Предыдущая публикация
МИШКЕ СЕМЬ ЛЕТ
Елена Щетинина
3 часть
***В машине было уже невозможно дышать. Отвратительные миазмы, которые пропитали кабину при появлении твари, стали только сильнее. Пахло скисшим молоком, гнилой картошкой, забытым в стиральной машинке бельем — Мишка уже не мог дышать носом, при каждом вдохе его мутило, поэтому теперь он жадно хватал воздух — или его жалкое подобие — широко раскрытым ртом.Он плохо понимал, какой шел час — с наступлением утра и после побега твари от первых солнечных лучей он забылся тяжелым полусном-полубредом и так до сих пор и не мог выбраться из него. Мишка выскальзывал из этого забытья, сосал землю — но, видимо, вчера та была пропитана недавним дождем, потому теперь в ней оставались лишь жалкие капли влаги, которых с каждым разом становилось все меньше и меньше. Желудок сводило от голода, выкручивало от случайно проглоченного песка — Мишка даже обмочился и подпустил немного жидкого и вонючего в штаны, от этого его первые несколько часов ужасно мучило чувство стыда, но потом, после очередного провала в липкое забытье, он забыл и об этом, сочтя за дурной сон.Очнулся он, лишь когда солнце начало катиться к закату. Раскалившаяся за день крыша дышала жаром, и Мишку спасало только то, что из открытого окна на него по земле тянул легкий ветерок, охлаждая разгоряченное тело, а сверху путь жару преграждал труп отца.Он лежал, уставившись в потолок и тупо моргая.В голове гулко пульсировало — наверное, передавило где-то сосуды на шее, — в ушах шумело, мысли бродили вяло и по кругу, лишь фиксируя происходящее.Жарко. Болит. Не чувствую. Пить хочу. Тяжело. Жарко. Нечем дышать. Потолок. Болит. Откуда-то сверху — наверное, с дороги, вылетев из-под колес какого-нибудь автомобиля, — щелкнул о стекло и запрыгал по капоту камешек.На лицо Мишке что-то упало. Что-то мелкое, колючее, лежало аккурат на верхней губе, под носом. Оно щекотало и кололось. Мишка скривился, сморщился, задергал губой, слизнул это что-то пересохшим и словно шерстяным языком.Больно кольнуло, и во рту стало солоно.«Стекло!» — в ужасе понял мальчик. Он изогнулся, глянув на лобовуху.Да, так оно и было. Истерзанное, потрескавшееся стекло, раскаленное на солнце, с наступлением вечерней прохлады не выдержало перепада температур и сдало позиции. Из него выпал маленький кусочек — отчетливо ярко виднелась прореха, буквально с ноготок, на фоне двоящегося и троящегося сквозь паутину трещин чернеющего неба.Это был конец.С наступлением темноты тварь снова явится — и уже ничто не помешает ей доломать стекло и забраться к Мишке. А может быть, и вытащить Мишку к себе, наружу…Он взвыл от ужаса — и тут же, чтобы не выдать себя этим воплем, вцепился зубами в то, что было ближе всего, — в плечо трупа. Перепревшая кожа поддалась практически мгновенно — и в зубах Мишки оказался кусок мяса. Он, в ужасе пискнув, тут же выплюнул вонючую мерзость, впрочем, упавшую ему же на шею, — но от скользнувшей в сознание мысли уже избавиться не мог. Если невозможно выбраться из-под отца, потому что тот слишком тяжелый, его нужно сделать легче, не так ли? Если он не может вытащить руку, то нужно просто освободить ей путь, да же?И прежде чем его остановил здравый смысл — хотя в семь лет он совершенно иной, чем, например, в тридцать семь — или же моральные установки — которые, впрочем, приобретаются гораздо позже, — Мишка снова вцепился зубами в плечо отца, на этот раз выгрызая себе дорогу.Полусгнившая на жаре и от присутствия твари плоть поползла, забив собою — вонючей и склизкой — Мишкин рот. Стало едко, как от самого противного лекарства — его чуть не стошнило, но он часто-часто — как учила мама — задышал через нос. Нельзя, чтобы его стошнило, нельзя! Он тогда попросту захлебнется! Вдох-выдох, выдох-выдох… Вдох-выдох…Постепенно тошнота отступила, оставив только жжение в глазах и щекотание в носу. Мишка понимал, что это ненадолго — и что со следующим приступом он не справится, — и поэтому с удвоенным усилием вгрызся зубами в тело.Он беззвучно плакал, глотал соленые и горькие слезы — но продолжал кусать и рвать, кусать и рвать, кусать и рвать… Он старался не думать о том, что именно кусает и рвет. Даже не о том, что это труп отца, а что это вообще мясо — гнилое, перепрелое мясо. Это всего лишь сладкая вата… да! это сладкая вата! бывает так, когда она долго пробудет на солнце, когда ты слишком много ее съешь, да и сама она окажется дурно приготовленной и пережженной — тогда она противна на вкус, даже отвратительна, она точно так же встает колом в горле и лезет обратно вместе с кислой и едкой слюной…Вата! Это вата! Мишка кусал и рвал, рвал и кусал… Вата! Вата! Всего лишь вата.