У длинного, в несколько подъездов, дома остановился грузовик. Из кабины, надев кепку, выскочил мужчина, плюхнул сапожищами по луже, что неровной, масляной кляксой разлилась по асфальту, подергал затекшими плечами и подошел к кузову.

Там, накрытые брезентом на случай дождя, лежали вещи: кое–что из мебели — кресло, четыре стула, стол с вывороченными ножками, которые, изогнутые, с резьбой по низу, лежали рядом с круглой столешницей, небольшой сервант, пустой, с полураскрытыми дверцами, (всё это Ксюше жалко было оставлять в старой квартире, откуда её, назвав своей женой, увез в свои хоромы Гена); торшер, торчащий в две стороны плафонами–рожками, чемоданы и кули, завёрнутые в тряпье ценные и дорогие сердцу вещицы, пара картин, стопки книг, перевязанные жесткой бечёвкой, звякающие друг о друга кастрюли и сковороды…

— Ну, поспешайте, давайте–давайте! — кричал из кабины водитель, закуривая папиросу. — Мне еще по одному адресу ехать, не задерживайте!

Гена кивнул, помог вылезти из кабины Ксении и Женьке, сунул им в руки по кульку с какой–то мелочовкой и велел идти к подъезду.

— Гена, а как же остальные вещи? Надо найти, кто поможет! Грузчиков надо!

— Ничего, сейчас разберемся. Идите, говорю, я сейчас!

Геннадий запрыгнул в кузов, поворошился там, схватил торшер и, осторожно спустив его на асфальт, спрыгнул сам.

— Пойдем, я покажу, куда идти! — кивнул он на дом и зашагал первым. Ксюша, держа в одной руке связку книг, а другой ведя дочь, направилась за ним.

Гена подошел к выкрашенной в тёмно–коричневый цвет входной двери, лязгнул пружиной, пропуская жену и девочку вперед, в полутемное нутро первого этажа.

Свет проникал сюда через узкие арочные окна, что тянулись вдоль лестницы. На стенах красовались сделанные угольком надписи. Краска кое–где полопалась и теперь висела лохмотьями, того гляди, упадет на бегущего по лестнице жильца.

Ксения слегка покачала головой. Ремонт бы тут сделать, кое–то обновить, подлатать… Но этим она займется, когда обживется в квартире.

— Ну, что Ген, привёз? — из–за стола, что притулился во дворе, поднялся пожилой мужчина, кивнул соседу и улыбнулся.

— Привёз! Привёз, дядя Матвей! — радостно ответил Геннадий. — Вот, освоимся, устроим новоселье, тогда милости просим!

— Да… Да… А невеста–то у тебя с приданым! — Матвей оглядел заваленный вещами кузов. — Может, подмогнуть? Ой, здравствуйте, я не представился, Матвей Егорович Таничкин. Я живу на третьем этаже, квартира слева от лестницы. Если что, заходите, не стесняйтесь, мы с женой моей, Машенькой, будем очень рады!

— Добрый день. Я Ксения, – жена Гены кивнула, скупо улыбнулась. — Это Евгения, моя, то есть, наша дочь.

Женька ничуть не стесняясь старика, пристально рассматривала выцветшую тельняшку на его груди, старую кожаную куртку, а в особенности лицо дяди Матвея. Он словно пришел сюда из каких–то сказок или приключенческих историй, что так любил Женькин сосед, Тимка – про пиратов, морские сражения и сундуки с сокровищами.

— Евгения! Ну, привет, молодое поколение! — дядя Матвей подмигнул любопытной девчонке. — Иди сюда, гостинец для тебя есть!

Мужчина покопался в кармане, нарочито медленно, обстоятельно. Женя внимательно следила, ка его пальцы шебаршатся под тканью куртки, как выпирают оттуда костяшками. Она даже затаила дыхание в ожидании угощения.

— Вот, выловил, держи! — Матвей протянул девочке ириску. — Ну, бери, что стоишь?!

Женя подняла голову на мать, стараясь угадать, разрешит она или нет. Ксюша чуть заметно кивнула.

— Спасибо, дядя Матвей, — Евгения осторожно взяла с огромной ладошки старика конфету и принялась разворачивать её, но Ксюша тут же одернула.

— После обеда съешь. Не перебивай аппетит.

Девочка послушно убрала ириску в кармашек нежно–голубого пальто.

— Ну, кукла! Как есть, куколка! — улыбнулся Матвей.

Да и правда, Евгения, с двумя белокуро–рыжеватыми косами, в туфельках с золотистыми пряжками, колготочках, беленьких–беленьких, голубом пальтишке под цвет глаз делали девчонку похожей на искусно сделанную статуэтку. Впечатление усиливали ярко–красные щечки и губки, карминово–алые, словно тонкой кистью очерченные.

