«А ну-ка!

»
— Вдребезги! — сказал из телевизора Никулин. И оказался прав: дед Арсений запнулся о громоздкий деревянный ящик, и банка маринованных огурцов выскользнула из его рук. Обычно в подобные моменты дед Арсений выкрикивал “едрить!” Но в этот раз остался в молчании. Он смотрел на порог: в дверях стояла женщина с белыми волосами.
— Вы Снегурка? — неловко пошутил дед Арсений. Он был озадачен.
— Я Смерть, — ответила женщина.
За неделю до этого дед Арсений пришел на почту. И не было такого человека в очереди, кто не пялился на огромную коробку, которую он получил.
Дед Арсений, отдуваясь, стащил ее с прилавка, осторожно поставил на пол и затеял нечто, похожее на чудной танец хоккеиста (или полотера?) — принялся толкать ее носками валенков к выходу — левым, правым, левым, правым… Движения Арсения были осторожными, его худая скрюченная фигура раскачивалась из стороны в сторону, а с лица не сходила довольная улыбка. Окружающие завороженно наблюдали за происходящим: кассир замер над бланком, недовольная дама в песцовой шапке забыла, что торопилась отправить открытку, старушки замолчали. Казалось, даже пластиковая елка уставилась на Арсения из глубины почтового зала — звездочки на ее ветках притихли, перестали мигать. Наконец один парень, худощавый, но крепкий на вид, пришел в себя:
— Может, вам помочь? — но только он потянулся к коробке, дед Арсений заслонил ее собой и топнул валеньком. Получилось негромко, но убедительно.
— Пойди помоги деду Морозу подарки носить! Хе-хе! А тут я и сам горазд.
— Но она же тяжелая. У вас там что, шампанского ящик?
— Ящик. Но не шампанского. Это ценный груз! Никому не доверю, сам допру.
И будто прочитав в глазах парня сомнение, продолжил:
— А на улице у меня санки.
И дед Арсений продолжил свой бережный танец, а люди вернулись к делам — кто уткнулся в телефон, кто продолжил клеить марки, кто подписывать письма… Все забыли про деда Арсения уже через пару минут — двадцать пятого декабря такие странности быстро улетают из головы, выметенные праздничными заботами…
А дед Арсений тем временем взвалил посылку на санки и отправился в путь — точно зная, что он будет делать этим вечером, завтра и конечно, через неделю.
Но вот неделя закончилась и дед Арсений осознал, что закончилась она крайне неожиданно. Сейчас он уже не был так уверен в своих планах.
Настенные часы показывали девять вечера, из приоткрытой двери дуло, на плите в ковшике булькали яйца, Шурик из телевизора пел, что денежки принес за квартиру за январь, а дед Арсений все стоял и молчал. И в его голове была только одна мысль: “А эта Смерть… Она сама так сияет или во всем гирлянда виновата?”
У него не было ни единого сомнения, что женщина перед ним — сказала правду. Уж очень серьезные у нее были глаза, уж какой необычный у нее был вид, уж так ярко она светилась.
— Я Смерть, — повторила она.
— А я… — откашлялся дед Арсений, — А я тут стою, как дурак в рассоле! И все никак не предложу вам войти.
Смерть шагнула с порога — дверь за ней бесшумно закрылась, сквозняк перестал, в квартире потеплело. Крошечная комнатка, она же кухня, подмигнула Смерти желтой лампочкой, а гирлянда будто испугалась и огоньки ее заметались. Дед Арсений не обратил на все это никакого внимания — он занялся делом: закатал рукава, собрал осколки, задвинул подальше деревянный ящик — виновника неловкости.
— Вы уж извините, голубочка Смерть, — говорил он, вытирая пол клетчатой тряпкой, которая подозрительно походила на рубашку, — теперь тут будет уксусом вонять. А зимнему салату придется обойтись без огурцов… Вы любите зимний салат?
Лицо Смерти никак не изменилось, она снова сделала шаг.
— Ну вы что, не знаете? — удивился дед Арсений. — Зимний салат это бишь оливье. Оливье это если по-модному. А зимний — по-простому…
Смерть сделала еще один шаг. Теперь она стояла у стола, накрытого скатертью-клеенкой. На клеенке были нарисованы тарелки с фруктами, и дед Арсений переводил взгляд с них на Смерть и обратно. В ее облике было много странного, но больше всего удивляли тяжелые бусы, сделанные из нанизанных на прочную нить яблок. “Как у меня на скатерти”, — подумал дед Арсений. А потом хлопнул себя по лбу:
— Что ж я вам все про оливье да про огурцы! Какой из меня хозяин! Даже не предложил присесть к столу. Вот, будьте любезны… Только не на ящик… На ящик не надо, — Арсений пододвинул Смерти стул со спинкой, а сам сел рядом — на старую косоногую табуретку.
Но Смерть осталась стоять.
— Глядите, как я комнату украсил, — как ни в чем не бывало улыбнулся дед Арсений, — даже до потолка долез, — он мотнул подбородком вверх, отчего его седые космы встрепенулись. На потолке висели “дождинки”, кусочками ваты приклеенные к побелке. Они весело серебрились в свете, льющимся от гирлянды и от Смерти.
