Осенние листья хрустели под подошвой, схваченные морозом. Всё как и положено – с первым днём месяца листопада улетели на юга большим клином журавли, обещая скорый приход холодов. Самое время достать тулуп потеплее – в овчинном кожухе уже очень зябко, особенно поутру, особенно в лесу.

Ни тулупа, ни кожуха Éлеш не имел, так что шёл в шерстяной рубахе и тёплой безрукавке мехом вовнутрь. И холодно ему не было – грело горячее сердце, которое есть у всякого, кто молод и влюблён, да любовь свою доказать стремится.

Шёл он в лес, поудобнее перехватив рогатину и плетеную корзинку для ягод. Шёл и был горд собой – встал раньше всех да глубже всех в лес направился, к болотам с огоньками, что горят там всю ночь и уходят на покой на рассвете. Болота эти, ощетинившиеся обломанными берёзами и чахлыми елями, местные не любили, избегали, звали Дурными и не ходили без острой нужды, ведь ягоды – клюкву, бруснику и морошку – можно собрать и в другом месте. Зачем идти туда, где ночью пляшут по кочкам бесы и болотники? Того и гляди встретишь какое лихо.

Нет уж, на болотах близ села тоже ягоды, пусть и не такие крупные и сочные, а растут. И всем они нравятся.

Кроме Елеша. Сегодня он шёл за самыми красивыми ягодами, что в лесу водились. За ягодами для Зарянки. И других ему не надо было.

Пришёл он к Дурному болоту.

Дорогу, как и все мальчишки, он знал с детства, но не ходил, боялся, и только страшные истории об этом месте слушал, когда другие рассказывали, сильно их приукрасив. Оттого казалось болото жутким до невозможного, чуть ли не людоедским. Хоть ночью, хоть днём.

Но сейчас, когда Елеш увидел всё своими глазами, и сквозь светлые осенние тучи пробивалось робкое утреннее солнце, в кочках не чудились изогнутые мохнатые спины болотников, и вода между ними блестела совсем нестрашно. Обступили топь неровной стеной ели, осины да берёзы.

То тут, то там расползлась по воде трясины хрупкая корка первого льда – изумруд, золото и медь листьев и трав серебрились робким морозом.

— Красота-то какая, – выдохнул Елеш и невольно залюбовался Дурным местом. Так ему захотелось это всё запомнить и в памяти отпечатать, что замер, во все глаза глядя на картину.

Хоть бери да пиши, пока волшебство не развеялось. Быстро, наброскам.

А как же ягоды? Да и это успеется, и никуда они не денутся. Некому зариться. Ведь кто ещё решится сюда пойти? Есть ли в их селе ещё один такой влюблённый? Или дурак?

— … дурак и есть! – как-то хохотала Заряна, глядя на распухшие пальцы Елеша. Тот пунцовел щеками и совал руки в выданный горшок с колодезной холодной водой. Но не жаловался. Сама же Заряна сидела рядом и вынимала из крынки тонким пальцем грубо сломанные пчелиные соты. Конечно, завсегда можно пойти к дядьке на пасеку и попросить у него лакомство, но мёд лесной и дикий был особой радостью. Тем более когда его добывали для тебя, рук своих не жалея. Заряне было чуточку совестно – уж лучше бы Елеша пчёлы за нос укусили и щеку, как других юношей на прошлой неделе. Вернулись они без добычи и с лицами, похожими на вылезшее из кадки тесто. Визгу было! Словно девки какие, у подруг зеркальца выпрашивали, чтоб узнать, так ли страшны стали. Сидели потом с примочками из тёртой картошки – их до сих пор только Драниками и звали.

Елеш же красотой никогда не славился: сероглазый, русоволосый, ни худой, ни толстый, ни низкий, ни высокий. Но с лица воды не пить. Так что быть покусанным не боялся. Но руки… руки ему беречь стоило. Таких ловких рук ни в их большом селе, ни в Белокаменном граде не было. Один он такой.

