Предыдущая публикация
Бабка Ёжка
Жила-была в глухом лесу ведьмочка Ёжа, найдёныш-сорванец, которого подобрала однажды сама Баба-Яга.
Пошла старая ведьма по мухоморы да поганки на болото. Лягушки хором ревут, смрад илистый, гнилой в воздухе стоит, паутина подол юбки оплетает – красота! Идёт Баба-Яга, о своём, о тёмном думает. Вдруг, как кинется ей под ноги что-то. Чумазое, лохматое, зарёванное, побитое да поцарапанное. У старой ведьмы аж сердце подскочило. Глядит в перепуганные глазёнки да на губы дрожащие и думает:
«…Себе заберу. По хозяйству помогать заставлю, избушку на курьих ногах выгуливать. Спать будет за порогом: не место этому в доме; есть, что в лесу найдёт, нянька я что ли? А надоест – на суп пущу!»
Притащила Яга заморыша в дом свой на куриных ножках, отмыла, накормила. Глядит, а это девчонка оказалась. Худющая, страшненькая: и нос с горбинкой, и глаза тёмные косят, и по лицу красные пятна расползаются, но и не совсем уж Кикимора.
Забралась ведьма в один из сундуков, достала тулуп старый, молью изъеденный, стряхнула пыль и в угол к печке кинула: «Спать будешь там», говорит.
Трудно было девчонке привыкнуть к жизни новой. Все первые ночи в углу своём проплакала. А по утру просыпалась под крики старой злой ведьмы и отправлялась то в лес, то к реке, то к болоту. Чего только не приходилось ей делать. И мышей руками хватать, и лягушек склизких вылавливать, жуков-пауков из-под корней выколупывать, чтобы Яга из них варево своё злодейское варила. А уж как с избушкой сладить пыталась! По ногам куриным лупила, толкала, тянула, чтобы хоть на шаг сдвинулась. А та стоит себе спокойно, ногу об ногу чешет, а как почует, что девчонка совсем уже из сил выбилась, тогда только пойдёт потихоньку.
И противно, и страшно девочке. Каждый день старуха уморить грозится, ежели что не так сделает.
Шло время, девчонка подросла, научилась, свыклась. Заметила как-то ведьма, что та всё больше в травах понимать начинает да интерес к делу ведьмовскому проявлять: вопросами целыми днями достаёт, уточняет тонкости всякие, нос свой горбатый всюду суёт, а иной раз и посоветовать что-то отважится. Стала Баба Яга потихоньку к работе своей её привлекать, знаниями делиться, а та и рада до безумия. Всё меньше страха оставалось в девочке. Да, и догадывалась она, что Баба Яга любила её, только по-своему, насколько умело её тёмное сердце. Даже имя ей дала:
- Ёжей будешь! – скривившись, пробурчала однажды ей в лицо ведьма. - А то не дозовёшься тебя никогда.
Так и жили бы так дальше, да только беда приключилась. Стали к ним в чашу захаживать охотники, отец и сын. Не пугают их не топи болотные, ни тропки путанные. Бродят себе по лесу, зверей изводят в округе, травы полезные сапожищами топчут, путников заплутавших из лесу выпроваживают. Совсем не дают Бабе Яге дела тёмные учинять. Хотела она было хворь какую навести на них, да Ёжка прицепилась, дай, говорит, сначала посмотрю кто такие. Отпустила ведьма девчонку в лес, но строго наказала, на глаза им не попадаться, разговоров не водить.
Пробралась Ёжа к тому месту, где охотники на привал остановились, спряталась в кустах высоких, между веток смотрит. Старшего нигде не видать было, а вот младший там стоял. Парнишка, ровесник Ёжи, крепкий, высокий, в руках лук держит, пальцы длинные тетиву натягивают, глаза голубые-голубые как небо, напряжённо вперёд смотрят. Глянула Ёжа – заяц. Тут же со свистом мимо неё стрела пролетела, прямёхонько в длинноухого воткнулась.
И была любовь на кончике стрелы той. Стоит Ёжка в кустах, прячется, смотрит на охотника, а сама, как и не дышит. Застучало сердце в груди дятловой дробью. Побежали мурашки по спине десятками пауков. В ушах словно рой пчелиный гудит, звенит. Пропала Ёжка.