Женя совсем была не похожа на мать. Та, смуглая, из–под берета выбиваются пряди чёрных, точно ночь в степи, волос. Острые скулы резко выделаются на худом лице, бледная кожа, но совсем не такого оттенка, как у дочери, скорее отталкивающего, холодного.

«Немка? — прищурился Матвей, — нет, скорее полячка. Да, что–то такое есть… Красивая, но какая–то ледяная, точно замороженная».

Высокая, тощая, прямая в спине, в некрасивых ботиках, Ксюша была похожа скорее не на мать этой куколки, а на её бедную гувернантку, ну, или на худой конец, приживалку, родственницу из захолустья. Хотя, кто ж не переезд нарядно одевается? Только вот такие девочки, как Женя. Для них это веселое событие, и только!..

— Ну, Ген, мож, помочь тебе? Вещей много. А мы сейчас мигом, раз, и готово!

Гена пожал плечами. Просить стариков о помощи он постеснялся, друзья все были заняты, ведь сегодня рабочий день. Геннадий специально отпросился, организовал переезд и теперь таскал тюки в дом, на четвёртый этаж, в двухкомнатную квартиру, которую теперь будет делить с супругой и дочерью.

— Да не знаю, — протянул мужчина. — Тяжёлое всё там…

— Ну, нашёл тяжелое! Я сейчас…

И вот уже все мужички, что сидели до этого за столом, на деревянных лавках и играли в домино, вскочили, поправляя рубашки и затягивая потуже ремни на брюках. Матвей впереди всех, подтаскивает, распределяет, тащит, взвалив на свою могучую спину Ксюшино имущество.

— Осторожнее! Прошу вас, будьте предельно внимательны, это очень ценные вещи! — всплескивала руками Ксюша, а Гена, как будто смущаясь её суетливости, то и дело предлагал ей пойти в квартиру.

— Нет, Гена, я должна проследить. Это старая мебель, надо беречь, там резьба! — шептала Ксения мужу на ухо и снова оборачивалась, строго следя за разгрузкой вещей.

— Женечка! Детка, замерзла, поди? — Матвей остановился, переводя дыхание и глядя на пританцовывающую девочку. — Ты, послушай, иди к нам, квартира на третьем этаже. Тётя Маша тебя покормит. Иди! Ксения, разрешите? Совсем продрогла девчонка, вон, туфельки у ней какие легонькие, да и пальтишко не по погоде.

— Это осеннее пальто! — вспыхнула Ксюша.

— Да я не спорю, — видя, что Ксения обиделась, пожал плечами мужчина. — Идите вдвоём, обогреетесь, пообедаете. Вот, заодно куртку мою отнесите, упарился я в ней!

Он сунул женщине в руки тяжёлую, на меху кожанку, расправил свои могучие плечи, покрутил головой и снова ринулся к грузовику.

— Мамочка, ну, пойдём, а! Правда, холодно, и есть хочется…

Женя просяще подняла глаза на мать, та, встретившись взглядом с Геннадием, молча спросила его разрешения. Гена кивнул, мол, идите, старики отличные, не смущайтесь!

— Гена, только я прошу тебя, проследи за фарфором! Коробки, ты помнишь? Они отмечены красным карандашом! — крикнула женщина. Муж кивнул.

Поднявшись на третий этаж, Ксения позвонила в нужную дверь.

— Да! Да, сейчас, иду! Минутку! Матвей, ты? Ключи, что ли, потерял? — За дверью раздались шаги, мягкий, мелодичный женский голос уговаривал подождать, потом Мария Захаровна Таничкина, Матвеева жена, наконец открыла.

— Здравствуйте! — растерянно сказала она, потом, увидев у гостей в руках куртку мужа, испуганно всплеснула руками. — Что? Что случилось?!

— Ничего! Ровным счётом ничего! — улыбнулась Ксюша. — Мы ваши соседи, только приехали, а Матвей Егорович помогает мужу разгружать вещи, вот, передал куртку, говорит, жарко.

— Жарко ему! Всё ему жарко! Ишь, ты! Спасибо, девочки. Да вы проходите, — засуетилась женщина. — А! Вот и он сам. Что, Матвеюшка, упарился? А спина? Омолодилась? — шикнула она на идущего по лестнице мужа. Тот только мотнул головой, пропихивая вперед, на Гену, тяжеленный шкаф, не из фанеры, а цельный, деревянный, врезался краями в руки и бухал по коленям лакированными стенками.

— Покорми их! — прорычал Матвей.

Маша, спохватившись, пригласила Ксюшу с Евгенией в квартиру, велела мыть руки и шагать на кухню.

