялись пить его кровь, высасывая все соки. Тело высохло, как кожа на наковальне, и повалилось на пол пустой оболочкой, натянутой на скелет.
Драгомера достала пузырёк с ядом и откупорила его, чтобы выплеснуть на Зыбня. Но вместо яда в пузырьке плескалась болотная вода. Травница отшвырнула пузырёк, но жидкость выплеснулась ей на лицо. Кожа набухла, покрываясь пузырями, как у лягушки. Она попыталась кричать, но её голос стал тонким, квакающим. Пальцы срослись в перепонки, а тело свернулось в шар, лопнув с хлюпающим звуком, оставив после себя лишь лужу и пару лягушачьих лапок.
Зыбень повернулся к Гжеху. Воздух вокруг задрожал, и избу заволокло туманом. Когда он рассеялся, Гжех увидел её. Она возникла из тумана, как призрак, которому не дали упокоиться. Её силуэт ещё напоминал девушку — тонкий стан, длинные чёрные волосы, но всё было искажено болотом, словно отражение в грязной луже. В её волосах застрял болотный лютик — её любимый цветок.
Гжех с ужасом смотрел на девушку, которую когда-то любил. Мёртвенно-бледная кожа, покрытая паутиной трещин, из которых сочилась чёрная вода. Глаза без зрачков, заполненные зеленоватой жижей, как болотные омуты. Но, если присмотреться, в глубине мерцал осколок прежней Миры, словно свеча подо льдом. Губы синие, полураскрытые — из них капал ил, а вместо слов звучал тихий плеск, будто вёсла в воде.
Волосы струились, как водоросли, но местами сплетались в узлы-удавки — точь-в-точь, как верёвка, которой её связали перед казнью. В них запутались мёртвые светлячки, и их тусклый свет отсвечивал на гнилых прядях.
Она была одета в платье, бывшее когда-то белым, но теперь прилипшее к коже, став частью тела. Вышитые цветы превратились в язвы, поросшие тиной.
Девушка заскользила к Гжеху, не касаясь пола, оставляя за собой мокрые следы с лепестками — теми самыми, что бросали ей под ноги перед смертью. Каждый шаг сопровождался звуком лопающихся пузырей, будто тело её всё ещё пыталось дышать под водой. Когда она открыла рот, послышалось хоровое пение — голоса всех утопленников, что стали частью Зыбня. Но среди них прорвался чистый, звонкий смех — тот, что затих в день, когда её назвали ведьмой.
Девушка, когда-то бывшая Мирославой, подошла к Гжеху и протянула руку к его лицу. Пальцы неестественно длинные, с перепонками, как у лягушки. На одном было надето обручальное кольцо — Гжех подарил его перед свадьбой.
— Любимый, пойдём. Разве ты не хочешь быть со мной? Вечно…
— Мира, прости меня, — Из глаз Гжеха потекли слёзы. — Я не смог спасти тебя…
Гжех закрыл глаза, втянув воздух, ожидая, что холодные пальцы сомкнутся на горле. Но вместо этого услышал смех — тот самый, девчачий, навсегда оборванный болотной тиной.
— Игни! — раздался чужой голос, а затем крик Миры.
Гжех открыл глаза и увидел, как Мира полыхает в ярком пламени, издавая нечеловеческий вопль, полный страдания. А позади неё стоял он.
Белые волосы, спутанные ветром, как грива старого волка. Глаза — жёлтые, с узкими кошачьими зрачками, светящиеся в полумраке, будто два уголька в пепле. Тонкая белая нить шрама проходила через бровь и щёку. На шее у ведьмака висел медальон в форме волчьей головы — тот мерно пульсировал, как сердце, чуя близость Зыбня.
Зыбень, утративший человеческую форму и снова ставший монстром, бросился на ведьмака. Молниеносным, едва уловимым движением сверкнул серебряный меч. «Железный для людей, серебряный — для чудовищ», — вспомнилось Гжеху. Клинок пронзил плоть монстра, угодив туда, где у человека должно быть сердце. Из горла Зыбня вырвались последние булькающие звуки, и он взорвался потоком болотной воды и ила.
— Слишком поздно. Они все мертвы… — Гжех закрыл лицо руками. — Зачем ты меня спас? Пусть бы я тоже...