— Но если бы я знал, что буду встречать Новый год в компании с такой красивой женщиной, я бы еще флажки повесил.
Смерть подняла брови. Впервые в ее лице отразилось что-то живое. “Какие к черту флажки?!” — словно говорили ее глаза.
Но деда Арсения не смутил этот взгляд. Он широко улыбнулся и пододвинул стул поближе. Смерть помедлила, но все-таки села.
— Вы в самом деле красивая! На мою жену похожи, — продолжил Арсений. — Та тоже пышная, глаза серьезные, юбка длинная, почти как у вас — только не красная, а синяя. И бусы… Правда, не такие большие, — он кивнул на яблоки Смерти. — Ух, красавица-Марийка!.. Хотя чего я вам рассказываю? Вы с ней встречались, — в глазах деда Арсения мелькнуло что-то грустное, но почти сразу угасло — огонь той печали давно потух. — Да что я все о себе, давайте поговорим о вас? Надолго вы в наши края?
Смерть покачала головой:
— Нет, мне уже пора. И тебе, стало быть, тоже, — она встала со стула, — пойдем, Дедуган.
Повисло молчание. Арсений вытаращился на Смерть, прикрыл усатый рот ладонью, замер, не веря своим ушам… И расхохотался!
— Как ты меня назвала? Дедуган? Во дает! Дедуган! — Арсений все смеялся, хлопая себя по коленке, ему даже пришлось снять очки, чтобы не уронить их. Он и сам не заметил, как перешел со Смертью на “ты”, а Смерть не заметила тем более — ее лицо сделалось таким ошарашенным, что стало почти человеческим.
— Дедуган, — неуверенно повторила она.
Арсений разразился новым приступом хохота, а Смерть застыла, озадаченная.
— У меня так написано. Твое имя: Дедуган.
Арсений вытер со щек озорные слезы:
— Ох, ну ты даешь… Дедуган! Так меня только сосед зовет — тот еще упырь, — он погрозил потолку кулаком. — Вон как топает, у меня скоро все дождики с потолка отвалятся, — потом поглядел на Смерть, в щелочках глаз его еще сияли смешинки: — Можешь звать меня Арсений Петрович. А лучше просто Арсений.
Смерть задумалась. Потом неуверенно кивнула — будто самой себе.
— Хорошо, — сказала она. — А теперь пойдем.
— Куда на ночь глядя-то! — возмутился дед Арсений, — ты, голубочка, не торопи коней, давай мы сперва салатик поедим…
Смерть вздохнула. Ее лицо снова сделалось нечеловечески спокойным — отстраненным, истинным лицом Смерти. Похоже, что она уже тысячи тысяч раз слышала все эти отговорки.
— Нет, Арсений.
Ее сияние стало ярче, а яблоки запахли так сильно, что Арсений подумал: “Из одного только запаха можно варенье варить”. Смерть как будто выплеснулась из берегов, оказалась сразу везде, заняла собой маленькую комнатку-кухню от пола до потолка… Ее рука потянулась к деду Арсению и ее тонкие пальцы сомкнулись…
— Шампанского? — и ее тонкие пальцы сомкнулись на хрупкой ножке фужера. Да уж, дед ты наш Арсений, возмутительно проворный дед!
Смерть, изумленная, сжимала стекло, сейчас бокал треснет в ее руке и разлетится осколками…
— Нет-нет-нет, голубочка. Это семейная реликвия, ее не гоже колотить, — мягко сказал дед Арсений и накрыл ее руку своей сморщенной широкой ладонью — рука Смерти на удивление оказалась теплой. И какой-то искристой — кололась огоньками. “Как если отсидишь ногу и пытаешься потом на нее наступить”, подумал дед Арсений.
— Давай, голубочка, проводим старый год. Понимаю, у тебя этих годов было, как снежинок в сугробе, хе-хе! Но все же, каждый год чем-нибудь да приметится, — он поднялся с табурета, потер затекшую спину, пошел к холодильнику, достал бутылку.
— Мне сегодня ну никак нельзя помирать, голубочка, — сказал он и бросил взгляд на деревянный ящик, задвинутый в угол комнаты. — Закрой уши.
Хлопок прокатился звоном по комнатке-кухне, пробка улетела в потолок, две дождинки отвалились от побелки и одна из них серебристым вертолетиком спустилась деду Арсению на лохматую макушку. Другая — скользнула Смерти на плечо.
Смерть сняла дождинку с плеча и подняла строгий взгляд на Арсения.
— Какая ты крепкая женщина! — восхитился он и плеснул ей в бокал, — бутыль, как пушка, громыхнула, а ты даже не дрогнула. Хотя я слыхал громы и помощнее… Хе-хе!
И будто ответом ему был грохот с потолка. И неразборчивые вопли.
Дед Арсений встрепенулся, понесся к синим дверцам чулана — достал швабру, поднял, прицелился в участок, где дождинок уже не было, и три раза вдарил шваброй в потолок.
— Это я как дед Мороз — посохом! — пояснил Арсений, но Смерть все равно смотрела на него с недоумением.
— Да шучу… Соседу ответил, — смутился он, — слыхала, как бузил из-за пробки?