В прихожей пахло кремом для обуви, в уголке, на расстеленной газете, стояла пара чёрных сапог. По стенам развешены гравюры в деревянных рамках, в основном порты, морские пейзажи, что–то похожее не Венецию – каналы, мосты, лодки и солнце, черно–серыми лучами пронзающее вечернюю ватную пену облаков…

Ксюша на миг замерла, рассматривая рисунки. Чёрно–белые изображения, тени, полутени и свет, лишь намеками, штрихами, всегда завораживали её, доказывая, что монохромный мир может быть также прекрасен, нужно лишь, как говорила бабушка, «найти к нему подковырку», подход найти, научиться видеть, а не просто смотреть.

У Ксении мир померк, когда умер муж. Это случилось внезапно, в будний день. Все ушли на работу, Евгеша была в саду, а Эдик, водитель автобуса в их захолустном Коробееве, почувствовал себя неважно, Ксюша тогда только посмеялась, мол, да какие там инфаркты, ему и было–то только тридцать два года. Почти возраст Христа… Эдик остановил автобус на середине рейса, пассажиры стали возмущенно стучать ему в кабину, а кондуктор, пожилая тётя Валя, рванув дверцу кабины на себя, сунула мужчине таблетку, тот только растерянно улыбнулся, а потом обмяк, облокотился руками на руль, сверху пристроил голову, будто просто уснул. Кто–то стал кричать, что водитель пьян, что нужно сообщить в милицию, но кондуктор так посмотрела на активистов, что те быстренько выскочили из салона, только их и видели...

… Ксюше позвонили на работу, но на месте её не застали. Она, работала реставратором и в это время болталась по одному небольшому магазинчику в соседнем Перехлестове, куда, как ей сообщил тайный информатор, поступили прекрасные образцы мебели, антиквариат, якобы, из какой–то разорённой усадьбы, на месте которой теперь организуют психиатрическую клинику. Если раздобыть такую мебель, доказать её уникальность, отреставрировать, то их контора, растрезвонив, что найдена жемчужина старинной коллекции, прославится, можно будет получить неплохие деньги за продажу товара или, в крайнем случае, передать его государству хоть за какое–то вознаграждение. Ксения тогда еще писала диссертацию, материала катастрофически не хватало, поэтому находка такого магазинчика стала просто праздником.

Праздник оборвался, точно кто иголку поднес к воздушному шарику и с силой ткнул, не заботясь о громком звуке, когда Ксюша, зайдя на почту, решила позвонить в контору и сообщить, что все сведения верные, что с владельцем магазина она договорилась об экспертизе и…

— Подождите, Ксения Филипповна, — перебил её на полуслове начальник, — Тут такое дело… Муж ваш, Эдуард Илларионович… Он… Словом, вам надо бы вернуться. Побыстрее. Хотя… — на том конце повода вздохнули, — теперь уж спешить некуда…

Ксения Филипповна, ничего не понимая, всё кричала, чтобы ей сказали толком, что стряслось. Из конторы мямлили, юлили, потом из рук начальника трубку выхватила его секретарь, Полина Львовна.

— Умер муж твой, Ксюша. Крепись. Мгновенно умер, не мучался.

— Полина, зачем же вы так?! Ей же еще ехать, надо было потянуть! — качал головой начальник. Но женщина, упрямо скрестив руки на груди, ответила:

— А по что вы женщину мучаете?! Нет ничего страшнее, чем это ваше «потянуть». Есть факт, вами знаемый, так что ж вы себя судией возомнили – бабе о смерти мужа в несколько этапов сообщать?!

Начальник только губами пошамкал, пожал плечами, велел на всякий случай приготовить корвалолу и ждать Ксению…

Та появилась через полтора часа, как будто на вертолете доставили, рванула дверь на себя и, вперив бешеные глаза в Полину Львовну, прошептала:

— Где он?

Секретарь быстро нашла нужную бумажку, продиктовала адрес, предложила лекарство, но Ксюша только махнула рукой.

Нет! Это ошибка, и надо её доказать! Её Эдуард спокойно себе рулит где–нибудь, а тут уж переполох, тут ему на венок собирают…

В больницу Ксения прибежала возбуждённая, раскрасневшаяся. А для её лица это было вообще некрасиво. Не румянец, а пятнистая краснота растекалась по коже, спускалась дальше на шею, заливала уши, отчего казалось, что Ксюша просто выпимши.

Ринувшись в приемное отделение, женщина нависла над медсестрой, которая заполняла какие–то бумаги, и строго сказала:

— Вы зачем людей пугаете?! У Эдика дочка маленькая, работа хорошая. Да он здоров, как бык! Просто утром немного голова кружилась. Разве можно так ошибаться! Мы билеты уже на море купили, едем скоро, Женечка очень ждёт, а вы так путаете!

Она часто дышала, слова говорила прерывисто, стучала пальцами по столу, будто на пианино бешеный вальс исполняла.

— Женщина, вы успокойтесь, назовите фамилию пациента, я посмотрю.

Ксения с готовностью подчинилась. Вот сейчас эта внимательная женщина расставит всё по местам, Ксюша вздохнёт, покачает головой, может, даже пальцем у виска покрутит, и уйдет. Ей еще Женьку вести на кружок сегодня!