— Мертвы? — хрипло произнёс ведьмак холодным, как сталь, голосом. Он говорил тихо, но каждое слово падало, как камень в колодец, — глухо и неумолимо. — Разве ты не помнишь? Они уже давно мертвы. И ты тоже.
Гжех с удивлением посмотрел на ведьмака. Его слова отозвались в голове странным эхом. Он сунул руку в карман и достал гвоздь, весь чёрный от сажи. Гжех поднял руку и коснулся обожжённой половины лица. Перед глазами начали стремительно проплывать воспоминания:
*Мирослава, связанная по рукам и ногам. Перед ней стоят кметы с искажёнными от ненависти лицами. Девушка умоляет отпустить её, но Владек неумолим. Он обвиняет её в ведьмовстве и выносит приговор. Миру швыряют в болото. Гжех прячется в кустах и с ужасом наблюдает за этой картиной. Он так и не нашёл в себе смелости помешать им*
*Гжех смотрит на полыхающую деревню. Сойдя с ума от ненависти и тоски, он поджигает ночью избы, обрекая жителей на смерть в огне. Его лицо, искажённое яростью, отражается в луже, полной пепла.*
*Гжех, весь чёрный от сажи и с обожжённым лицом, стоит перед топью и в отчаянии зовёт Мирославу. Так и не получив ответа, он погружается в трясину, пуская в лёгкие воду.*
— Это я погубил деревню… Я сжёг их всех… Но я так и не смог спасти её… — голос Гжеха захлебнулся в рыданиях.
—Это было двадцать лет назад, — кивнул ведьмак, вытирая клинок о плащ. — С тех пор в округе появляется Зыбень и заманивает людей в трясину, топит всех, кто по неосторожности приблизится к болоту. Раз в год, в ночь годовщины пожара, в этой избе раздаются крики. Люди видят призраков и то, как Зыбень забирает ваши души обратно в болото. Я пришёл, чтобы прервать этот проклятый цикл.
— Но ты убил Зыбня. Значит, всё кончено?
— Нет, покуда ты здесь. Ты вернёшься в трясину, а через год всё повторится. Зыбень живёт в тебе и будет существовать, пока твой дух бродит по земле. Я положу этому конец.
Гжех посмотрел на ведьмака и коротко кивнул, закрыв глаза. В наступившей тишине раздался шёпот: «Игни!»
Пламя охватило Гжеха, но боли не было — лишь тепло, словно его наконец вытащили из ледяной топи. Последнее, что он услышал, был голос ведьмака:
— Призраки лучше живых. Хотя платить всё равно некому…
На рассвете Геральт стоял у края болота, глядя, как первые лучи солнца пробиваются сквозь туман. Медальон на его шее замолк. Ведьмак вздохнул. Эти проклятые деревни — они как нарывы. Выдавишь один — десять новых вскочат. А платят гроши. Он повернулся, чтобы уйти, и на миг показалось, что в чёрной воде мелькнуло лицо. Не Мирославы, а Гжеха.
— Нет, — проворчал ведьмак, — Не сегодня.
И ушёл, не оглядываясь. А болото за его спиной тихо засмеялось.
Автор: Игорь Гомон
#авторскиеработы
Туман подкрался к Погорёльцу раньше сумерек. Он обвил избы, словно гнилая марля, и даже крики ворон звучали глухо, будто из-под воды. Не первый день в деревне пахло тиной и испорченным мясом, но сегодня запах стал гуще, как будто болото пережёвывало свои жертвы. Староста Владек велел всем собраться в его избе — самой крепкой, с дубовыми ставнями. Но Гжех знал: дуб не спасёт. Вчера нашли Матеуша, мельника. Он лежал у края топи, обтянутый кожей, как пергаментом, а изо рта у него рос камыш, будто болото проросло сквозь него.