Оттого и злилась Зарянка, что Елеш себя не уберёг. Соты он ей добыл, конечно, и даже не просил угостить и поделиться, и на боль не сетовал – она сама всё поняла и вынесла колодезной воды и отвара лечебного. Но теперь целых пару дней ничего ему не сделать – ни проволоки в филигрань согнуть, ни бус из стекла выдуть или серьги латунные отчеканить. А Заряна так хотела в обновке с отцом в град поехать! Дудки. Эх. Дурак.

Хотя бы мёд вкусный, на том и спасибо.

Ела она молча и хмуро, но предложила один кусок Елешу.

Тот согласился и жевал, любуясь Заряной. Глаза её были чуть темнее этих сот, а волосы точно пшеничное поле, и даже нахмуренные брови и мёд на носу никак не портили девичьей красоты.

А красоту он любил. Что девичью, что рукотворную из металла и каменьев. Но больше прочего – такую как на болоте, природную. Даже паутинка на чахлой еловой лапе, покрывшаяся серебром, была для него красивее самого дорого кружева с ярмарки. А уж блестит-то как!

Вот бы повторить это в филигранном ажурном узоре.

Отложив рогатину, Елеш достал из корзины белёную тряпицу да тонкий-тонкий угольный кусочек – специально их с собой носил, на вот такие случаи.

Старался он сильно, аж язык от усердия высунул, срисовывая тонкие изгибы линий, завитки, сеточку и капли.

Красиво вышло, легко и изящно. Не хватает только чего-то яркого и вплетённого в кружево… ягод!

Елеш завертел головой. Он всяко по клюкву и морошку сюда пришёл, так что отберет парочку самых красивых, докончит узор и уже после этого приступит к главному делу.

Юноша пристроил свои рисунки у снятой безрукавки и аккуратно стал пробираться к кочкам. Прыг. Скок. Прыг!

Вот он уже и на болоте. Сидит, словно жаба. Разве что не квакает. Набрал в суму ягод и несколько листов морошки сорвал, уж очень красивые. Хорошо бы их тоже дорисовать.

— Ах ты ж про́пасть! – только теперь Елеш понял, что рогатина у ели осталась. И как же возвращаться? Также прыгать и сумой с ягодами размахивать? Хоть бы не уронить.

Мох и трава, покрывшись инеем, заскользили под его подошвой и, Елеш, словно курёнок, нелепо взмахнув руками в стороны, плюхнулся в трясину.

— Вот гадство! – ударил кулаками по грязной воде, засучил ногами и попытался сделать гребок. Но трясина не речка, из неё не уплыть.

Вот не зря же никогда по одному на болота не ходят. Тем более, на это!

Трясина обнимала его, липла к ногам и пеленала, словно холодная и мокрая простыня. Путала ноги и мерно, но верно тащила вниз.
Елеш завертелся, ища поблизости кочку, за которую мог бы уцепиться.

— Помогите! Спасите! Помог… эй!

Он больше не был один.

Возле его сложенных вещей сидела незнакомка. Не простая деревенская девка, а боярышня – не меньше. Страх мешал разглядеть детали, но медно-зелёный наряд её сиял, словно его расшили мельчайшими каменьями. Рыжая коса змеилась по груди и терялась в невысокой траве – боярышня присела у его нехитрой поклажи и глядела в его же рисунки.

И словно не слышала и не видела его, обернувшись лишь на повторный крик о помощи:

— Это твоя работа?

— Что? Это... помоги, прошу, помоги!

— Твоя или нет?

— Подай рогатину, прошу тебя!

— Твоя?

— Да!

Боярышня выпрямилась и сложила руки на груди:

— А на стенах рисовать тоже можешь?

— Я… да, м-могу…

— Тогда я помогу, коль ты тоже мне поможешь кое с чем. И ещё такое, – она встряхнула тряпицу с рисунком, – для меня выполнишь.

— Что хочешь – сделаю, только помоги!

— Договорились, – спасительница топнула ножкой и трясина похолодела, затвердела.

Елеш почувствовал, как его пальцы кусает покрывший воду лёд, как он хватает рукава рубахи.