— Шварц. Вы посмотрите внимательно, Эдуард Илларионович Шварц.

Медсестра стала неспешно скользить пальцем по строчкам. Ксюшу это раздражало, она выхватила журнал и стала читать сама.

— Да что вы себе позволяете?! Это больничный документ! Отдайте! — вскочила медсестра.

Но Ксюша вцепилась в картонную обложку сведенными судорогой пальцами, её взгляд уперся в одну точку, маленький прямоугольничек на странице, где аккуратным почерком было выведено имя её мужа, какие–то данные, а дальше время смерти…

Всё… Журнал выпал из ослабевших рук, медсестра, Раиса, с которой, кстати, потом Ксюша очень сдружилась, не успела подхватить буйную посетительницу, та жахнулась на кафельный пол и, скрючившись, тихо завыла, не смущаясь каталок и лежащих на них больных. Пусть смотрят! Они еще живые, дышат, мыслят, боятся. Пусть цепляются за жизнь всеми ногтями, зубами, суставами, чтобы по ним так не убивались родные…

Раиса позвала санитарок, врача, сделала, как велено было, укол успокоительного, Ксюшу положили в сестринской. Мест в больнице и так не хватало, люди лежали прямо в коридоре, но её, воющую и грызущую ногти, на всеобщее обозрение выставлять было нельзя.

Помутнение рассудка прошло у Ксюши за час. То ли лекарство подействовало, то ли мысли о дочери отрезвили, но вдова уже вскочила, попрощалась с санитарками, коим наказано было сидеть рядом и наблюдать, чтобы эта Шварц ничего с собой не сделала.

— Да куда ж ты, девонька? Вся бледная, мож, хоть сладкого чая?!

— Нет! Нет, дочку пора забирать! Дочку на кружок пора! — строго ответила Ксюша, встала у двери, поправила одежду и, гордо подняв голову, вышла.

Раиса сказала ей прийти завтра, документы заполнить, решить с похоронами.

— И ведь надо бы взглянуть… — прошептала Раиса.

— Куда пройти? — с готовностью согласилась Ксения.

В морге было холодно и уныло. Голубой кафель на стенах, в коричнево–красный узорчик на полу. Строгий патологоанатом выкатил Эдика, открыл лицо. Ксюша, поглядывая на часы, не опаздывает ли за Женькой, рассмотрела лицо, закусила губу. На миг замерла, потом, протянув руку, коснулась щеки. Холод, холод и твердь… Вот это ей сейчас и нужно – холод и твердость. До ночи, а потом можно и дальше выть…

Евгения, пятилетняя дочка Ксюши, занималась в кружке будущих моделей. Там было всё вперемешку – и балет, и гимнастика, и хорошие манеры, и художества всякие. Эдик еще шутил, что это как пансион для благородных девиц. Ксюша соглашалась.

— Так оно и хорошо, всему научат, а потом мы с дочкой поедем в Москву, там я покажу её лучшим фотографам, сделаем, что там нужно, будет наша Женька по подиуму ходить, наряды показывать!..

Сорвав дочь с полдника, Ксюша потащила её на занятия. Дожёвывая на ходу булку, девочка всё спрашивала, почему у мамы тушь растеклась, а та отвечала, что под дождь попала. Как сказать ребенку, что Эдика больше нет, она пока не знала.

Вечером Ксюша рано подала ужин, Евгеша устала, клевала носом, поэтому и легли тоже рано.

— А папа? Он опаздывает, я в окошко посмотрю! — всё дергалась девочка, но мать успокаивала, что он сегодня не придёт, уехал в командировку.

Спали этой ночью вместе, обнявшись. Ксюшу знобило, а жаркая, разметавшая белокурые кудряшки по подушке Женя спала сладко и улыбалась. Мать то и дело вздрагивала, ей всё казалось, что по квартире кто–то ходит. А наутро обнаружилось, что шкатулочка с драгоценностями (хотя, какие у Ксении драгоценности, так, пара золотых цепочек и кольцо с бриллиантиком от матери доставшееся) раскрыта, нет Эдикового крестика. Ксюша думала, что уж взяла его к вещам для покойного, чтоб к погребению облачили, но нет, не брала… Эдуард крест не носил, всё он ему шею натирал, но, всё же, видимо, приходил он за ним, в ту же ночь приходил…

… Похороны прошли тихо, скорбно, поминки у строили в квартире Эдиковой матери. Женя, которой уже объяснили, что случилось, и обрядили в черное платье, шерстяное, кусающееся, совсем папой нелюбимое, крепко держалась за руку матери и пряталась за её спину, как будто выставляла щит между тем, что происходит вокруг, и своей душой.