Склизкое и влажное летело ему в лицо, падало на шею и плечи, слепляло ресницы. Мишка продолжал рвать и кусать, кусать и рвать.Наверное, в какой-то момент его вырвало — но он просто не понял этого, ведь его рот и так был набит самой невообразимой мерзостью, какую только можно было себе представить.Он выгрызал себе — а точнее, правой руке — путь к свободе. Часть отца, которую он так самозабвенно глодал, становилась все легче и легче. Вот уже тиски тяжести отпускают руку. Вот ее уже можно сдвинуть на миллиметр. Вот уже на сантиметр. Вот уже можно подпихнуть к себе…Рука сдвинулась совсем ненамного и так еще пока и оставалась под телом — но Мишка уже мог повернуться на правый бок.Труп отца качнулся, издав глубокий тяжелый вдох, к смеси запахов в салоне прибавилась вонь свежего дерьма — но Мишка ничего не ощущал. Его нюх, вкус и даже слух притупились, уступив место зрению и — в большей степени — осязанию. Мишкино сознание было там — в его руках, теле и зубах. Укус-выплюнуть-шевельнуть. Укус-выплюнуть-шевельнуть. Укус-выплюнуть-шевельнуть…Еще поворот на бок, еще…Труп снова покачнулся, больно ударив Мишку по скуле оскаленными зубами — но в ту же секунду в левую руку ворвался сонм раскаленных игл, а она сама вяло и тяжело сползла по Мишкиному боку.Теперь у него были свободны обе руки.Понадобилось еще минут пять-десять — Мишка совершенно не ощущал времени, его подгоняло стремительно чернеющее небо, — чтобы пальцы наконец стали шевелиться.Он стал спихивать тело отца с себя — но оно было еще слишком тяжелым. Мишка извивался под ним, как полураздавленный червяк, но ничего поделать не мог.Телефон! Можно позвать на помощь!Он опустил руку вниз, пытаясь вслепую нащупать на полу телефон — но пальцы соскальзывали с корпуса, а сам телефон уплывал все дальше и дальше под сиденье. Мишке никак не удавалось его подцепить.В отчаянии он начал размашисто, круговыми движениям, шарить под креслом, в надежде на то, что наткнется хоть на что-то стоящее. Под пальцами перекатывался какой-то мелкий мусор, песок, камешки, монетки, скрепки, смятые бумажки — видимо, чеки, — что-то твердое и плоское…Стоп.Что-то твердое и плоское?Мишка, закусив губу и покраснев от натуги, стал выворачивать это «что-то» из-под кресла. Оно тоже выкручивалось из пальцев — точь-в-точь как телефон, — но лежало при этом гораздо удобнее.Наконец, он ухватил это за угол и осторожно, чтобы оно не выскользнуло, поднес к глазам.Планшет.От сильного удара во время аварии он треснул аккурат по рамке. Стекло — «горильный глаз», кажется, так назвал его папа — осталось целым, но отошло от корпуса. Кнопка включения люфтила под пальцами, качелька громкости была провалена внутрь. Планшет не работал.Мишка хотел было расстроенно отшвырнуть его в сторону — но вдруг задумчиво и оценивающе смерил его взглядом.А потом примерился и ударил им по торпеде так, что корпус, жалобно хрустнув, отлетел в сторону, оставив в его пальцах стекло.Твердое и острое стекло. Маме нравилось, когда Мишка помогал ей на кухне. Правда, единственное, что она ему разрешала, это вытирать мокрые тарелки полотенцем. Как бы он ни просил дать самостоятельно нарезать хотя бы чуть-чуть колбасы или огурец, мама отвечала, что нож не для малышей, что Мишка обязательно порежется или испортит продукт. Что она его всему научит — но потом, когда он станет постарше.Когда он срезал первый пласт с тела отца, из раны потекло что-то прозрачное, с прожилками желтизны. Мишка судорожно сглотнул и закрыл глаза, а потом неимоверным усилием воли — даже и не зная, что же, собственно, такое «воля» — заставил себя открыть их. И снова срезал кусок.Под острыми краями стекла плоть поддавалась легче, чем сдиралась маленькими зубами. Мишка строгал и строгал — опять впав в какое-то бессознательное состояние: его психика надежно берегла себя. Взмах-срез-откинуть в сторону. Взмах-срез-откинуть в сторону. Взмах-срез-откинуть в сторону…Он даже с каким-то подобием любопытства стал рассматривать обнажающиеся молочно-белые кости. Они были совершенно не похожи на куриные или рыбьи — лишь однажды что-то подобное вываривалось у мамы в большой кастрюле, при этом отвратительно воняя. Мама в этот момент хвасталась по телефону подруге про «удачно ухваченные свиные ляжки». Мишка тогда залез на табуретку, глянул в кастрюлю, поморщился от запаха и зрелища — и ушел обратно в комнату, играть.