Он дёрнулся, точно выброшенная на берег рыба, подтянулся и выбрался на застывшую поверхность. Не доверяя внезапно затвердевшему болоту, быстро пополз к берегу.

Грязный, дурно пахнущий илом, напуганный и раскрасневшийся, он привалился к дереву и глядел на спасительницу:

— Б… б… благодарю тебя, боярышня.

— Я – Госпожа.

— Кто? – не понял Елеш, и дева приосанилась. Платье её, медно-изумрудное, с двойными рукавами до самой земли, засеребрилось, словно, как и весь лес, было покрыто инеем. Лицо Госпожи обрамляли резные височные кольца с янтарём и камнем-змеевиком, а на голове красовался венец.

«И правда, Госпожа», – поспешил поклониться юноша.

— Я – Госпожа Морозных Узоров, и я спасла тебя. А долг платежом красен. Пойдём со мной… – она вопросительно подняла бровь.

— Елеш, – нервно сглотнул он.

Госпожа согласно кивнула, и мир качнулся, а Елеш словно опять провалился в болото.

Дворец Госпожи менялся.

Когда Елеш только прибыл сюда, стены большого чертога были коричневыми и медными, с малахитовыми кронами-потолками. Полы устилали мягкие ковры. Тёплые, словно согретая солнцем поляна, они манили скинуть обувь и ходить так, чувствуя всё босыми ногами. На что Госпожа и дала добро. Но предупредила, что так будет недолго и вскоре пол, как и стены, переменятся.

Елеш и сам об этом догадался, когда однажды вышел на широкий балкон и увидел, как облысели лиственные деревья, оставив голыми тёмные ветви. Теперь хоромы окружал сочный вечнозелёный лес с серебристой проседью снега. Стены во дворце стали такими же, а зелёный ковер сменился осенне-рыжим и шуршащим. Наступил месяц хладень.

Только в одной горнице стены менялись не под стать окружающему миру, а по велению самого Елеша. Высокая складная лестница ползла вдоль стены на которой появлялись линии деревьев и очертания птиц. Ветви тянулись вверх, кудрявились чёрными набросками листьев и цветов. Змеился девичий виноград. Пока что светлый и дощатый пол обрастал линиями будущих ромашек и маков.

Цвет у них будет, но чуть позже.

Сейчас же, завершив очередной узор в выделенной Летней горнице, Елеш ждал возвращения Госпожи, шёл с ней пить чай и любоваться изменившимся рисунком стен.

Разлапистые узоры изморози на окне, серебро на еловых лапах и паутинке, первая седина на осенних травах и снежинки на ресницах – всё это была её забота. Госпожа Морозных Узоров дело своё знала и любила. Каждый год с наступлением осени она готовилась раскрасить мир серебром, выбирала рисунок и линии для грядущей смены сезона. Рисовала так и эдак.

Но для неё не рисовали никогда.

— Что же, мне идёт, как думаешь?

— Вы так красивы, что я, боюсь, не смогу сделать ничего подходящего, – скромно принимал похвалу Елеш, когда Госпожа с удовольствием примерила созданное им ожерелье. Тонкая филигрань легла на грудь точно паутинка с алыми ягодами клюквы. Сочно-зелёный с серебром наряд и тёмная с проседью коса делали деву старше и статнее, но не умоляли её красоты. Так бывает прекрасен и суров предзимний лес.

— А скажи мне, Елеш, зазноба твоя краше меня? – изогнула соболиную бровь хозяйка терема и гость её смущённо потупился:

— Откуда знаете про неё, Госпожа?

— Как не знать-то? Вы же сами то болото Дурным зовёте. И ты, пусть и неглуп, а пошёл на него за ягодами, один пошёл. Не поверю, что на спор это сделал или что другой брусники и клюквы в окрестностях не нашлось. Сама их, в утро нашей встречи, по всему лесу инеем укрывала и серебрила. Или ты так сильно ягоды любишь?

— Не люблю, Госпожа. Мне больше яблоки по душе.

— Что же… пошёл ты туда не просто так, верно?

— Верно.

— Любишь её?

— Люблю.