Ксюша не стала брать отгулы, чтобы, как намекал начальник, пересидеть горе дома. Она, наоборот, с остервенением бросилась в работу, сама спустилась в цех, где знакомые реставраторы осматривали только что привезённую мебель, надела халат и, врубив магнитофон, работала, без обеда и «перекуров», скоблила, полировала, шлифовала, вытачивала и клеила, потом, сделав лишь глоток воды, кидалась работать дальше. Иначе не могла…

Как–то на улице её поймала за локоть Раиса, та самая медсестра из приёмного отделения.

— Вы у нас сережку потеряли. Я всё вас дома застать не могла, вот, соседи подсказали, где вас искать…

Женщина протянула Ксюше золотое украшение в виде капли с прозрачным камешком на кончике.

— Спасибо. А я вторую сдала в ломбард… — усмехнулась Ксения. — Знаете, говорят, металл накапливает всё, что мы пережили, впитывает в себя. Я лучше выкину, не хочу от того дня что–то иметь.

Она размахнулась и забросила сережку далеко–далеко в сторону, на некошеный пустырь.

Раиса сначала удивилась, обиделась даже, что она, вот, с ног сбилась, чтобы вещь вернуть, а эта Шварц золотом кидается… А потом, уже сидя с Ксюшей в кафе, поняла, что у каждого свои повадки, раз ей, Ксении, так легче, то и пусть кидается!

Раиса стала часто бывать у новой знакомой дома, звала к себе, но Ксюша отказывалась. Её вполне устраивал тот кусок мира, который она уже обжила, а для нового просто не была готова. Мир стал гравюрой, иногда этим Ксюшу жутко раздражал, потому что рябил в глазах штрихами и никак не расцветал, хотя на дворе бушевала в своём пушистом многоцветии весна.

Но Ксения наконец «нашла подковырку» и к такому существованию, не стала отказываться от поездки на море, ведь Эдик очень хотел свозить туда дочь перед школой…

Уютный санаторий, не слишком разнообразная, но достойная еда, чистое море и мало людей – что может быть лучше для женщины в Ксюшиной ситуации!

Они много гуляли по побережью, собирали ракушки, камни, слушали вопли чаек и смотрели закаты: яркие, многоголосые — для Жени, черно–белые, монохромные – для самой Ксюши. Зато видно четкие контуры солнца, облаков, гор слева от санатория. Ты отвлекаешься от красок, зато улавливаешь тонкости самой организации этого действа. Это как в реставрации – важно понять схему, устройство экспоната, а потом, кропотливо, слой за слоем, её возродить, да так, чтобы не отличалась от первоначальной…

Единственным затруднением на море было то, что Ксюша совершенно не умела плавать. Её бултыхания у берега скоро Жене надоели, она запросилась дальше, туда, где вода уже захлестывает подбородок, а ноги еле–еле нащупывают дно.

— Нет, Евгения. Я сказала, нет, значит нет! — отмела всякие попытки снисхождения Ксюша. — У берега вполне хорошо, поиграй с волнами, и пойдем ужинать.

— Но, мама! — Женя обиженно надулась, кинула собранные ракушки обратно в море и, отвернувшись, прошептала:

— А папа говорил, что солёная вода сама тебя держит, и не надо её бояться!

В голове шестилетней девочки созрел план. Мать всегда после обеда лежала на шезлонге и клевала носом. Не спала, но дремала, то и дело вскидывая голову и ища глазами послушную Евгешу. Та или ковырялась с ребятами в песке, или сидела рядом, читала книгу, которую взяли в местной библиотеке.

— Я чуть–чуть отдохну, Женя, не уходи никуда, — прищурившись, сказала Ксюша и вытянула руки вдоль тела. Ей нужно было это время полудрёмы, чтобы прогнать головную боль. Как говорила Раиса, невыплаканное горе обратилось в физические страдания, от этого и накатывали мигрени. В комнате санатория она спать днём не могла, было очень душно, приходилось идти на пляж…

Подождав немного, Женька схватила надувной круг и пошла купаться…

Потом Ксения еще долго будет вспоминать, как сквозь навалившуюся дрёму услышала голос дочери. Вскочила, стала посматривать пляж. Потом поняла, что девочку просто отнесло волнами далеко от берега.

— Помогите! — Ксения подскочила к первому мужчине, который был в зоне её досягаемости. — Помогите, там ребенок!

Гена, сев и внимательно поглядев на женщину, что тормошила его за плечо, кивнул и побежал к морю.

Евгении хватило ума не отпускать надувной круг. Вдвоём со спасателем Геннадий вернул ребёнка на берег, отчитал мать за расхлябанность, сказал, что таких надо лишать родительский прав…

А вечером подсел за Ксюшин столик и извинился.

Так начались их с Ксенией трехгодичные, затяжные, непонятные отношения.