В избе было шестеро. Гжех, косарь с обожжённой половиной лица, теребил медный крестик — дар покойной матери. Зося, дочь старосты — девушка с бледным лицом и распущенными волосами цвета ржи, нервно перебирала пальцами подол платья, вышитого узорами, которые она когда-то срисовала с узоров на крыльях стрекоз. Старый охотник Бронислав сидел в углу, прижимая к груди иконку Велеса, чьи глаза кто-то выколол шилом, и бормотал проклятия на языке, забытом даже дедами: «Зыбень пришёл… Он за грехи…». Его язык отнялся после того, как он нашёл в хлеву корову, высосанную досуха, — теперь он говорил лишь обрывками древних проклятий. Кузнец Радослав тупо смотрел на топор, которым три дня назад рубил доски для гроба жены. Лезвие тускло поблёскивало, отражая его лицо — измождённое, с впадинами вместо щёк. Его сестра Драгомера — вдова-травница, собирающая целебные травы и варящая из них зелья, обматывала окно тряпьём, хотя все знали: тряпьё не остановит То, Что Просачивается Сквозь Щели. Сын Драгомеры Лешек, мальчик двенадцати лет, сидел на скамье и, то и дело, пугливо озирался на окно, за которым шевелилась тьма.
Дверь распахнулась, и в избу ворвался Владек. Его дородное тело, обтянутое старым кафтаном с вытертыми локтями, заполнило проём. Лысина блестела от пота, а седые усы, словно две мёртвые крысы, топорщились над дрожащими губами. Лицо старосты, красное от самогона и вечного недовольства, напоминало печёную свёклу — морщинистое, с капиллярами, лопнувшими от крика. Он нёс с собой запах перегара и гнилых яблок. Маленькие, заплывшие глаза загорались жадным блеском, когда дело доходило до расчёта. Владек всегда смотрел не в лицо, а на руки собеседника — искал, что можно отнять. За поясом у старосты торчал нож с костяной ручкой, который он всюду таскал за собой. Поговаривали, что этим ножом он когда-то зарезал брата в споре о земле...
Владек обвёл присутствующих мрачным взглядом и уселся за стол, отчего дубовые доски заскрипели, будто застонали. Он напоминал короля на троне из гнилых досок — живот, перетянутый потёртым ремнём, давил на край стола, а жирные пальцы с жёлтыми от табака ногтями нервно барабанили по дереву.
В избе воцарилась тишина. Никто не осмеливался прервать её, и было слышно, как трещит лучина, отбрасывая длинные тени на стену — слишком длинные для тех, кто внутри. Из подпола доносилось хлюпанье, будто кто-то полощет бельё в луже, но там были только гнилые картофелины и крысиные кости. На потолке расползалось чёрное пятно, из которого сочилась вода, но, казалось, его никто не замечал. Капли падали на пол с глухим плюхом, оставляя лужицы, где плавали мёртвые светлячки.
Воздух пах сыростью и гарью, словно где-то тлели кости Погорёльца.
— Зыбень пришёл забрать наши проклятые души, — первым нарушил молчание Радослав. Его голос звучал глухо, как удар топора по мокрому дереву.
— А кто такой Зыбень? — спросила Зося. Для своих семнадцати она была удивительно глупа, но очень красива. Зося слыла первой красавицей в округе, и многие парни из соседних деревень сватались к ней. Она совсем не интересовалась сельской жизнью, не умела работать, а лишь целыми днями прихорашивалась в зеркале и мечтала вырваться из этого проклятого болота. Но Владек держал её возле себя стальной хваткой и выпроваживал всех женихов восвояси.
— Зыбень рождается из душ утопленников, — объяснила Драгомера. — Тех, кого не отпели и не предали земле. Он приходит туда, где пролилась невинная кровь.
— Это ты виноват, Владек, — Радослав вскочил, сжимая топорище. — Ты утопил Мирославу и навлёк на нас беду.
— Да как ты смеешь? Я здесь решаю! — взревел Владек и грохнул кулаком по столу — Она была ведьмой! Ночью на болоте крутилась, корни ядовитые копала! А ты… — Он ткнул пальцем в сторону Радослава. — Ты бы лучше о жене своей подумал, пока она с мельником…
На виске у Владека пульсировала багровая вена, а глаза налились кровью. Мужчины с ненавистью смотрели друг на друга, и, казалось, вот-вот бросятся с кулаками друг на друга.
— Там лицо! Смотрите, лицо в тумане! — забился в истерике Лешек, тыча пальцем в окно.
Все разом обернулись, но за окном была только тьма, густая и пульсирующая, как студень.
В сенях послышался тихий детский смех, и одновременно с этим заскрипели половицы. Икона в руках Бронислава треснула вдоль, прямо по горлу божества.