— А она тебя – нет, видимо. Раз послала в такое место.

— Нет, что вы! – Елеш даже вскочил, но растерялся под насмешливым взглядом и опустился на лавку. Госпожа, словно ни в чём ни бывало, обняла пальцами тонкостенную чашку, каких Елеш ещё никогда ни в их селе, ни в городе не видал, и позволила гостю оправдаться:

— Любит она меня, сердечно любит! Я это… сам. Сам решил ягод тех добыть.

Он разволновался и взял из резной плошки клюкву в сахаре, подул на неё, потёр, возвращая ягодам сочный алый цвет. Мозолистым пальцем аккуратно выложил ягоды в ряд на своей неширокой ладони и Госпоже показал.

— Видите? Ягоды как бусы. Я Зарянке такие подарил, только не из ягод, а стеклянные. На самоцветы денег у меня пока что нет, но я бусы из стекла сделал. Они были яркие и блестящие, словно эта клюква. Милая моя радовалась подарку и носила им всем девицам на зависть. Мол, вот какой жених у неё рукастый.

Елеш поджал губы.

— Да только на одном из гуляний очень уж много плясали и бегали. Видать, зацепилась за что-то Зарянка и нить порвала, бусы рассыпались, и найти их не смогли. Я хотел ей ещё таких сделать, но она сказала, что и их потеряет. И знак это дурной, и вообще, видать, не крепка моя любовь, раз так быстро подарок мой от неё ушёл. Да и сами бусины не такие уж они красные, если их найти не смогли, – горестно хлебнул чаю.

— Вот я и хотел её самой лучшей клюквой задобрить, чтоб не злилась, пока другие бусы не придумаю, чтоб крепче прошлых были и ещё краше. А на Дурном болоте самая большая клюква и брусника, это все знают.

Он отколол от воротника рубахи иглу, которую всегда носил с собой, и нанизал ягоды. Красивые маленькие красные кругляшки, но не те, что желались.

Но даже клюква с Дурного болота едва ли стала бы утешением взамен утраченному подарку. Елеш же так хотел, чтоб Зарянка опять ему улыбалась, а не поджимала обиженно губы из-за утраченных бус, что готов был рискнуть.

И теперь он здесь, в дивном тереме.

— Вот вернусь, заработаю денег, накуплю самоцветов, и, быть может, из них что-то особенное да получится…

— И тогда она тебя полюбит? За самоцветы? За подарки?

— Да чего ж за подарки! Она и так любит, просто… просто так оно положено. Внимание оказывать да радовать её всячески. Красоту она любит, вот я и...

— А ты её тоже за красоту любишь, так выходит? – перехватила Госпожа иглу с ягодами.

— Нет! Не только… Заряна, она такая, как лето, как солнце и травы в поле. И добрая такая, и когда смеётся – словно бубенцы звенят, и…

— И любовь свою ты ей уже подарил, понятно. И ей мало.

— Нет, ей…

— Может, тогда сердце подаришь? Взамен стекла и самоцветов?

— Как… ой! – Елеш дёрнулся от неожиданной боли, по привычке потянув к себе ладонь, но Госпожа держала цепко. Не ожидалось от таких изящных пальцев такой силы – вцепилась, точно клещами, в его запястье, и не отпускала, пока с уколотого пальца юноши не упали несколько алых капель на чеканный поднос. Госпожа пододвинула его к себе и, наклонившись, тяжело выдохнула. Холодок пробежался по тёплой горнице, ледяными росчерками узоров скользнул по окну, стенам и столу. На какой-то миг серебристый поднос покрылся белой ледяной коркой и тут же оттаял. Хозяйка терема толкнула ногтём три красные бусы. Они покатились по металлической чеканке, зазвенели, заискрили алыми боками, заблестели хрусталём.

Елеш поймал их и вгляделся в немом восхищении.

Вот так Госпожа! Вот так волшебница! Ему самому ни за что не создать таких бус – словно ягоды в сахаре, огонь подо льдом, живая кровь в стекле. Ни в граде Белокаменном, ни на ярмарках мастеров искусных не видал он такого.