Смерть ничего не сказала. Она все еще держала в руках бокал, но тот как будто висел в воздухе — в одном мире, когда Смерть пребывала в другом.
Она резко вздернула подбородок. Дед Арсений опустил швабру, моргнул… И Смерть внезапно оказалась прямо перед ним. Лицо в лицо — дышала яблоками и далеким путешествием. Ее тонкие губы разжались:
— Арсений.
Дед побледнел, руки его ослабели, швабра с глухим стуком упала на пол. Он услышал шипение, а потом треск, почуял запах чего-то жженого. “Вот как оно происходит”, — успел подумать он…
— Арсений!
Дед закрыл глаза — помирать, так уж лучше ничего не видеть.
— Арсений! У тебя что-то горит!
Дед открыл глаза. Смерть стояла около его закопченой плиты и изумленно глядела в ковшик. Из ковшика шел дымок, там что-то шкворчало и подпрыгивало.
— Ох едрить! — закричал дед Арсений, — яйца!
Из телевизора пели про синий иней. Снаружи снег медленно ложился на подоконник, гирлянда перешла в плавный режим и расцвечивала комнатку-кухню то золотым, то синим… А дед Арсений и Смерть сидели за столом, накрытым старенькой клеенкой с фруктовыми узорами, и резали салат.
— О, мелодия хорошая пошла, — дед Арсений потянулся к пульту, — сделаю на полную громкость, люблю эту песню! Не возражаешь?
Смерть пожала плечами. Она не возражала — у нее был такой озадаченный вид, будто она вообще не понимала, что тут происходит, и как она оказалась за этим столом, как ей в руки попал ножик, обмотанный синей изолентой, как вышло что она режет вареную морковь, а не нити жизней людских. И главный вопрос, который читался в ее глазах — сколько бокалов шампанского она выпила?
— Нет, голубонька, я тебе зубы не заговариваю. Просто приятно провести новогодний вечер с красивой женщиной. А про то, почему мне сегодня помирать нельзя, я еще расскажу.
Смерть кивнула:
— Обязательно расскажи.
Она как будто старалась держать лицо, но искорки в глазах деда Арсения подсказывали, что у нее не очень выходит. Похоже, что она это поняла и на припеве песни резко сбросила с себя отстраненный вид, как если бы сбросила свою красную юбку и осталась голая, красивая, честная. “Синий-синий иней лег на провода”.
— Расскажи! — она взяла следующую морковку и ткнула ей в сторону Арсения,— смелей, Дедуган!
— Опять ты меня дедуганишь.
Смерть задумчиво взглянула на морковь, положила ее на стол, отодвинула от себя подальше банку с еловыми лапами — вероятно, чтобы не обрушить ее неловким движением. Стеклянная рыбка на одной из веток качнулась и в ее глянцевой чешуе отразились темные отблески глаз Смерти.
— Арсений, — она склонила голову на бок. — Сложно привыкнуть, у меня записано, что ты Дедуган.
— Вот! Даже у вас во мраке веков бюрократы ошибаются, — улыбнулся дед Арсений, — ошибаются все, голубочка моя, я вчера тоже ошибся: яблок к салату не купил. Может одно твое покрошим? — он кивнул на ее бусы.
— Еще чего! — возмутилась Смерть. — Ты не отходи от темы. Рассказывай, что за причина у тебя.
— Причина — уважительная! — ответил дед Арсений, вынул из пакета луковицу и крепко сжал ее в кулаке. — Я, если хочешь знать, голубочка, помирать не боюсь. Я готов, как вон те картофелины. Как вот эти яйцы — сварен вкрутую, как вот этот лук, во сто шуб одет! Нажил на белом свете чертову тучу годов…
Дед Арсений в такт мелодии хряпнул ножом по луковой головке и половина отлетела на пол.
— Но есь одно дело, понимаешь? Дело! Настоящее. Именно сегодня, под Новый год оно должно у меня делаться.
Дед Арсений наклонился, чтобы поднять лук, закряхтел, да так и остался под столом.
— Арсений?
— Тут я, здеся.
Дед копался внизу — оказалось, толкал деревянный ящик. Ящик нещадно царапал пол, но скрежета не было слышно — его заглушала песня из телевизора.
— У-у! Только в небе, в небе темно-си-и-нем, — подпел дед Арсений, поднялся, разогнул скрюченную спину, похрустел ладонями.
— Вот, в чем все дело,— со значением сказал он. — Все дело в этом ящике.
И только дед Арсений положил руку на крышку, чтобы открыть свою великую тайну, как в дверь постучали.
Постучали — слабо сказано. Дверь громили, будто тараном. Дед подскочил на месте — в глазах его зажегся огонь азарта. Он совсем не по-скрюченному понесся к двери, распахнул ее и проорал:
— Ну, чего тебе?
На пороге стоял маленький лысый старичок. Лицо его было таким красным, будто он явился с мороза, но явился он со второго этажа.
— Чего мне? А ничего! А ничего, что уже ночь на дворе? А ты музыкой долбишь, как молодой. Палка ты корявая, шкелет костистый, не мудрено, ты же глухой как пень. Да что как пень — глухой как корень пня, с ног до головы глухой, — старичок ворчал и ворчал, и будто не собирался останавливаться до самого боя курантов.