Все вскочили на ноги, с ужасом глядя на дверь.
Люди затаили дыхание, не произнося ни звука. Слышно было лишь бормотание Бронислава да кап-кап… капала вода с потолка.
— Убирайся! — не выдержал Владек, прячась за спиной Радослава. — Тебе не отнять мои деньги!
Владек запустил руку в мешочек на поясе и достал серебряные монеты. Он всегда так делал, когда нервничал. Монеты успокаивали, и он постоянно их пересчитывал, даже на похоронах. Вдруг монеты начали таять в руках, превращаясь в чёрную жижу. Владек в ужасе попытался стряхнуть её с пальцев, но слизь словно приросла к коже. Из мешка на поясе высунулась длинная, скользкая рука, вся в гнилых язвах и струпьях, и схватила Владека за горло. Староста захрипел, безуспешно пытаясь разжать мёртвую хватку и протянул руки к Радославу, жестами умоляя помочь ему, но тот лишь с отвращением отшатнулся. Рука мертвеца начала затаскивать свою жертву в мешочек, пока Владек не исчез в его недрах. Мешочек упал на пол, и из него выкатились пара монет — ржавых и бесформенных.
Зося закричала и выбежала из избы.
— Зося, стой! — Гжех выбежал за ней на улицу. — Не убегай, Зыбень тебя убь...
Гжех оборвал фразу на полуслове, видя, как из колодца вырвались длинные щупальца, схватили девушку и потащили к колодцу. Зося в последний раз истошно закричала и скрылась в его недрах. Ветер донёс до Гжеха обрывок её платья, пропитанный чёрной тиной.
Гжех вернулся обратно в избу, где на него воззрились четыре пары глаз.
— Мертва… Зыбень забрал её.
— И что теперь? — спросил Радослав. — Зыбень получил, что хотел? Он оставит нас в покое?
— Боюсь, что нет, — покачала головой Драгомера. — Он придет за нами. Мы все прокляты. Попробуем продержаться до рассвета. А потом уедем отсюда и больше никогда не вернёмся.
С этими словами Драгомера достала из кармана пузырёк и принялась обливать стены избы.
— Это должно остановить Зыбня на время.
Гжех наклонился и поднял с пола маленькое зеркальце, обронённое Зосей. Он всмотрелся в него, но не увидел своего отражения. Вместо него в зеркале отражалось болото. Гладкая поверхность воды вдруг пошла рябью, и из глубины начало что-то подниматься…
— Что ты делаешь, идиот? — Драгомера вырвала зеркало у Гжеха и швырнула на пол — оно разлетелось на крошечные осколки. — Зыбень придёт через отражение!
Гжех почувствовал, как его тянут за рукав, и посмотрел на Лешека.
— Он уже здесь, в нас, — прошептал Лешек на ухо Гжеху. — Мы все… — Глаза мальчика вдруг стали стеклянными, как у рыбы. Изо рта вытекла чёрная вода, и тело начало таять, словно сахар. Миг — и на полу осталась лишь мокрая одежда да детский башмачок, полный ила.
— Тварь! — крик Драгомеры сорвался в отчаянный хрип. — Покажись! Я убью тебя!
— Он за грехи… Зыбень пришёл за нашими душами… — Бронислав прижимал к груди иконку Велеса, из глаз его текли слёзы.
— Не зови его, дед! — Драгомера вырвала у старика иконку. — Он не богов слушает… Он из тех, кого боги забыли.
Детский смех. И скрип половиц. Совсем рядом.
Из щели под окном начала литься чёрная жижа, стекая по стене и разливаясь по полу. Вода в луже забурлила, взлетая в воздух крупными брызгами, которые не падали вниз, а зависали в воздухе, собираясь вместе, лепясь друг к дружке. Люди зачарованно смотрели, как Зыбень обретал форму, принимая свой истинный облик.
Фигура высотой с человека, но бесформенная, словно соткана из влажной тьмы и тины. Контуры дрожали, как отражение в воде. Лицо — не лицо вовсе, а бледная маска с впадинами вместо глаз, из которых стекал ил. Рот растянут в немой гримасе, полной острых, как рыбьи кости, зубов. Конечности неестественно длинные, пальцы заканчивались когтями-серпами, покрытыми болотной ржавчиной. От него исходил запах гниющих водорослей и бульканье, будто внутри переливалась вода.