— Благодарю тебя, Госпожа! Сердечно благодарю, – Елеш порывисто схватил её ладони. Тонкие губы разомкнулись в тёплой улыбке и щёки суровой владычицы морозов чуть заалели, она легко отмахнулась.

— Ладно тебе, ладно. Вижу, что любишь её и готов на многое. До конца нашего договора, так и быть, помогу тебе бусы собрать, обрадуешь свою ненаглядную. Коль уж ей это так надо. А ты мне лето подари, умелец, мне от него теплее будет.

Елеш согласно кивнул, сжимая в одной ладони холодные бусы, а в другой тёплые пальцы Госпожи.

И хозяйка терема, и деревья вокруг него переоделись в белое. Пушистый снег барской соболиной шубой обнимал лес, а меховая накидка на изящных женских плечах казалась свежевыпавшим снегом. По возвращению со своих морозных дел Госпожа сбрасывала меха, оставаясь в льдисто-голубом с перламутром платье. Она почти сливалась со стенами своего терема – такими же узорчатыми, как ткань её наряда, словно изморозь поутру на окне после крепкого мороза. Белые волосы и жемчужные нити, обрамляющие лицо, делали её совсем холодной. Но только до тех пор, пока она не начинала смеяться, глядя на то, как Елеш гоняет спрыгнувшего со стены зайца, или когда подпевала ожившим птицам из Летней горницы. Голос у Госпожи был не такой тонкий и звонкий как у Заряны. Он походил на полноводную реку, чистую и глубокую, и красиво перекликался с хрустальным звоном их шагов по терему – тёплый травяной ковёр уступил место нескользкому белёсому льду с голубыми прожилками. Точно по замёрзшему озеру идёшь. Елеш поначалу ступал с опаской, но быстро привык.

Да он ко всему привык за пару месяцев – и к стенам терема, которые меняются день ото дня. И к голубоглазой Госпоже. Сколько бы зима ни серебрила её наряды и волосы, а глаза оставались такими же холодными, словно морозное небо, но теплели, стоило Елешу и морозной волшебнице засесть за чай с самоваром и завести беседу.

Ягод на столе больше не было и, к своему удивлению, Елеш был этому очень рад. Он лакомился сладкими печёными и кисловато-хмельными мочёными яблоками, румяными пирожками и сытными пирогами. Таких угощений даже его матушка при жизни не готовила. И Зарянка тоже.

Он никогда не видел, чтоб на руках или одежде Госпожи были следы муки. Да и куда ей, не для такой барышни это дело! Но ей самолично это и не нужно делать… Пусть она и не приготовила, а наколдовала – всё ж ему было приятно.

Так оно и шло. Днём Елеш рисовал стены Летней горницы – они уже почти готовы были. Остались лишь цветы в поле, не так уж много работы. Да он всё оттягивал момент последнего мазка, и сам не знал, почему.

Вечерами же он встречал Госпожу в большом чертоге. Она об этом не просила, но ему нравилось смотреть, как распахивается дверь и, словно созданная из порыва метели, хозяйка зимнего волшебства возникала на пороге. Стряхивала с пальцев серебристые искры, топнув ножкой, отгоняла за порог морозные узоры, что тянулись за ней с улицы в терем, словно тот вьюнок по забору.

Каждый вечер после их посиделок Елеш показывал Госпоже, как продвигается работа над Летом, а она колола ему палец, дышала льдом и ссыпала в измазанную красками ладонь три ярко-красные бусины. Нить уже стала длинной и тяжёлой, звенела хрусталём в Елешевой сумке, сияла под солнцем и переливалась, точно сочные ягоды клюквы. Места для новых бусин почти не осталось, и Елеш ждал, когда Госпожа отдаст ему последние три.

— Думаю, завтра твой дар для зазнобушки будет готов. Много ли рисовать осталось? – хозяйка терема подула, остужая ароматный земляничный чай. Не волшебством подула, а так, по-простецки округлив бледные щёки, словно девчонка. Чай всё равно оставался горяч.