Смерть выглянула из-за плеча деда Арсения, дед Арсений с тревогой покосился на нее, потом перевел взгляд на соседа и понял, что тот Смерть не видит и даже не чует ее яблок.
— Выключай телевизер свой, тебе сказано! Выключай весь, а то провода перережу, без электричества сидеть будешь. Ты — Дедуган!
Последнее слово он как припечатал — топнул ногой в затертом сапоге.
— А ты — Малышок! — был ему ответ.
Деды глядели друг на друга, прищурившись, наготове, как два киношных ковбоя на пыльной дороге — кто вперед выстрелит словом?
Выстрелил Дедуган.
— Вот ты черт сварливый! Сегодня можно хоть до утра музыку крутить! Но видать, твой пушок на лысине от децабелов дрожит? Щекотится небось? Так неси бритву, я его мигом…
Малышок раздулся, нахохлился, и только приготовился выдать длинную тираду ругательств, как увидел за спиной Арсения…
Нет, не Смерть.
Ящик.
— Ага, Дедуганище косматый, заготовил свои дохлые фокусы? Маловат ящик-то. Но твоя старческая спина больше и не утащит.
— А ты не гляди туда, — насупился Дедуган. — Мал клоп, да вонюч.
— Я надеюсь, ты это про ящик? — прищурился Малышок.
— Да-а-а… Про ящик, про ящик, — ухмыльнулся Дедуган.
Малышок снова раздулся, потряс в воздухе кулаком, открыл рот, чтобы сказать что-то длинное, но сказал короткое:
— Сегодня в полночь.
И ушел, так хлопнув дверью, будто это была его дверь.
— Малышок, говоришь? — услышал дед Арсений за спиной голос Смерти. И изумился: кажется, она хихикала, — Для меня он и правда Малышок. Но для тебя-то? На сколько лет он моложе?
— На пять, — насупился Арсений. — И лет тридцать мне уже кровь сворачивает.
Дед повернулся к Смерти, выпрямил скрюченную спину и стал сразу выше ростом, устремил взгляд вдаль — в темноту приоткрытого чулана и сказал:
— Он мой заклятый враг.
Лампочки яростно мигали, грохотала музыка, на экране танцевали девушки в блестящих нарядах… Арсений взял пульт и выключил телевизор.
Смерть серьезно посмотрела на Арсения. Почти серьезно.
— Враг? Настоящий? — спросила она.
Дед Арсений прищурился и ничего не ответил. Он порылся в кармане трико и выудил спички. Сжал коробок в руке.
— Ну да, настоящий. Я тебе столько историй про него могу рассказать… — Арсений подошел к чулану, глянув попутно на часы — десять, время еще есть — сунул руку за голубую дверцу, пошарил и вытащил серебристые палочки. — А началось все с бенгальских огней.
Он чиркнул и поджег одну палочку, та занялась, заискрилась… Дед Арсений вспомнил, какие у Смерти руки — такие же искристые. Хехекнул, протянул ей горящую тростинку.
— На вот, искры в искры.
Смерть удивленно подняла рыжие брови. Дед Арсений заметил это и крякнул:
— Я все не пойму, Смерть, как ты вообще можешь чему-то удивляться? Как ты вообще можешь чего-то не знать? Как ты вообще можешь…
— Пить шампанское? — улыбнулась Смерть. И Арсений улыбнулся тоже. А она сказала:
— Ты прав, я знаю очень много. Но мир так велик, а я одна. За всеми не уследишь. И все-таки ты можешь не утруждать себя рассказами. Я сама погляжу.
Смерть шагнула к нему, воздух снова наполнился яблочным духом, она коснулась кончиками пальцев его лба, дотронулась до чего-то старого, памятного, и потянула на себя историю за историей, воспоминание за воспоминанием…
Малышок держит бенгальский огонь на вытянутой руке.
— Над салатом-то не искри! — кричит его широкая и шумная жена Львовна.
Рядом с ней сидит красивая женщина в янтарных бусах — хохочет. Рядом с красивой женщиной — Дедуган (еще совсем не дедуган) — улыбка во весь рот:
— Ну, давай, Малышок, развяжу я твой мешок!
Дедуган достает из пакета мандарин, распахивает усатый рот и, как в печную топку, бросает туда рыжее, спелое, прямо в кожуре!
Женщина в янтарных бусах всплескивает руками, заливается, смеется до слез. Муж ее тем временем отправляет в рот мандарин за мандарином…
Три… Четыре… Пять…
Бенгальский огонь трескает последней искрой и гаснет.
— Шесть! — торжествует Дедуган, но он кричит с набитым ртом, поэтому у него вылетает “фэфть” и оранжевые слюни.
Хохот несется через маленькую комнатку-кухню… Не смеется только Малышок.
— Шесть съел! Вместе с кожурой, — Дедуган наконец все дожевал и говорит внятно. — А ты побьешь мой рекорд? А, Малышок? Ну-ка?
Малышок прищуривается, только зачинающаяся лысина зловеще блестит в огоньках гирлянды. Он принимает вызов.
Закончилась первая история — догорел бенгальский огонь в руке Смерти. Она зажигает второй и при свете его глядит, что будет дальше с заклятыми врагами. И теперь она видит весну…
— А ну-ка, Дедуган, у кого балкон чище? У меня чище!