Попадая на кость, стекло опасно скрипело, и Мишка каждый раз подносил его к лицу, проверяя, не треснуло ли. На острой кромке уже появились зазубрины — и Мишка боялся, как бы оно не рассыпалось у него в руках. Он обмотал руку какой-то тряпкой, найденной на полу под сиденьем, поэтому держал свое орудие очень неловко и неуклюже, нередко промахиваясь мимо цели.Взмах-срез-откинуть в сторону. Взмах-срез-откинуть в сторону. Взмах-срез-откинуть в сторону… Наконец большая часть отца, мелко настроганная, громоздилась на полу у сидений.Мишка — все, что он делал, происходило в абсолютной тишине, словно он забыл, каково это — издавать хоть какие-то звуки, — шумно выдохнул и засучил ногами, сталкивая полуосвежеванные останки как можно дальше, к отцовской двери.Теперь он мог свеситься с сиденья и нащупать телефон. И лишь запустив руку по локоть в темный проем, он вдруг с ужасом вспомнил, как весь день сквозь забытье к нему прорывалась знакомая трель. Тогда ему казалось, что это какой-то сон — а может быть, и вообще ничего не казалось, в том-то состоянии, — но сейчас Мишка вдруг осознал: все то время, пока он кусал, рвал и строгал отца, телефон больше не звонил. Ни разу.Наконец скользкими от крови и слизи пальцами он подхватил упрямый кирпичик. И долго боялся на него взглянуть.Экран был темен.Мишка, не дыша, нажал на кнопку включения.Телефон издал визгливую трель, легонько завибрировал, на экране появилась заставка, и……снова погас.Вторая и третья попытка тоже ни к чему не привели — только телефон выключался уже до заставки.На четвертый раз он уже вообще не отозвался. Наверное, его можно было как-то зарядить тут же, в машине — но Мишка не знал, как именно, и самое главное чем. На полу чавкала жижа из сгнившей плоти и свернувшейся крови, заднее сиденье представляло собой месиво из предметов — где найти нужный проводок?Мишка сунул телефон в карман, подобрал под себя ноги, потом потянулся, лежа грудью на торпеде — и ударил локтем в растрескавшееся стекло.Второго удара и не понадобилось — мальчика осыпало градом мелких осколков. Они запутались в слипшихся волосах, попали за шиворот — но Мишка не обращал на это внимания. Сопя от усилий, подтягиваясь на дрожащих от напряжения руках, он вылез на капот. Голова мгновенно закружилась от свежего воздуха — и Мишку вытошнило, обильно, мучительно, гнилым мясом, землей и желчью.Еще минут пять он так и стоял на четвереньках на капоте, трясясь мелкой дрожью, сплевывая слюни пополам с соплями — и только потом поднял голову. Ему повезло — машина не упала с моста, а съехала по насыпи вниз, в кусты. Шины пробороздили длинные рытвины в гравии и песке, кое-где обнажив арматуру и бетонные блоки. Если постараться, то можно попробовать попытаться залезть обратно, на дорогу…Мишка, обдирая руки и колени, начал карабкаться наверх. Острые камни больно кололи, пару раз он чуть не напоролся со всего размаху ладонью на арматурину, старый бетон крошился под сандалиями, покрытыми запекшейся кровью… Мишка полз и полз, то и дело соскальзывая обратно вниз, — но каждый раз, даже не давая себе возможности передохнуть, начинал опять путь наверх.Вокруг уже сгустилась ночь, луна светила прямо в спину и вокруг Мишки плясали безумные тени — и он вздрагивал в ужасе, что это тварь тянет к нему лапы.Внизу раздался шорох, стук — и через секунду дикий вой. В нем была злоба, ненависть и… разочарование?Мишка обернулся, глянув вниз — и чуть не скатился обратно, чудом уцепившись кончиками пальцев и вытянувшись в напряженную струнку.На машине металась тварь. Она прыгала по капоту, забиралась на крышу, залезала через выбитое лобовое стекло в салон, выползала обратно, обнюхивала — и кажется, даже лизала! — Мишкину рвоту… Она поняла, что упустила добычу, живую, такую когда-то близкую добычу — и теперь бесилась в бессильной ярости.Мишка осторожно переступил ногами. Из-под сандалика вывернулся камень и поскакал вниз, подпрыгивая и шурша. В какой-то момент он ударился об и так цепляющийся лишь краем кусок бетона — и вниз сошла целая лавина песка, гравия, металла и придорожного мусора.И тварь подняла голову. Ее глаза блеснули — Мишка мог поклясться, что счастьем! — она хрипло каркнула, подобралась — и единым прыжком преодолела расстояние от машины до насыпи.Мишка завизжал, срывая и так хрипящее горло, и полез быстрее.