— Я тоже почти всё, самая малость осталась… если тебе всё понравится, конечно.

— Вот и поглядим. Славно будет, если завтра домой вернёшься. Как раз к празднику.

— Празднику?

— Морозов день, конец года.*

— А ведь и правда! Наверняка и ель-древо среди города поставили да всяким украсили, хоровод завтра водить будут и прощаться со всем плохим и благодарить хорошее. Самый холодный день и самая длинная ночь же. Всё село этот праздник любит, – сам себе удивился Елеш. И как он мог забыть о нём? Всегда же любил и первым приносил лошадок и зайчиков из глины и дерева, на которые всякий мог бы своё желание и страхи нашептать, на еловую лапу повесить и потом, по прошествии праздника, сжечь.

Он совсем потерялся в месяцах. Сколько их уже прошло? Коль посчитать, так и не долго совсем, всего парочка. А если подумать… словно вечность тут находится.

Ну, ничего. Уж скоро и вернётся. Дом замёрз за это время, долго отогреваться будет. И каша скисла, наверное, во всей комнате смрад стоит, эх.

То ли дело – здесь. Тепло, светло, красиво, вкусно. Что ни вечер – новые чудеса на стенах, разговоры о том да сём. И вроде не один ты, а и бежать куда по первому зову не надо – ни мёд у пчёл отбивать, ни ожерелье порванное искать.

Хорошо как-то.

Только Зарянки нет. Понравилось бы ей здесь? Наверное, да. Сказки и чудеса она любила, да и наряды Госпожи пришлись бы по вкусу. И поющие на стенах птицы. Хотя сами стены… не интересно ей, какое там дерево листья скинуло, а какое покрылось льдом вместе с не осыпавшейся гроздью рябины.

— Каждую осень яблоки краснеют, и рябина застывает на морозе. Елеш, ну правда, ничего не меняется же. Лучше покажи, что ты там для торгов выдул из стекла такое красивое? – отмахивалась его любимая. Насильно мил не будешь же. Мало ли кому что не нравится. Он вот яблоки любит, а она – клюкву, и ничего дурного в этом нет. Зато Зарянке по сердцу то, что он умеет делать своими руками. Правда, едва ли она оценила бы Летнюю горницу. Нарисованный сад и поле она сама видела каждый год. Ловила румянец под красным солнцем, лежала в пахучих травах и плела с подружками венки и цветов, собирала урожай. Скучно ей такое, подумаешь, нарисованное. Дерево и дерево.

— Это вишня? – Госпожа тронула изогнутый ствол и нарисованные алые плоды. Они были как настоящие, разве что сорвать и попробовать нельзя.

— Да, она. А ещё вон там – сливы, а там – тутовник. Он на вид неказистый, но очень вкусный. Только руки потом чёрные, не отмыть.

— Как интересно, надо же… Никогда вживую не видела ничего подобного.

— Ты же великая и могучая Госпожа Морозных Узоров! – удивился Елеш, а великая и могучая улыбнулась робко и чуть грустно, склонила голову набок. Что же, сейчас она совсем не походила на Госпожу. Сегодня, в последний день, она была в сером и серебре, с нетуго заплетённой косой до пояса, тонким жемчужным венцом на волнистых светлых волосах и ягодным ожерельем, которое он сделал в первый день. Она казалась ровесницей-девчонкой, и Елешу ужасно хотелось заменить этот венец на пушистый венок из полевых цветов и листьев папоротника. Прошлым летом они такие плели, и один, кажется, даже остался в его мастерской. Ромашки, васильки и маки засохли и утратили яркость красок, но всё равно были красивым напоминанием о скором лете.

Этот венок так бы ей подошёл!

— Я не могу оживить лето, это не время для мороза, – тоска в голосе кольнула неожиданно, – так что я благодарна тебе за эту горницу. Она скрасит моё ожидание последних дней осени и первых дней мороза.

— Но разве у тебя нет силы или какого-то волшебства, чтоб явиться когда вздумается?

— Есть, конечно. Но что станет с миром, если среди лета ударят холода? Если изморозь схватит посевы или цветущие вишни? Нет, всё будет как до́лжно.