Деды вышли на свои балконы: Малышок — навести порядки, Дедуган — покурить. Малышок, перегнувшись через перила — едва не падает старик — кричит сверху, подначивает:
— Пачкун-замараха!
— Эй! А кто мне на голову коврики свои вытряхает? — Дедуган тушит папироску о бетонную плиту балкона.
— А кто мне сигаретами воняет каждый день? — ворчит Малышок. — Как белье сушить? Все пропахнет твоим паршивым табачком. Приходится дома развешивать: и наволочки, и простыни, и трусы…
— Вот и хорошо. Трусы дома суши. Не пугай людей.
Дедуган пинает подтаявший снег носком шлепанца, зябко топчется с ноги на ногу, уходит в дом.
Малышок, посмеиваясь, достает лопату и принимается чистить снег. Бросает веселые подтаявшие кучи, весенние, крапчато-серые, голубино-помётные… И всё на нижний балкон.
Смерть улыбается этой истории. Качает головой. Поджигает новый огонь и смотрит лето…
— Ну-ка, Малышок, проверим мощь твоих кишок! Хе-хе! — Дедуган шепчет, поэтому его “хе-хе” выходит хриплым и картинно-злодейским.
— Ты мне стишки не рассказывай, наливай, — шипит в ответ заклятый враг и тюкает Дедугана по голове рюмкой.
Деды заперлись на Малышковой кухне, прячутся от Львовны, колдуют у черной маленькой тумбочки — она невзрачная и полировка по углам откололась, но на нее удобно поставить бутыль. И если дверь внезапно откроется, то можно успеть все спрятать, потому что тумбочка стоит в углу и с порога не просматривается.
— Будешь огнем дышать, — предупреждает Дедуган.
Бутыль говорит “глык-глык”, мутная красноватая жижа льется в рюмку.
— А чего цветная?
— На клюкве.
Малышок забрасывает пламя в глотку…
— А-а-ах! А-а-ар! — хрипит, в глазах слезы, — Дедуганище проклятый! Да ты туда перцу набузовал! Клюква-клюква!
Дедугана душит смех, он пытается сдержаться, но взрыв веселья вырывается наружу…
— Миро-о-он?! Ты чего там делаешь, Мирон? — как гром, голос из коридора.
— Едрить, Львовна твоя!
Малышок вздрагивает, задевает локтем бутылку и она рушится с тумбочки на пол. Звон! Брызги! Душный пробирающий запах…
Деды начинают метаться по кухне — тряпки, форточку пошире, “Куда? Не туда!”... И костерят друг друга на чем свет стоит.
Смерть чуть улыбается, задумчиво глядит на Арсения — тот будто спит, стоит с закрытыми глазами посреди комнатки-кухни, не шевелится, словно растворился в новогоднем духе, стал фрагментом истории, частью этого старого двухэтажного дома. Смерть поджигает новый бенгальский огонь и смотрит осень.
— Ух, гад! Подловил я тебя! Поймал! Дедуган ты скрюченный, садовод косматый, — Малышок стоит в калошах и с ружьем посреди огорода, целится в своего заклятого врага:
— Отойди от моей тыквы, тебе говорю.
— Да сдалась мне твоя тыква, у меня своя есть, — пожимает плечами Дедуган. Он знает, что ружье Малышка насквозь ржавое и давно не стреляет.
— Какая у тебя там тыква? Так, картофелина раздутая, — бузит Малышок, потрясает в воздухе ружьем и чуть не падает с тропы на грядку лука. Потом впивается в Дедугана подозрительным взглядом:
— Погодь, это что там у тебя в руке?
— Швейный сантиметр, — нехотя сознается Дедуган. — Ну да, мерил я твою тыкву. Мерил! И ты пока побеждаешь, радуйся, моя на восемнадцать сантиметров меньше.
Он раскручивает в руке швейную ленту как лассо, будто хочет заловить своего заклятого врага. Или отвлечь его внимание?
— А ну не дури мне голову, ленту я сразу увидел, — шипит Малышок. — Что в другой руке?
Дедуган неловко прячет за спину железную баклажку, в ней что-то булькает — зеленое, вонючее.
— Да… Это… Удобрение! Может, я тебе помочь хотел? В пользу бедных, так сказать. Потому что моя тыква еще подрастет — у нее сорт, знаешь, как называется? Атлант! Во! А твоя, может, уже замерла в развитии. Так что это гуманитарная помощь.
— Помощь! Так я тебе и поверил! Отравитель! Убийца! Хотел мою тыкву сгубить.
И деды бегут по огороду, лысый догоняет лохматого, оба охают, отдуваются и топчут грядки…
Так, по кругу меняются времена года, горят и гаснут бенгальские огни, в комнате-кухне пахнет серой и шампанским, Смерть вынимает из деда истории, и смотрит их как старые диафильмы…
Ну-ка, кто лучше забор поставил?
— У меня красивей!
— А я — меньше пальцев молотком отбил.
Ну-ка, кто крупнее рыбу поймал?
— Это ты мою леску срезал, супостат!
— А ты мои крючки спер.