Мир всё также был в монохроме, Ксюша даже и не думала начать смотреть на Гену, как когда–то на мужа. Да, он спас её дочь, он благороден и внимателен, он ухаживает за ней, но не позволяет себе ровным счётом ничего постыдного, а она ни словом, ни жестом не даёт ему надежд.

Гена, приезжающий каждые выходные в Коробеево, как будто по делам, случайно встречал Ксюшу на улице, уговаривал её пройтись, предлагал сходить в кино, но она, единожды объяснив, что верна мужу, отказалась.

Женя как–то брякнула бабушке, Ксюшиной свекрови, что мама встречается с дядей Геной.

— Да? — мать Эдика застыла на миг. — Не шибко долго горевала…

Евгения поняла, что сказала лишнего, стала оправдываться, что дядя Гена просто спас её на море, но бабушка уже не слушала. Она пошла к телефону и полчаса рассказывала Ксении, сколько она горевала об умершем супруге, сколько положено это делать с точки зрения морали, и кто та женщина, что, и года не прошло, а уж с другим шашни крутит.

— Но вы всё неправильно поняли! Ничего я не кручу! Что мне теперь, вообще запереться дома?! Да у меня на работе половина коллектива мужчины! — взвилась Ксюша.

— А это ты уж сама, как совесть подскажет! — отрезала свекровь.

Совесть тогда подсказала, что во избежание дальнейших ссор надо дать Геннадию отставку.

Ксюша поговорила с ним в весьма резких выражениях, сказала, что ничего уже от этого мира не ищет, и просит не порочить её честное имя.

Гена, растерянно кивая, попрощался, уехал. Не появлялся три месяца, потом, видимо, решив, что прошло достаточно времени, решил взять реванш.

Ксюша ему нравилась. Её какая–то северная, ледяная красота, тонкие черты лица, достоинство, с которым она делала каждый шаг, запали в душу и не отпускали.

Геннадий уже был один раз женат, развелся через три года совместной жизни.

— Почему? — спросила Ксения тогда, не оборачиваясь и протискиваясь в толпу, стоящую в автобусе. — В чем причина развода?

— Она уехала за границу, я ехать отказался. А жить на расстоянии и быть женатыми какой смысл? Возвращаться она не планировала, так что разошлись мирно.

— Вы не любили её, вот что я вам скажу! — пожала плечами Ксюша.

— Ой, вот только давай не будем обсуждать мои чувства! Это территория, на которую тебе путь закрыт, — отрезал Гена, отвернулся и сделал вид, что рассматривает дома, проплывающие мимо окон автобуса.

Ксюша, немного растерявшись от такого краткого отпора, только пробормотала, что на «ты» с ним не переходила…

В эту, «запретную», территорию она влезла к концу третьего года их знакомства. Неожиданно вернулась домой бывшая Генкина жена, стала снова подбивать под него клинья. Он, ничуть не смущаясь, рассказал об этом Ксении по телефону, когда она, решив, что с ним что–то случилось, позвонила Гене домой, в Москву.

— Кто это? Ах, это вы, Ксения! Надо же, прямо вечер женского внимания, — с улыбкой ответил он на звонок. — Извините, но сейчас у меня ужин с экс–супругой. Я не могу говорить. Как Женя? У вас всё хорошо? — вдруг спохватился он.

Евгения была в абсолютном ажуре, ходила в третий класс, уже не мечтала быть моделью, но хорошие манеры не забывала, отметки приносила только хорошие, много читала, стала потихоньку рисовать. В их школе был кружок живописи, а Жене нужно было как–то провести час до волейбола. Чтобы ребенок не болтался по коридорам, её определили на рисование. А Женьке всё мило – краски, значит краски, карандаши – и то хорошо. Педагог хвалила, даже написала Ксении записку, чтобы они с мужем подумали о развитии таланта девочки.

«С мужем…» Кольнуло, остро и глубоко. Преподаватель молодая, недавно пришла, про Женю не знает, что та без отца растёт, но всё равно неприятно.

Но, если отбросить все чувства, как уже давно делала это Ксюша, то надо понимать, у девочки имеется талант, вскрывшийся достаточно рано, чтобы его развивать. А почему нет? Только вот где? Пара студий в Коробеево была, но это всё не то… Надо что–то серьезное, академическое…

Решение этого вопроса Ксюша отложила на потом, а в школу всё же зашла, об отсутствии отца у Жени живописице сообщила, чтобы та не брякнула чего, для ребенка неприятного…

— Так что там у вас? Ксения, почему вы молчите? Я спрашиваю, всё в порядке? — переспросил Гена.

И тут, видимо, сработал собственнический инстинкт, инстинкт расчёта и трезвого взгляда на будущее.

Ксюша, выпрямившись, сказала, что она с дочерью приезжает в Москву показать Женины работы в Суриковскую школу, и вот, хотели узнать, как лучше добраться от вокзала.