Госпожа обернулась и протянула ладонь, Елеш привычно вложил в неё свою и не вздрогнул, когда пальца коснулись игла и морозный воздух.

Три бусины, самые красные из всех, что он когда-либо видел, качнулись в чаше их ладоней, и Госпожа отняла свою руку.

Стало прохладно.

— Это последние, Елеш. Я исполнила своё обещание, а ты вернул свой долг. Аккурат к Морозовому дню. Похоже, настало время нам прощаться.

Неловкими пальцами, словно делал это впервые, он с трудом нанизал бусы на нитку, завязал узел. Странное дело, Елеш так желал создать что-то неповторимое и прекрасное, что-то, что будет достойно его Заряны, что докажет ей, что он может, что он готов ради неё, что он способен на большее, чем выдувание бус и ковка височных колец. И вот оно, его творение – красивее и сложнее украшения уже не будет, это просто невозможно.

Алые ягоды в изморози.

Но почему ему так хочется побыстрее вернуться домой, найти венок и повторить его в стекле и серебре? А ещё лучше – собрать в поле новый и сохранить его до первых морозов? Да когда это будет-то… и будет ли кому его передать?..

— Госпожа, а позволь пригласить тебя на праздник? Не знаю, бывала ты на таком или нет, понравится тебе или нет, но я был бы рад показать тебе свой дом. Отплачу за гостеприимство если позволишь.

— А… отчего бы и нет? Ты первый человек, живший в моём тереме и первый позвавший меня на праздник. Так и быть, приму твоё приглашение, – склонила голову Госпожа, и мир опять качнулся. Елеш едва успел схватить её за руку.

Дорожка из лесу была хорошо утоптана ногами и полозьями саней, так что до ель-древа по центру большого села они добрались быстро. Тут уже вовсю шло гуляние, горели костерки, детвора кидалась снежками и бегала друг за другом. Пушистое зелёное дерево понемногу обвешивали фигурками зверей и птиц, повязывали ленты, платочки. Кто-то повесил гирлянду сушёных яблок и рябины.

Госпожа и Елеш не обратили на себя внимания, хотя их серебряные шубы по-барски выделялись среди прочих скромных нарядов. На Морозов день съезжались из соседних деревень те, кому до Белокаменного града было добираться далеко или дорого. С самого утра наверняка тут бурлили ярмарка и игрища, плавно перетёкшие в празднование и песни.

Елеш подхватил Госпожу под локоть и повёл круго́м по нехитрой площади в сторону лавочек с вкусностями и горячим сбитнем. Вне своего терема и леса, тут, среди простых людей, редких хлопьев снега и рыжих огоньков, владычи морозов казалась немного дикой.

— У меня есть для тебя небольшой подарок, подожди тут, – вручил он ей медовый пряник и со всех ног опрометью бросился домой.

Как Елеш и полагал, за время его отсутствия дом остыл, окна побелели от морозных узоров, а дорожку к двери занесло снегом. Ходил ли кто к нему? Искал? Болел сердцем и думал о том, куда пропал мастер? Соседи, купцы? Или Заряна? Хотя бы она пыталась отыскать его или и впрямь поверила, что порванные бусы – то знак его нелюбви?

Возможно, он спросит об этом позднее. И с домом разберётся, и с Заряной, и со всем, с чем ещё надо будет. Но потом. Сейчас же его ждал праздник и волшебная гостья.

Он пробрался к задней половине дома и, отыскав под снегом старый колун, сбил лёд на двери в мастерскую. Видать, хороший был мороз!

В мастерской было холодно, сыро и неприятно. Спёртый воздух и пыль дохнули в лицо. Да, тут тоже никого не было. Но оно и к лучшему, всё осталось на своих местах, а потому Елеш быстро нашёл то, что искал и, чуть прикрыв дверь, вприпрыжку помчался на праздник.

Едва ли кому вздумалось бы обидеть одинокую девицу, но оставлять Госпожу надолго совершенно не хотелось. Мало ли… сколько времени у них есть.