Ну-ка, у кого гуще огурцы наросли?
— Да не рвал я с твоей грядки. Ты что, со свечкой стоял?
— Нет, с фонариком.
Ну-ка, кого внуки сильнее любят?
— Позвоню своим в два часа ночи и спрошу!
— Ха! В два часа ночи внуки не спят — вот в шесть утра…
Ну-ка, у кого прочнее штаны?
— Вот и ходи теперь с дырой на заду.
— На заду лучче, чем на переду!
Ну-ка, кто больше знает частушек? (охрипли оба)...
А последнее “ну-ка” затаилось в сугробе, а потом разразилось громом и взлетело огнями в небо.
— Так вот, что у тебя в ящике, — сказала Смерть.
Дед Арсений вздрогнул, открыл глаза. Проморгался, покрутил головой, как спросонья.
— А? Чего?
Смерть молча сдвинула темную деревянную крышку и заглянула в ящик. Батареи салютов.
Они стояли рядком, как свежие булки хлеба — одна к одной, завернутые в серебряную фольгу — плотно прижались друг к другу и ждали своего полуночного часа, ждали когда их жизнь оборвется в грохоте и рассыплет вокруг ослепительные огни и наполнит двор детским хохотом.
— Да, голубонька. У нас с Малышком война, а здесь мои снаряды, — щелкнул по ящику дед Арсений, — Уже с десяток лет с этим лысым чертом соревнуюсь: у кого огни шумнее и ярче. В прошлый раз он меня победил. Теперь надо отыграться. Ровно в полночь в Новый год выходим во двор и бьемся не на жизнь, а на смерть…
Он виновато покосился на Смерть:
— Извини, это выражение такое.
Смерть кивнула — мол, знаю.
— В полночь, говоришь? — задумчиво спросила она.
Дед Арсений посмотрел на часы. Без десяти двенадцать.
— Ох, едрить!
Он понесся к вешалке, кое-как набросил на плечи пуховик, нахлобучил ушанку, схватился за ящик и потащил его в подъезд. Смерть бесшумно выскользнула за ним следом.
Малышок уже был на месте. Стоял в другом конце двора, на вытоптанной площадке около высокого сугроба — закутался, спрятал лысину в вязаной шапке с помпоном. Снег кружился вокруг него легкими пушинками. Вокруг толпились ребятишки, пихались, хохотали и совали носы в большую красную коробку. Она стояла у ног Малышка — блестящая, оклеенная серебряными звездами. А он нависал над ней, как маленький злобный Дед Мороз.
— Цыц, ребятня! — Малышок увидел Дедугана, и махнув рукой, крикнул ему: — опаздываешь, скрюченный шкелет!
— Нет, это ты торопишься. И правильно, торопись, чем быстрее отстреляешься, тем меньше позору.
— Ты давай не болтай, открывай свой драный ящик, — Малышок сдул снежинки, упавшие на брови, и смерил насмешливым взглядом боевой запас Дедугана.
— Главное не то, что снаружи, а то, что внутри, — ответил ему тот, — Это ты у нас эстет, весь день звезды на коробку клеил? Поди еще и Львовну напряг?
Малышок насупился. Ничего не сказал — наклонился к своим салютам. Дедуган хмыкнул, сдвинул шапку на затылок… И началась подготовка к сражению.
Деды доставали батареи, рыли снег, прикапывали, уплотняли, Арсений напевал себе под нос “Синий иней”, враг его кряхтел и бухтел, ворочая тяжелые заряды.
Смерть все это время стояла возле лавочки у подъезда, и смотрела то на одного, то на другого. Снежинки сливались с ее белыми волосами, оседали на яблоках, облепляли красную юбку. Никто не видел ее, но вокруг нее странным образом создавалась пустота — дети будто что-то чуяли и не хотели стоять рядом.
Смерть помахала деду Арсению, но тот не заметил. Он вообще сейчас ничего не видел, кроме своих блестящих, украшенных фольгой снарядов.
— Новый год к нам мчится, скоро все случится? Ага, Малышок?
— Ага, Дедуган.
— К бою готовьсь!
Малышок нырнул за сугроб, как в окоп…
Бах! И первый залп озарил небо: золотые искры с треском рассыпались над двором. Ребятишки закричали, захлопали, кто-то бросил в воздух снежок… Окно на втором этаже открылось — выглянул телефон, а за ним Львовна, закутанная в шаль. Каждый год она вела съемки и учет Малышковых успехов. Дедуган весело помахал ей и крикнул заклятому врагу:
— Тю-ю-ю! Слабоват удар!
Присел на корточки, вытянул руку со спичкой… И скакнул назад неожиданно резвым прыжком, когда фитиль засветился.
Свист… Гром! В небе раскрылся цветок, сквозь снежинки распустились два красных шара, дети ликующе взвыли, в окнах показались восторженные лица соседей. Дедуган стер каплю с кончика носа, он сиял улыбкой, в глазах горел молодой азарт.
— Ну-ка, Малышище! Слабо?
— Ну-ка, Дедуганище! Не слабо!
И новая искра полетела в небо. Она просвистела высоко, оранжевым следом, как от какого-то волшебного самолета, и… погасла. Дети протестующе застонали. Но их тут же заглушил мощный хлопок. Двойная зеленая сфера выплеснулась из притухшей было искры.