Тварь карабкалась за ним — он слышал ее сипение, слышал шорох и хруст скатывающегося гравия. И опять это ощущение удушья, опять этот странный сладковатый запах и вата, забивающаяся в голову, закладывающая уши…— Один-два-один-два, — начал пыхтеть Мишка себе под нос. — Один-два-один-два.Ему казалось, что так у него получается лучше, ловчее, что руки крепче цепляются за выступы, а ноги уже не так скользят.Рука-нога-рука-нога-рука-нога… Мишкино сознание сфокусировалось на движении конечностей — он видел, как на гравии темнеет его кровь, видел, как руки покрываются порезами, сплевывал забивающую рот каменную пыль — но он не ощущал ничего этого. Только движения. Вперед-подтянулся-вперед-подтянулся…Рука-нога-рука-нога-рука-нога… Что-то шоркнуло ему по пятке, потом еще и еще. Мишка пискнул и подобрал ноги, бросая взгляд вниз.Тварь была совсем рядом, она тянула к нему лапы, загребая пока лишь воздух — но до Мишкиных ступней ей оставались сантиметр-два.Мишка сунул руку в карман и швырнул в тварь мешающий телефон — не целясь, со всей силы, на которую только был способен. Видимо, тот попал твари в голову или куда-то около — та заклекотала, вздернула вверх тонкие лапы и опрокинулась назад, в скрежете гравия и облачках пыли скатываясь и скользя вниз.Мишка с удвоенным усилием стал перебирать руками и ногами. Он уже даже не считал — не хватало сил.Рука-нога-рука-нога-рука-нога…Вперед-подтянулся-вперед-подтянулся… Он вывалился на дорогу, тяжело дыша, хватая широко раскрытым ртом сухой пыльный воздух. Его шатало и трясло, но у него не было даже минуты, чтобы передохнуть — и он, сцепив зубы, встал на ноги. Его мутило, перед глазами плавали цветные пятна, мир кружился — как после долгого вращения на стуле, — но Мишка стоял, расставив руки в стороны, чтобы не упасть. Он понимал, что стоит ему лечь на асфальт — и он уже никогда не встанет.Вдалеке показались фары.— Эйхххрээээ! — крикнул Мишка. Из пересохшего горла вырвался только неразборчивый хрип, но он упрямо повторял, размахивая руками и выбегая на самую середину дороги. Конечно, конечно, этого нельзя было делать по всем правилам дорожного движения — но мальчик понимал, что на обочине его, в грязной, черной от крови одежде, в темноте попросту не заметят.— Эйххррр… — коротко сипнул он, переводя дыхание.Машина вильнула в сторону, объехав Мишку, и дала газу.— Эйхххх… — жалобно простонал он ей вслед.За спиной зашуршало и забормотало.Мишка обернулся. Тварь стояла на самом краю насыпи. Она тянула к нему лапы и манила, продолжая скалиться. В ее белесых блюдцах снова пульсировали гипнотизирующие зрачки, ее пальцы совершали какие-то пассы — а из темного провала рта в жадном нетерпении высовывался дрожащий тонкий длинный язык.— Нет! — крикнул Мишка, отскакивая назад. — Нет!Он зашарил взглядом, ища какую-нибудь палку. Нет, нет, просто так он не сдастся! Он будет бить, кусать, рвать зубами — о да, он уже научился рвать зубами! — но так просто он не сдастся этой дряни!Тварь мелко захихикала и стала потирать руки — точь-в-точь как давешняя муха.— Нет, — твердо сказал Мишка, оскаливаясь ей в ответ. — Нет.Он наклонился, согнувшись и подобравшись, словно для прыжка. Конечно, он не смог бы уже прыгнуть — его не хватало даже на лишний шаг, — но пусть тварь думает, что он полон сил! Пусть она испугается его! Пусть поймет, что он готов сражаться! Уши заложило от громкого гудка.Мишка обернулся: фары еще одной машины мигали в ритм надрывающегося клаксона.Это был второй шанс — и, может быть, последний.Мишка замахал руками и снова бросился на середину дороги — и заметив, как машина вильнула влево, кинулся ей наперерез. Он ловил автомобиль, как мяч в компьютерной игрушке — широко расставив руки, принимая всем телом.Взвизгнули шины, и Мишку ударило в грудь, подбросив в воздух.Краем меркнущего сознания он уловил где-то вдали разочарованный визг.И все стихло. ***— Нет, ты только подумай, — скороговоркой бормотала над его ухом какая-то девушка. Он лежал на чем-то упругом, это что-то знакомо тряслось. — Оль, только представь, Игорь его чуть не сбил! Точнее, сбил… ну как сбил… тормозил и задел… Да ты что, конечно, с собой взяли — не хватало еще, чтобы там окочурился! Сейчас в больничку отвезем… ну да, полиционерам тоже надо сказать, куда деваться… От цирка, что ли, какого отбился… говорю же, карлик какой-то! Слышь, дед, — затрясла она Мишку за плечо. — Дед, тебе сколько лет?— Семь, — пробормотал Мишка и провалился в долгий, без сновидений сон.