— Да как же сейчас? Январь на дворе, кто вас там примет? Вступительные весной! — нахмурился Гена, а у самого уже мысли выстраивались в единую канву: Ксюша приедет, где она поселится, ведь это минимум два дня. Надо сбегать в Суриковскую школу, всё там разузнать, а еще надо убраться в квартире и выпроводить Ирину.

А Ира, стоя за дверью гостиной, внимательно слушала. Наличие Ксюши ей не нравилось, но, как она поняла, Ксения где–то далеко, а Гена, он вот, бери его за жабры да веди опять в ЗАГС!

Но Геннадий сорвался с крючка, взбрыкнул и выставил гостью за дверь с наилучшими пожеланиями. Обиженная Ира, поджав губы, села в такси, уехала к матери и больше Гену не беспокоила. Самостоятельная жизнь научила её быть гордой и не унижаться перед мужчинами!..

… — Ксения! Извините, я поздно звоню, только приехал с работы! — женщина услышал в трубке радостный голос.

— Ничего, мы еще не спим, — сказала Ксюша, зевая. Она сегодня встала очень рано, так как на работу должны были привезти новые экспонаты для реставрации, не терпелось посмотреть, потрогать, оформить всё и приступить к работе.

В этих хлопотах Ксения стала замечать, что мир приобретает новые оттенки, появляются странные, забытые, мелкие радости – интерес, желание шутить, кокетничать, улыбаться.

Три года этого не было. И не потому, что свекровь тогда обозвала Ксюшу плохим словом, нет! Душа окаменела, а теперь расцветала. С чего вдруг?!

— А что случилось? — шептала Ксюша в трубку, боясь разбудить дочь.

— А! Вот, я что хотел сказать. Я был в художке, меня долго футболили от одного начальства к другому, потом я добился–таки встречи с директором. Это стоило мне… Неважно, чего мне это стоило, в результате вас с Женей ждут на следующей неделе, у Жеки как раз каникулы. Надо взять с собой рисунки, наброски, всё, что есть. Билеты вам я уже забронировал, скажи только данные. — Гена говорил быстро, будто боялся, что голос пропадет или связь внезапно оборвётся, ну, или решимости не хватит. — Жить надо у меня, захвати с собой паспорт, потому что будем жениться. Всё.

Он замолчал. Молчала и Ксюша. А в голове стоял гул. Эдик делает ей предложение в ресторане, они женятся в апреле, рождается Женя, потом Эдика нет, а жизнь есть, и есть справка о смерти и могила. Есть гравюра этого мира, становящаяся всё более чёткой, как бы помогающей рассчитать всё верно, до секунды. Налаженная жизнь, работа, школьные будни дочери, по ночам спокойные сны, слёзы ушли, щемит иногда тоской сердце, но уже редко. И вдруг Гена с его тирадой, предложением, сумбуром… Да еще и в художественной школе всех на уши поднял, а ведь Ксюша и не собиралась туда ехать с дочерью… И как теперь?!

— Ну, что ты молчишь? — наконец заорал Геннадий. У Ксюши даже трубка из рук выскочила. — Хоть что–то можно сказать? Ты там вообще или в обмороке?

— Там. То есть тут. Ген, я не знаю, я…

В голове пульсировала одна противная, надоедливая, точно жирная муха, что ворвалась в окно, мысль – расчёт. Если она сейчас согласится, то все скажут, что вышла замуж по расчёту: он – москвич, значит, ей нужна его жилплощадь, ребенка в школу столичную переведет – опять расчёт! А уж в Суриковскую школу – совсем наглость несусветная! Точно, расчёт…

Ксения еще понаблюдала, как эта мысль мечется в недрах мозга, потом резко выдохнула, прогнав её раз и навсегда, и улыбнулась.

— Гена, я принимаю твоё предложение, но имей в виду, я тебя не люблю. С мужем у меня было по–другому, фейерверк, «в зобу дыханье спёрло», бабочки в животе. Ты у меня такого не вызываешь. Извини…

Она затаилась, думая, что сейчас он наорёт на неё и бросит трубку. Она бы после такого признания именно так и сделала.

— Ну ты же не ворона, а я не сыр, нормально всё. И насекомых внутри тела нам не надо. Я тоже не в восторге, что ты тут будешь всё переставлять. А ты будешь, потому что потащишь с собой свои трельяжики и сервантики. И квартира зарастёт антиквариатом, ты будешь его пилить и красить целыми днями, Женька будет малевать, разнося по дому льняное масло, краски и свои душевные терзания, а мне выделят уголок, где я буду предаваться воспоминаниям о своей счастливой холостятской жизни… Я думаю, надо рискнуть. Чувствую, дело выгорит!..