А потому бежал он быстро, на оклик в спину даже головы не повернул. Соседи, приятели? С ними он повидается потом.

От сердца отлегло, когда морозная волшебница обнаружилась там же, у лавочки со вкусностями. Она держала в голых ладонях деревянную кружку, а снег белыми хлопьями ложился на серый мех её воротника и светлые волосы. Кажется, она единственная на празднике была без шапки или пухового платка. Только тонкий венец на голове.

Елеш встряхнулся, проверил, что с его ношей всё в порядке, и решительно шагнул вперёд.

— Елеш! Родненький! – что-то яркое бросилось на него повисло на шее, уткнулось лицом в грудь и мастер едва не отпрыгнул. Яркий платок чуть сбился и топорщился. Медовые глаза удивлённо расширились и заблестели, лицо покраснело. Этот взгляд был хорошо знаком.

Заряна впилась варежками в его плечи, голос её дрожал:

— Живой! Как есть живой! Говорили, что ты сгинул, а я не верила. Никому не верила! Ждала тебя, всё ждала! Как же ты так… где же ты?..

— Я… за клюквой для тебя ходил, к Дурному болоту. А потом за бусами, взамен тех… этих, – он умолк, глядя на шею Зарянки. Поверх овчинного кожуха краснели бусы. Те самые подаренные им бусы. Простые, из красного стекла бусы. Это были они, совершенно точно они – мастер свою работу всяко узнает. Можно не сомневаться.

— Они, выходит, целы?

— Да, – девушка замешкалась, но быстро нашлась с ответом, – ты уж прости меня, прости. Я… я же знаю, какой ты у меня. Руки у тебя золотые, глаз зоркий! Я думала, что ты ещё краше сделаешь, и тогда я прям… глупости это всё, такие глупости, милый Елеш! Но неужели ты и правда…

— Правда, – кивнул он и достал из сумы те самые бусы, которые создавала Госпожа. Самые красные бусы, самые яркие из всех, словно сочные ягоды в снежном серебре.

Заряна протянула руку и холодная нитка алой змеёй легла в тёплую шерстяную варежку. Девица утёрла выступившие слёзы, щёки её горели:

— Права я оказалась, ты и правда смог, милый, смог! Ещё краше прошлых вышли, нигде таких не видала!

Он хотел было что-то сказать, объяснить что это за бусы такие, предложить присмотреться к ним и разглядеть под серебром живую кровь, потрогать их голой ладонью и ощутить мороз каждого красного сияющего бока.

Он так часто представлял как дарит их своей любимой, как рассказывает о своём приключении – о болоте, уговоре, волшебном тереме, самоваре и яблочных пирогах, о тёплом травяном поле и Госпоже.

И теперь, глядя на эти бусы на Заряне, чувствуя аромат сушёных трав от собственной шубы и видя невдалеке непокрытую заснеженную голову, он не захотел ничего этого говорить.

— Заряна, знаешь, ты была права. Так права! Я думал, что люблю и был готов на многое. Я хотел отдать тебе эти бусы, самые красные из всех, и моё сердце вместе с ними, так сильно тебя любящее и страдающее, но… но теперь понимаю, что не могу. Моё сердце уже отдано, – он сунул руку за пазуху и достал чуть осыпавшийся венок. Отломившийся лист тёмно-зелёного папоротника и пара ромашковых лепестков упали на снег. Травяной дух защекотал нос. – Ни одни бусы, ни из самоцветов, ни из крови или серебра, не могут быть для меня прекраснее лесных ягод, цветов или морозных узоров. Прости. И прощай.

Елеш порывисто обнял обомлевшую Заряну и отступил в сторону.

Он шёл вперёд и нёс свой дар в честь самого холодного зимнего Морозового дня.

И живые, пахнущие летом и полем сплетённые цветы опустились на белые от снега волосы.

Морозов день, конец года.* – автор оставил за собой право в стилизованном авторском выдуманном мире придумать собственный праздник, который символизировал бы самый морозный день, после которого холода пойдут на убыль.
#ВолчьяЯгода