#ЕленаЩитинина
3 часть
***В машине было уже невозможно дышать. Отвратительные миазмы, которые пропитали кабину при появлении твари, стали только сильнее. Пахло скисшим молоком, гнилой картошкой, забытым в стиральной машинке бельем — Мишка уже не мог дышать носом, при каждом вдохе его мутило, поэтому теперь он жадно хватал воздух — или его жалкое подобие — широко раскрытым ртом.Он плохо понимал, какой шел час — с наступлением утра и после побега твари от первых солнечных лучей он забылся тяжелым полусном-полубредом и так до сих пор и не мог выбраться из него. Мишка выскальзывал из этого забытья, сосал землю — но, видимо, вчера та была пропитана недавним дождем, потому теперь в ней оставались лишь жалкие капли влаги, которых с каждым разом становилось все меньше и меньше. Желудок сводило от голода, выкручивало от случайно проглоченного песка — Мишка даже обмочился и подпустил немного жидкого и вонючего в штаны, от этого его первые несколько часов ужасно мучило чувство стыда, но потом, после очередного провала в липкое забытье, он забыл и об этом, сочтя за дурной сон.Очнулся он, лишь когда солнце начало катиться к закату. Раскалившаяся за день крыша дышала жаром, и Мишку спасало только то, что из открытого окна на него по земле тянул легкий ветерок, охлаждая разгоряченное тело, а сверху путь жару преграждал труп отца.Он лежал, уставившись в потолок и тупо моргая.В голове гулко пульсировало — наверное, передавило где-то сосуды на шее, — в ушах шумело, мысли бродили вяло и по кругу, лишь фиксируя происходящее.Жарко. Болит. Не чувствую. Пить хочу. Тяжело. Жарко. Нечем дышать. Потолок. Болит. Откуда-то сверху — наверное, с дороги, вылетев из-под колес какого-нибудь автомобиля, — щелкнул о стекло и запрыгал по капоту камешек.На лицо Мишке что-то упало. Что-то мелкое, колючее, лежало аккурат на верхней губе, под носом. Оно щекотало и кололось. Мишка скривился, сморщился, задергал губой, слизнул это что-то пересохшим и словно шерстяным языком.Больно кольнуло, и во рту стало солоно.«Стекло!» — в ужасе понял мальчик. Он изогнулся, глянув на лобовуху.Да, так оно и было. Истерзанное, потрескавшееся стекло, раскаленное на солнце, с наступлением вечерней прохлады не выдержало перепада температур и сдало позиции. Из него выпал маленький кусочек — отчетливо ярко виднелась прореха, буквально с ноготок, на фоне двоящегося и троящегося сквозь паутину трещин чернеющего неба.Это был конец.С наступлением темноты тварь снова явится — и уже ничто не помешает ей доломать стекло и забраться к Мишке. А может быть, и вытащить Мишку к себе, наружу…Он взвыл от ужаса — и тут же, чтобы не выдать себя этим воплем, вцепился зубами в то, что было ближе всего, — в плечо трупа. Перепревшая кожа поддалась практически мгновенно — и в зубах Мишки оказался кусок мяса. Он, в ужасе пискнув, тут же выплюнул вонючую мерзость, впрочем, упавшую ему же на шею, — но от скользнувшей в сознание мысли уже избавиться не мог. Если невозможно выбраться из-под отца, потому что тот слишком тяжелый, его нужно сделать легче, не так ли? Если он не может вытащить руку, то нужно просто освободить ей путь, да же?И прежде чем его остановил здравый смысл — хотя в семь лет он совершенно иной, чем, например, в тридцать семь — или же моральные установки — которые, впрочем, приобретаются гораздо позже, — Мишка снова вцепился зубами в плечо отца, на этот раз выгрызая себе дорогу.Полусгнившая на жаре и от присутствия твари плоть поползла, забив собою — вонючей и склизкой — Мишкин рот. Стало едко, как от самого противного лекарства — его чуть не стошнило, но он часто-часто — как учила мама — задышал через нос. Нельзя, чтобы его стошнило, нельзя! Он тогда попросту захлебнется! Вдох-выдох, выдох-выдох… Вдох-выдох…Постепенно тошнота отступила, оставив только жжение в глазах и щекотание в носу. Мишка понимал, что это ненадолго — и что со следующим приступом он не справится, — и поэтому с удвоенным усилием вгрызся зубами в тело.Он беззвучно плакал, глотал соленые и горькие слезы — но продолжал кусать и рвать, кусать и рвать, кусать и рвать… Он старался не думать о том, что именно кусает и рвет. Даже не о том, что это труп отца, а что это вообще мясо — гнилое, перепрелое мясо. Это всего лишь сладкая вата… да! это сладкая вата! бывает так, когда она долго пробудет на солнце, когда ты слишком много ее съешь, да и сама она окажется дурно приготовленной и пережженной — тогда она противна на вкус, даже отвратительна, она точно так же встает колом в горле и лезет обратно вместе с кислой и едкой слюной…Вата! Это вата! Мишка кусал и рвал, рвал и кусал… Вата! Вата! Всего лишь вата.