— Эффект неожиданности, — сплюнул в сугроб Малышок. — Остановись старый, куда тебе со мной тягаться? У меня запас залпов на сто — у меня пенсия больше!
— У тебя пенсия больше, а я — НАКОПИЛ! — торжествующе проревел Дедуган и запалил новую спичку…
Война бушевала, фейерверки врезались в небо и рассыпались искрами, в воздухе пахло порохом и мандаринами, которые вынес кто-то из ребятишек. Всё вокруг грохотало, смеялось, пело, знаменуя кончину прежнего года и начало всего сущего. Смерть стояла посреди праздника и улыбалась. Вокруг нее давно не чуялось столько искрящейся сочной жизни…
Но внезапно все смолкло. И как будто даже снег перестал.
Малышок затаился.
Дедуган притих.
Заклятые враги глядели друг на друга с прищуром и каждый не знал — прячет ли другой еще снаряды за сугробом? Но каждый читал по напряженному лицу другого, что если и прячет, то — последние.
Смерть бесшумно подплыла к Арсению:
— Что случилось?
— Финальный заряд, — одними губами проговорил дед Арсений. — Пан или пропал.
Он бросил в снег опустевший коробок и сунул руку в карман пуховика, нахмурился, принялся лихорадочно шарить… И вот на лице его отразилось облегчение.
— Уф, захватил еще запала! Не забыл.
Открыл коробок и увидел…
Три спички.
Он в ужасе уставился на Смерть.
— Но… Я… Их же было много? — лицо его побледнело и красные морозные пятна на щеках стали малиновыми.
Глаза Смерти широко раскрылись. Она резко выдохнула, снежинки завихрились вокруг нее.
— Бенгальские огни… — тихо проговорила Смерть. — Это я виновата.
— Едри-и-ить, — простонал Арсений.
Но тут же собрался, сжал руку в кулак:
— Ничего, голубонька! Не боись! Я крепкий дед, острый лук, крутое яйцо! Трех спичек мне хватит.
— Эй, Дедуган, — услышал он далекий крик, как сквозь вату, — что, кончились твои залпы? Признавай поражение!
Арсений ничего не ответил. Дрожащими пальцами он вынул спичку, чиркнул… И сломал ее надвое.
— Едрить.
Достал вторую.
Мир замер. Голова опустела. Остались только крепкие руки.
Чирк!
И спичка заполыхала…
Но тут же погасла, пришпиленная ветром. Арсений поднял голову и посмотрел в глаза Смерти.
— Родимая, помоги!
— Я тебе что, дракон? Я не умею дышать огнем! — нервно воскликнула Смерть.
— И-эх! — выдохнул Арсений, — была не была.
И чиркнул последней спичкой. Огонек едва моргнул, спрятался… Но вдруг снова выбрался наружу из тонкой деревянной палочки, коснулся фитиля…
Искры! Треск!
Получилось!
Дед Арсений бросился в сугроб:
— Пли!
И разорвал небо последним красочным аккордом.
Это были цветки, шары, спирали, это были ракеты и стрелы, это было то, что заставило замолкнуть даже голдящую ребятню. Все стояли, запрокинув головы и не могли поверить, что этот праздник скоро погаснет…
Но в конце-концов и он погас.
В воздухе стоял дым. Дед Арсений откашлялся, достал из кармана замусоленный платок, вытер слезящиеся глаза и напряженно вгляделся сквозь белую завесу, туда — в другую половину двора.
Там был Малышок.
И Малышок молчал.
Дедуган снял шапку. Сейчас он подбросит ее и ознаменует тем свою победу. Он замахнулся и…
Пять огненных стрел просвистели к звездам. А потом разорвались, как волшебные мыльные пузыри, как колдовские вспышки из фильмов, как буря и шторм. Это было нечто невообразимое. В два… нет в десять раз более яркое, чем последний аккорд Дедугана. Ребятишки заверещали, они бросали снег в торжествующего Малышка, но тот даже не думал их разгонять. Он сиял в пурге и маленькие звездочки фейерверка сыпались над его головой, и гасли, и снова зажигались.
— Пойдем, — позвал Дедуган Смерть.
Она посмотрела на него пронзительно:
— Это я тебе должна сказать “пойдем”, — помолчала, разомкнула губы, чтобы что-то добавить, но так ничего и не добавила.
И они пошли.
Дверь подъезда закрылась за Арсением с тихим скрипом, как будто сказала — вот и все, дорогой мой друг. А ты хотел подкрасить меня будущей весной…
***
— Ничего голубушка, — сказал дед Арсений.
Он как будто утешал Смерть, но на самом деле утешал сам себя:
— Ничего. Ну, не вышло у меня отыграться. Пусть лысый хрыч порадуется.
Они сидели за столом в маленькой комнатке-кухне. Желтая лампочка стала еще тусклее, а гирлянда погасла. Лицо деда Арсения было красным — с мороза. А лицо Смерти было таким, как и всегда.
— Вот, покурю напоследок и двинемся в путь, — сказал он и достал папироску. Потом хлопнул себя по лбу: — А спичек то и нет.
В глазах его застыло разочарование и… принятие.