Бронислав задрожал всем телом, достал из кармана амулет и принялся читать древние, забытые заклинания. Внезапно старик замолчал и схватился за горло. Рот открылся, и оттуда вырвался поток болотной воды, затапливая пол. Язык почернел и начал раздуваться. Глаза вытекли, как желе, оставляя пустые глазницы. Бронислав упал на колени, и изо рта выползла лягушка с человеческими зубами. Лягушка квакнула, и старик рассыпался грудой мокрых листьев и тины.
— Я разрублю тебя на куски, нечисть! — Радослав схватился за топор, бросаясь на Зыбня. Металл в его руках начал ржаветь прямо на глазах, превращаясь в хлопья красной слизи. Кузнец отшвырнул топор, но пятна уже ползли по рукам, разъедая кожу и оставляя после себя язвы. Из ран выползли пиявки — чёрные, блестящие, как болотные камни. Радослав закричал, но изо рта вырвался не звук, а рой комаров — тех самых, что роятся над болотом. Они облепили кузнеца и принялись пить его кровь, высасывая все соки. Тело высохло, как кожа на наковальне, и повалилось на пол пустой оболочкой, натянутой на скелет.
Драгомера достала пузырёк с ядом и откупорила его, чтобы выплеснуть на Зыбня. Но вместо яда в пузырьке плескалась болотная вода. Травница отшвырнула пузырёк, но жидкость выплеснулась ей на лицо. Кожа набухла, покрываясь пузырями, как у лягушки. Она попыталась кричать, но её голос стал тонким, квакающим. Пальцы срослись в перепонки, а тело свернулось в шар, лопнув с хлюпающим звуком, оставив после себя лишь лужу и пару лягушачьих лапок.
Зыбень повернулся к Гжеху. Воздух вокруг задрожал, и избу заволокло туманом. Когда он рассеялся, Гжех увидел её. Она возникла из тумана, как призрак, которому не дали упокоиться. Её силуэт ещё напоминал девушку — тонкий стан, длинные чёрные волосы, но всё было искажено болотом, словно отражение в грязной луже. В её волосах застрял болотный лютик — её любимый цветок.
Гжех с ужасом смотрел на девушку, которую когда-то любил. Мёртвенно-бледная кожа, покрытая паутиной трещин, из которых сочилась чёрная вода. Глаза без зрачков, заполненные зеленоватой жижей, как болотные омуты. Но, если присмотреться, в глубине мерцал осколок прежней Миры, словно свеча подо льдом. Губы синие, полураскрытые — из них капал ил, а вместо слов звучал тихий плеск, будто вёсла в воде.
Волосы струились, как водоросли, но местами сплетались в узлы-удавки — точь-в-точь, как верёвка, которой её связали перед казнью. В них запутались мёртвые светлячки, и их тусклый свет отсвечивал на гнилых прядях.
Она была одета в платье, бывшее когда-то белым, но теперь прилипшее к коже, став частью тела. Вышитые цветы превратились в язвы, поросшие тиной.
Девушка заскользила к Гжеху, не касаясь пола, оставляя за собой мокрые следы с лепестками — теми самыми, что бросали ей под ноги перед смертью. Каждый шаг сопровождался звуком лопающихся пузырей, будто тело её всё ещё пыталось дышать под водой. Когда она открыла рот, послышалось хоровое пение — голоса всех утопленников, что стали частью Зыбня. Но среди них прорвался чистый, звонкий смех — тот, что затих в день, когда её назвали ведьмой.
Девушка, когда-то бывшая Мирославой, подошла к Гжеху и протянула руку к его лицу. Пальцы неестественно длинные, с перепонками, как у лягушки. На одном было надето обручальное кольцо — Гжех подарил его перед свадьбой.
— Любимый, пойдём. Разве ты не хочешь быть со мной? Вечно…
— Мира, прости меня, — Из глаз Гжеха потекли слёзы. — Я не смог спасти тебя…
Гжех закрыл глаза, втянув воздух, ожидая, что холодные пальцы сомкнутся на горле. Но вместо этого услышал смех — тот самый, девчачий, навсегда оборванный болотной тиной.
— Игни! — раздался чужой голос, а затем крик Миры.