Склизкое и влажное летело ему в лицо, падало на шею и плечи, слепляло ресницы. Мишка продолжал рвать и кусать, кусать и рвать.Наверное, в какой-то момент его вырвало — но он просто не понял этого, ведь его рот и так был набит самой невообразимой мерзостью, какую только можно было себе представить.Он выгрызал себе — а точнее, правой руке — путь к свободе. Часть отца, которую он так самозабвенно глодал, становилась все легче и легче. Вот уже тиски тяжести отпускают руку. Вот ее уже можно сдвинуть на миллиметр. Вот уже на сантиметр. Вот уже можно подпихнуть к себе…Рука сдвинулась совсем ненамного и так еще пока и оставалась под телом — но Мишка уже мог повернуться на правый бок.Труп отца качнулся, издав глубокий тяжелый вдох, к смеси запахов в салоне прибавилась вонь свежего дерьма — но Мишка ничего не ощущал. Его нюх, вкус и даже слух притупились, уступив место зрению и — в большей степени — осязанию. Мишкино сознание было там — в его руках, теле и зубах. Укус-выплюнуть-шевельнуть. Укус-выплюнуть-шевельнуть. Укус-выплюнуть-шевельнуть…Еще поворот на бок, еще…Труп снова покачнулся, больно ударив Мишку по скуле оскаленными зубами — но в ту же секунду в левую руку ворвался сонм раскаленных игл, а она сама вяло и тяжело сползла по Мишкиному боку.Теперь у него были свободны обе руки.Понадобилось еще минут пять-десять — Мишка совершенно не ощущал времени, его подгоняло стремительно чернеющее небо, — чтобы пальцы наконец стали шевелиться.Он стал спихивать тело отца с себя — но оно было еще слишком тяжелым. Мишка извивался под ним, как полураздавленный червяк, но ничего поделать не мог.Телефон! Можно позвать на помощь!Он опустил руку вниз, пытаясь вслепую нащупать на полу телефон — но пальцы соскальзывали с корпуса, а сам телефон уплывал все дальше и дальше под сиденье. Мишке никак не удавалось его подцепить.В отчаянии он начал размашисто, круговыми движениям, шарить под креслом, в надежде на то, что наткнется хоть на что-то стоящее. Под пальцами перекатывался какой-то мелкий мусор, песок, камешки, монетки, скрепки, смятые бумажки — видимо, чеки, — что-то твердое и плоское…Стоп.Что-то твердое и плоское?Мишка, закусив губу и покраснев от натуги, стал выворачивать это «что-то» из-под кресла. Оно тоже выкручивалось из пальцев — точь-в-точь как телефон, — но лежало при этом гораздо удобнее.Наконец, он ухватил это за угол и осторожно, чтобы оно не выскользнуло, поднес к глазам.Планшет.От сильного удара во время аварии он треснул аккурат по рамке. Стекло — «горильный глаз», кажется, так назвал его папа — осталось целым, но отошло от корпуса. Кнопка включения люфтила под пальцами, качелька громкости была провалена внутрь. Планшет не работал.Мишка хотел было расстроенно отшвырнуть его в сторону — но вдруг задумчиво и оценивающе смерил его взглядом.А потом примерился и ударил им по торпеде так, что корпус, жалобно хрустнув, отлетел в сторону, оставив в его пальцах стекло.Твердое и острое стекло. Маме нравилось, когда Мишка помогал ей на кухне. Правда, единственное, что она ему разрешала, это вытирать мокрые тарелки полотенцем. Как бы он ни просил дать самостоятельно нарезать хотя бы чуть-чуть колбасы или огурец, мама отвечала, что нож не для малышей, что Мишка обязательно порежется или испортит продукт. Что она его всему научит — но потом, когда он станет постарше.Когда он срезал первый пласт с тела отца, из раны потекло что-то прозрачное, с прожилками желтизны. Мишка судорожно сглотнул и закрыл глаза, а потом неимоверным усилием воли — даже и не зная, что же, собственно, такое «воля» — заставил себя открыть их. И снова срезал кусок.Под острыми краями стекла плоть поддавалась легче, чем сдиралась маленькими зубами. Мишка строгал и строгал — опять впав в какое-то бессознательное состояние: его психика надежно берегла себя. Взмах-срез-откинуть в сторону. Взмах-срез-откинуть в сторону. Взмах-срез-откинуть в сторону…Он даже с каким-то подобием любопытства стал рассматривать обнажающиеся молочно-белые кости. Они были совершенно не похожи на куриные или рыбьи — лишь однажды что-то подобное вываривалось у мамы в большой кастрюле, при этом отвратительно воняя. Мама в этот момент хвасталась по телефону подруге про «удачно ухваченные свиные ляжки». Мишка тогда залез на табуретку, глянул в кастрюлю, поморщился от запаха и зрелища — и ушел обратно в комнату, играть.