— Ну и ладно, здоровее буду, — дед Арсений невесело усмехнулся.
Смерть поднялась со стула.
— Арсений, я тут рядом с домом видела… киоск. — слово “киоск” из уст Смерти звучало странно. — Может я… схожу тебе за спичками? А потом и пойдем.
Арсений удивленно поглядел на нее.
— Да не терзайся ты, голубонька моя, не виноваться. Да и как ты пойдешь, тебя ж никто кроме меня не видит.
— Захочу — увидят. Я схожу. Только монеток дай, у Смерти денег не бывает. Мне за работу никто не платит.
Дед Арсений порылся в карманах, достал мятую бумажку и протянул Смерти. Она подошла к двери.
— Стой! Ты что, прям так пойдешь? — встрепенулся дед Арсений.
— Как — “так”?
— Без пальто?
Смерть улыбнулась:
— Мне не бывает холодно, ты же видел, сколько я с тобой на улице стояла.
— Да я не про то! Продавец в обморок упадет с твоего вида.
Он окинул Смерть взглядом — ее сияющую алую юбку, ее неземные белые волосы, ее легкую летнюю блузу без рукавов.
— На вот, замаскируйся, — дед Арсений достал из шкафа женское пальто. — Это Марийкино.
Смерть взяла в руки пальто, удивленно покрутила его, как будто не понимала, что с ним делать. Дед Арсений забрал пальто назад, обошел Смерть со спины и помог ей нарядиться. Еще раз окинул придирчивым взглядом.
— Ты хоть яблоки свои сними!
— Ну уж нет.
— Тогда воротником прикрой, что ты все с ними ходишь? Неужели такие ценные яблоки?
— Ценные. Это дела людские, плоды ваших трудов.
Дед Арсений озадаченно крякнул.
— А твое яблоко еще на ветке висит, — добавила Смерть, — перезреет скоро — так долго мы тут с тобой болтаем.
— Это ты еще к Малышку не приходила! Он только с виду угрюмый, а на деле тот еще балабол. Начнет про свою Львовну рассказывать — не остановишь его, правда-правда. Ты что, не веришь мне?
Смерть тепло улыбнулась:
— Да верю, Дедуган, верю.
— Эй!
— А что “эй”? Выходит, у меня все верно было записано. Смерть говорит людям только самые дорогие для них имена. Самые любимые. Таков закон. Так что, дорогой мой Дедуган, Смерть никогда не ошибается, — она смущенно кашлянула. — Ну, почти никогда.
И ушла за спичками.
Дед Арсений озадаченно почесал затылок, взъерошил седые космы и пошел к маленькой койке, накрытой лоскутным одеялом Марийкиной работы. Он прилег и подумал, что все это надо как-то переварить. Что все складывается так странно. И хотя он целый день провел вместе со Смертью, все равно не был к ней готов. Он лежал и вспоминал свои прошедшие годы, залпы салюта и вечные споры с Малышком. Думал, свидится ли он с женой, и если свидится, что ей скажет… Часы на стене мерно тикали. Мысли в голове начали утихать… Смерть все не возвращалась…
“Что-то долго ее нет, — подумал Арсений. — Придет, так ей и скажу: “Смерть, тебя только за смертью посылать!”
Он хехекнул своей незатейливой шутке, повернулся на другой бок и провалился в бездну.
Словно вечность спустя Дед Арсений открыл глаза и ничего не увидел, кроме темноты.
“Ну, хотя бы тут не холодно, — подумал он, — Вот только “тут” это где?”
Он пошарил рукой вокруг себя и нащупал что-то мягкое, похожее на одеяло. Протянул руку дальше и натолкнулся на стену.
“Вот так, помер, а выключатель у них на том же месте,” — удивленно подумал Арсений и нажал на кнопку.
Зажегся свет — в маленькой комнатке-кухне. Арсений повертел головой: вот подушка, вот лоскутное одеяло, у стены стол с фруктовой клеенкой, косоногий табурет, пустой деревянный ящик.
— Я как будто дома, — пробормотал дед, встал с кровати… И вдруг заметил — что-то лежит на столе.
Подошел ближе, и в самом деле:
коробок спичек, горка монет и сложенный вдвое лист бумаги.
Дед Арсений почесал лохматую макушку, развернул записку. Внутри острыми пиками стояли буквы — ровно, строго в ряд. Арсений подумал, что такой почерк может быть только у одного человека… Не человека. Он прочитал:
“Дорогой, Дедуган Арсений. Вот твои спички и сдача. Пальто верну в другой раз. Целую, Смерть. Постскриптум: в этом году приготовь салютов побольше”.
Дед Арсений сжимал в одной руке письмо, в другой коробок спичек и улыбался во весь рот.
— Вот же голубочка! Вот же краса! Дала мне отыграться!
Он схватил валенки, спешно напялил их и выскочил в подъезд, чтобы подняться вверх на два пролета, чтобы постучать в старую дверь, обитую рыжим дерматином, чтобы выдумать новую хитрость, новый горячий спор, чтобы крикнуть “А ну-ка?”, чтобы поздравить с наступившим годом своего лысого, ворчливого и самого лучшего заклятого друга.
#МарияЕрфилова