Гжех открыл глаза и увидел, как Мира полыхает в ярком пламени, издавая нечеловеческий вопль, полный страдания. А позади неё стоял он.
Белые волосы, спутанные ветром, как грива старого волка. Глаза — жёлтые, с узкими кошачьими зрачками, светящиеся в полумраке, будто два уголька в пепле. Тонкая белая нить шрама проходила через бровь и щёку. На шее у ведьмака висел медальон в форме волчьей головы — тот мерно пульсировал, как сердце, чуя близость Зыбня.
Зыбень, утративший человеческую форму и снова ставший монстром, бросился на ведьмака. Молниеносным, едва уловимым движением сверкнул серебряный меч. «Железный для людей, серебряный — для чудовищ», — вспомнилось Гжеху. Клинок пронзил плоть монстра, угодив туда, где у человека должно быть сердце. Из горла Зыбня вырвались последние булькающие звуки, и он взорвался потоком болотной воды и ила.
— Слишком поздно. Они все мертвы… — Гжех закрыл лицо руками. — Зачем ты меня спас? Пусть бы я тоже...
— Мертвы? — хрипло произнёс ведьмак холодным, как сталь, голосом. Он говорил тихо, но каждое слово падало, как камень в колодец, — глухо и неумолимо. — Разве ты не помнишь? Они уже давно мертвы. И ты тоже.
Гжех с удивлением посмотрел на ведьмака. Его слова отозвались в голове странным эхом. Он сунул руку в карман и достал гвоздь, весь чёрный от сажи. Гжех поднял руку и коснулся обожжённой половины лица. Перед глазами начали стремительно проплывать воспоминания:
*Мирослава, связанная по рукам и ногам. Перед ней стоят кметы с искажёнными от ненависти лицами. Девушка умоляет отпустить её, но Владек неумолим. Он обвиняет её в ведьмовстве и выносит приговор. Миру швыряют в болото. Гжех прячется в кустах и с ужасом наблюдает за этой картиной. Он так и не нашёл в себе смелости помешать им*
*Гжех смотрит на полыхающую деревню. Сойдя с ума от ненависти и тоски, он поджигает ночью избы, обрекая жителей на смерть в огне. Его лицо, искажённое яростью, отражается в луже, полной пепла.*
*Гжех, весь чёрный от сажи и с обожжённым лицом, стоит перед топью и в отчаянии зовёт Мирославу. Так и не получив ответа, он погружается в трясину, пуская в лёгкие воду.*
— Это я погубил деревню… Я сжёг их всех… Но я так и не смог спасти её… — голос Гжеха захлебнулся в рыданиях.
—Это было двадцать лет назад, — кивнул ведьмак, вытирая клинок о плащ. — С тех пор в округе появляется Зыбень и заманивает людей в трясину, топит всех, кто по неосторожности приблизится к болоту. Раз в год, в ночь годовщины пожара, в этой избе раздаются крики. Люди видят призраков и то, как Зыбень забирает ваши души обратно в болото. Я пришёл, чтобы прервать этот проклятый цикл.
— Но ты убил Зыбня. Значит, всё кончено?
— Нет, покуда ты здесь. Ты вернёшься в трясину, а через год всё повторится. Зыбень живёт в тебе и будет существовать, пока твой дух бродит по земле. Я положу этому конец.
Гжех посмотрел на ведьмака и коротко кивнул, закрыв глаза. В наступившей тишине раздался шёпот: «Игни!»
Пламя охватило Гжеха, но боли не было — лишь тепло, словно его наконец вытащили из ледяной топи. Последнее, что он услышал, был голос ведьмака:
— Призраки лучше живых. Хотя платить всё равно некому…
На рассвете Геральт стоял у края болота, глядя, как первые лучи солнца пробиваются сквозь туман. Медальон на его шее замолк. Ведьмак вздохнул. Эти проклятые деревни — они как нарывы. Выдавишь один — десять новых вскочат. А платят гроши. Он повернулся, чтобы уйти, и на миг показалось, что в чёрной воде мелькнуло лицо. Не Мирославы, а Гжеха.
— Нет, — проворчал ведьмак, — Не сегодня.
И ушёл, не оглядываясь. А болото за его спиной тихо засмеялось.
Автор: Игорь Гомон
#авторскиеработы
Следующая публикация
Нет комментариев