Попадая на кость, стекло опасно скрипело, и Мишка каждый раз подносил его к лицу, проверяя, не треснуло ли. На острой кромке уже появились зазубрины — и Мишка боялся, как бы оно не рассыпалось у него в руках. Он обмотал руку какой-то тряпкой, найденной на полу под сиденьем, поэтому держал свое орудие очень неловко и неуклюже, нередко промахиваясь мимо цели.Взмах-срез-откинуть в сторону. Взмах-срез-откинуть в сторону. Взмах-срез-откинуть в сторону… Наконец большая часть отца, мелко настроганная, громоздилась на полу у сидений.Мишка — все, что он делал, происходило в абсолютной тишине, словно он забыл, каково это — издавать хоть какие-то звуки, — шумно выдохнул и засучил ногами, сталкивая полуосвежеванные останки как можно дальше, к отцовской двери.Теперь он мог свеситься с сиденья и нащупать телефон. И лишь запустив руку по локоть в темный проем, он вдруг с ужасом вспомнил, как весь день сквозь забытье к нему прорывалась знакомая трель. Тогда ему казалось, что это какой-то сон — а может быть, и вообще ничего не казалось, в том-то состоянии, — но сейчас Мишка вдруг осознал: все то время, пока он кусал, рвал и строгал отца, телефон больше не звонил. Ни разу.Наконец скользкими от крови и слизи пальцами он подхватил упрямый кирпичик. И долго боялся на него взглянуть.Экран был темен.Мишка, не дыша, нажал на кнопку включения.Телефон издал визгливую трель, легонько завибрировал, на экране появилась заставка, и……снова погас.Вторая и третья попытка тоже ни к чему не привели — только телефон выключался уже до заставки.На четвертый раз он уже вообще не отозвался. Наверное, его можно было как-то зарядить тут же, в машине — но Мишка не знал, как именно, и самое главное чем. На полу чавкала жижа из сгнившей плоти и свернувшейся крови, заднее сиденье представляло собой месиво из предметов — где найти нужный проводок?Мишка сунул телефон в карман, подобрал под себя ноги, потом потянулся, лежа грудью на торпеде — и ударил локтем в растрескавшееся стекло.Второго удара и не понадобилось — мальчика осыпало градом мелких осколков. Они запутались в слипшихся волосах, попали за шиворот — но Мишка не обращал на это внимания. Сопя от усилий, подтягиваясь на дрожащих от напряжения руках, он вылез на капот. Голова мгновенно закружилась от свежего воздуха — и Мишку вытошнило, обильно, мучительно, гнилым мясом, землей и желчью.Еще минут пять он так и стоял на четвереньках на капоте, трясясь мелкой дрожью, сплевывая слюни пополам с соплями — и только потом поднял голову. Ему повезло — машина не упала с моста, а съехала по насыпи вниз, в кусты. Шины пробороздили длинные рытвины в гравии и песке, кое-где обнажив арматуру и бетонные блоки. Если постараться, то можно попробовать попытаться залезть обратно, на дорогу…Мишка, обдирая руки и колени, начал карабкаться наверх. Острые камни больно кололи, пару раз он чуть не напоролся со всего размаху ладонью на арматурину, старый бетон крошился под сандалиями, покрытыми запекшейся кровью… Мишка полз и полз, то и дело соскальзывая обратно вниз, — но каждый раз, даже не давая себе возможности передохнуть, начинал опять путь наверх.Вокруг уже сгустилась ночь, луна светила прямо в спину и вокруг Мишки плясали безумные тени — и он вздрагивал в ужасе, что это тварь тянет к нему лапы.Внизу раздался шорох, стук — и через секунду дикий вой. В нем была злоба, ненависть и… разочарование?Мишка обернулся, глянув вниз — и чуть не скатился обратно, чудом уцепившись кончиками пальцев и вытянувшись в напряженную струнку.На машине металась тварь. Она прыгала по капоту, забиралась на крышу, залезала через выбитое лобовое стекло в салон, выползала обратно, обнюхивала — и кажется, даже лизала! — Мишкину рвоту… Она поняла, что упустила добычу, живую, такую когда-то близкую добычу — и теперь бесилась в бессильной ярости.Мишка осторожно переступил ногами. Из-под сандалика вывернулся камень и поскакал вниз, подпрыгивая и шурша. В какой-то момент он ударился об и так цепляющийся лишь краем кусок бетона — и вниз сошла целая лавина песка, гравия, металла и придорожного мусора.И тварь подняла голову. Ее глаза блеснули — Мишка мог поклясться, что счастьем! — она хрипло каркнула, подобралась — и единым прыжком преодолела расстояние от машины до насыпи.Мишка завизжал, срывая и так хрипящее горло, и полез быстрее.