Не заметила она, как охотник уже красную сон-ягоду у ног сорвал да в рот тянет, а как увидала:
- Не ешь её! – не сразу поняла она, что это её крик по лесу прокатился. Придётся теперь из кустов показываться. – Ядовитая она. Как съешь, так в вечный сон и впадёшь.
Идёт неуверенно вся в паутине и листьях к нему, а он глядит заворожённо, ягоду проклятую в руке сжал и не заметил даже, что сок кроваво-красный меж пальцев капает. Остановились друг друга напротив, глаз отвести не могут…
Не знала Баба Яга, не помышлял отец-охотник, что с тех пор дети их стали тайком в лесу встречаться. Подолгу гуляли они по тропинкам неизведанным, держась за руки. Лежали на поляне, прижавшись, под узорами звёздными. Он сравнивал волосы её с темнотой ночи, глаза с бездонными колодцами живительной воды, губы с той самой сон-ягодой. А Ёжа уже и не представляла жизни своей без него.
Решилась она, - в тайник к Яге забралась, - дар сделать, чтобы всегда могли они вместе быть. Говорит: «Возьми этот клубок путеводный. Как захочешь повидаться, пусти его под ноги, он покатится, и где бы мы ни были, красной нитью дорогу ко мне укажет, а я тебя на том конце ждать буду».
На том и расстались. Каждый день ждала Ёжка, всматривалась вдаль, не мелькнёт ли где нитка красная. Мечтала, гадала. Томилась.
А клубочек так и не появился ни через день, ни через месяцы. Чего только не приходило в Ёжину головушку, - совсем её сын охотника попутал, - и что клубок потерял, и что отец прознал обо всём, не отпускает, и что беда с ним какая приключилась.
Совсем замаялась Ёжа, погнала любовь её к людям, в деревню. Хотя бы одним глазком посмотреть, подслушать, может, знает кто, что с возлюбленным ей.
Прокралась Ёжа из лесу к полю, с поля к реке. Всё дальше её любовь гонит, поскорее увидеть бы его, соскучилась до смерти. Так замечталась, что чуть на людей не наткнулась.
Сидят на берегу голубки, воркуют в обнимочку. Ногами в воде болтают, водомерок пугают. Она - красавица белокурая, тонкая, как осинка, улыбка ярче солнышка, смех звенит колокольчиком. А он…
…Плетется Ёжа обратно в чашу свою непроглядную, хмурую, еле ноги волочит. Лицо серое от горя, зарёванное в волосах смоляных прячет. И рада была вернуться к Яге под бочок, вот только душа на части разрывается.
А годы бежали, зимы сменялись зимами, затягивая понемногу трещину на сердце. Яга-то, когда про всё прознала, вроде бы помягче стала к глупой девчонке: где-то подсказывала, где-то ругала, с неподдельным пониманием на неё смотрела и опускала глаза.
Когда подошло время Яге проститься со светом, Ёжа уже взрослая была. Наука колдовская вместо крови по жилам текла, дом на курьих ногах слушался, хозяйку в ней признавая, седина давно уже локоны смоляные перекрасила. Да, и деревенские ненароком нет-нет, а Бабкой Ёжкой назовут.
И не зря. Полюбилось с годами ей людей изводить, путников заманивать в самые дебри да на погибель у болота оставлять. Почернело сердце Ёжево, затянулось ледяной коркой, и была бы беда тому, кто попытался бы её разбить. Никогда и никому, особенно самой себе, не призналась бы ведьма, что временами всматривается вдаль в ожидании. Так и жила Ёжа в одиночестве и злости до самого своего конца.
Очередная зима шла по лесу. Стужа обходила голые корявые деревья, завывая, морозный ветер игрался со снежной пылью и гнал её туда, где спала крепким сном опустевшая и оставленная избушка на курьих ногах. Где у самого крыльца, утопая по колено в снегу, стоял ссутуленный старик. У ног его, на холодном снежном покрывале неподвижно лежал конец размотанного клубка цвета сон-ягоды.
Следующая публикация
Комментарии 2