Тварь карабкалась за ним — он слышал ее сипение, слышал шорох и хруст скатывающегося гравия. И опять это ощущение удушья, опять этот странный сладковатый запах и вата, забивающаяся в голову, закладывающая уши…— Один-два-один-два, — начал пыхтеть Мишка себе под нос. — Один-два-один-два.Ему казалось, что так у него получается лучше, ловчее, что руки крепче цепляются за выступы, а ноги уже не так скользят.Рука-нога-рука-нога-рука-нога… Мишкино сознание сфокусировалось на движении конечностей — он видел, как на гравии темнеет его кровь, видел, как руки покрываются порезами, сплевывал забивающую рот каменную пыль — но он не ощущал ничего этого. Только движения. Вперед-подтянулся-вперед-подтянулся…Рука-нога-рука-нога-рука-нога… Что-то шоркнуло ему по пятке, потом еще и еще. Мишка пискнул и подобрал ноги, бросая взгляд вниз.Тварь была совсем рядом, она тянула к нему лапы, загребая пока лишь воздух — но до Мишкиных ступней ей оставались сантиметр-два.Мишка сунул руку в карман и швырнул в тварь мешающий телефон — не целясь, со всей силы, на которую только был способен. Видимо, тот попал твари в голову или куда-то около — та заклекотала, вздернула вверх тонкие лапы и опрокинулась назад, в скрежете гравия и облачках пыли скатываясь и скользя вниз.Мишка с удвоенным усилием стал перебирать руками и ногами. Он уже даже не считал — не хватало сил.Рука-нога-рука-нога-рука-нога…Вперед-подтянулся-вперед-подтянулся… Он вывалился на дорогу, тяжело дыша, хватая широко раскрытым ртом сухой пыльный воздух. Его шатало и трясло, но у него не было даже минуты, чтобы передохнуть — и он, сцепив зубы, встал на ноги. Его мутило, перед глазами плавали цветные пятна, мир кружился — как после долгого вращения на стуле, — но Мишка стоял, расставив руки в стороны, чтобы не упасть. Он понимал, что стоит ему лечь на асфальт — и он уже никогда не встанет.Вдалеке показались фары.— Эйхххрээээ! — крикнул Мишка. Из пересохшего горла вырвался только неразборчивый хрип, но он упрямо повторял, размахивая руками и выбегая на самую середину дороги. Конечно, конечно, этого нельзя было делать по всем правилам дорожного движения — но мальчик понимал, что на обочине его, в грязной, черной от крови одежде, в темноте попросту не заметят.— Эйххррр… — коротко сипнул он, переводя дыхание.Машина вильнула в сторону, объехав Мишку, и дала газу.— Эйхххх… — жалобно простонал он ей вслед.За спиной зашуршало и забормотало.Мишка обернулся. Тварь стояла на самом краю насыпи. Она тянула к нему лапы и манила, продолжая скалиться. В ее белесых блюдцах снова пульсировали гипнотизирующие зрачки, ее пальцы совершали какие-то пассы — а из темного провала рта в жадном нетерпении высовывался дрожащий тонкий длинный язык.— Нет! — крикнул Мишка, отскакивая назад. — Нет!Он зашарил взглядом, ища какую-нибудь палку. Нет, нет, просто так он не сдастся! Он будет бить, кусать, рвать зубами — о да, он уже научился рвать зубами! — но так просто он не сдастся этой дряни!Тварь мелко захихикала и стала потирать руки — точь-в-точь как давешняя муха.— Нет, — твердо сказал Мишка, оскаливаясь ей в ответ. — Нет.Он наклонился, согнувшись и подобравшись, словно для прыжка. Конечно, он не смог бы уже прыгнуть — его не хватало даже на лишний шаг, — но пусть тварь думает, что он полон сил! Пусть она испугается его! Пусть поймет, что он готов сражаться! Уши заложило от громкого гудка.Мишка обернулся: фары еще одной машины мигали в ритм надрывающегося клаксона.Это был второй шанс — и, может быть, последний.Мишка замахал руками и снова бросился на середину дороги — и заметив, как машина вильнула влево, кинулся ей наперерез. Он ловил автомобиль, как мяч в компьютерной игрушке — широко расставив руки, принимая всем телом.Взвизгнули шины, и Мишку ударило в грудь, подбросив в воздух.Краем меркнущего сознания он уловил где-то вдали разочарованный визг.И все стихло. ***— Нет, ты только подумай, — скороговоркой бормотала над его ухом какая-то девушка. Он лежал на чем-то упругом, это что-то знакомо тряслось. — Оль, только представь, Игорь его чуть не сбил! Точнее, сбил… ну как сбил… тормозил и задел… Да ты что, конечно, с собой взяли — не хватало еще, чтобы там окочурился! Сейчас в больничку отвезем… ну да, полиционерам тоже надо сказать, куда деваться… От цирка, что ли, какого отбился… говорю же, карлик какой-то! Слышь, дед, — затрясла она Мишку за плечо. — Дед, тебе сколько лет?— Семь, — пробормотал Мишка и провалился в долгий, без сновидений сон.
#ЕленаЩитинина
Следующая публикация
Комментарии 2