… В свой первый приезд в столицу с дочерью Ксюша наотрез отказалась останавливаться у Геннадия. Сняли номер в гостинице, милой, маленькой, уютной. Женя предстала пред очи работников художественной школы. Они долго рассматривали кипу её работ, что–то спрашивали, а она, пожимая плечами, только мекала, что, мол, так видит, чувствует. Ксюше даже нравилось, что на этом смотре нельзя было обмануть. В других случаях спиши всё на «счастливый» билет, удачу, а тут есть только рисунки и ребенок, который, сжав кулачки, слушает, что говорят о его работах. Женя, правда, слегка перегнула палку, когда начала спорить с одним преподавателем о дальнем и ближнем плане. Её мягко остановили, велели подождать за дверью.

— Ну, что тут скажешь, мы не зря потратили своё время, — улыбнулась замдиректора, пожимая Ксюшину руку. — Сейчас мы вас, правда, вписать в группу на подготовку уже не можем, просто нет мест. Но с осени, пожалуйста, приходите, милости просим. Евгения Эдуардовна Шварц – первая в списке.

Ксюша поблагодарила стоящую перед ней женщину, схватила Евгешу за руку и потащила на улицу. Нужно было вдохнуть морозный, на изломе января клубящийся паром воздух, продышаться и подумать…

Гена ждал у входа. Он испуганно глянул на бледную Женю и покрытое красными пятнами лицо Ксении.

— Ну? Что? Не приняли? Так я договорюсь, есть другие школы! Не расстраивайтесь, девочки!

— Приняли. Осенью ждут.

— Уф, а чего у вас такие лица? Тогда обедать и гулять! Стемнеет же скоро!

Он привел их в кафе, заказал комплексный, будничный обед и всё рассматривал сидящих напротив Ксюшу и Женю. Такие разные – блондинка и брюнетка, холодная, молчаливая мама и болтливая, душа нараспашку, дочка. У обоих уже за плечами большой пласт жизни – отец, муж, семейная жизнь. Да и у Гены привычки, устои. Стоит ли рисковать? А вдруг она его бросит? Бывает же такое, что, приехав в столицу, женщины находят себе побогаче, поинтереснее и убегают, оставив в дураках!.. Да и пусть! Не попробуешь – не узнаешь!

Последнюю свою мысль Гена сказал вслух, чем смутил Ксению. Она замерла с недонесенной до рта ложкой.

— Я говорю, не попробуешь грибной суп, не узнаешь! — выкрутился Гена и старательно отпил кофе.

— А, ну да. Я так и поняла.

Ксюша серьезно на него посмотрела. Он сомневается, она тоже. Надо с этим кончать!..

Погуляли, Ксения поблагодарила Геннадия за хлопоты, за хороший вечер, запретила провожать их с дочкой до вокзала и сказала, что ей надо подумать, она позвонит сама.

— Что ж… Насильно мил не будешь. Я понял. Хорошо вам добраться! Женя, я рад за тебя, малыш! Слышишь, очень рад!

Он помахал им рукой, а потом нырнул в метро…

… — Вот такие дела… — Гена как–то зашел к соседу. Теперь они сидели на кухне и пили чай. Гена мог бы и что покрепче, но старику горячительное употреблять запретили, а в одиночку как–то не то.

— И что? Так и не позвонила? Ну, еще до осени есть время. Женщины, они ж существа сомневающиеся, мечутся в раздумьях. А если скажет, что не любит, но замуж готова идти? Ты как?

Матвей Егорович плеснул им в чашки кипятка, поставил подогреваться очередной чайник.

— Я её люблю. Этого вполне достаточно. Главное, чтобы уважала меня и верна была.

— Ну, раз так, то и славно. Ты пей чай–то! Пей, пироги бери, Маша сегодня напекла…

… Женя пару раз спрашивала, почему не приезжает дядя Гена. Ксения говорила, что много работы, занят. Тогда девочка решила уточнить, поедут ли они к нему сами?

— Я не знаю, — покачала головой Ксюша. — Это всё очень серьезно!

Смущало, что все будут о ней, о Ксении, говорить, особенно мама Эдика. Мол, за москвича пошла ради жилплощади, а Москва не резиновая, все туда ломятся, лишь бы зацепиться!..

— Да не всё ли тебе равно, кто там что скажет?! — Раиса заглянула к подруге, нашла ту в минорном расположении духа и, нахмурившись, продолжила:

— Значит так, отвечай, не задумываясь. Готова?

— Ну.

— Без ну. Готова?

— Готова.

— Тебе хорошо с Геной? Не задумываясь!

— Да.

— Скучаешь по нему?

— Да.

— Остальное меня вообще не интересует. Собирай манатки, и уезжайте–ка вы с Женькой! Не трать время, все мы смертны!

… Ксюша позвонила ему в тот же вечер. Долго молчала в трубку, слушала, как он называет её ласковыми именами, что–то рассказывает, отхлёбывая из чашки воду, потому что уже три часа ночи, а они всё болтают, как ругается, что давно пора спать, а она его не отпускает…

— Ты же не отпустишь меня, правда? — вдруг спросил он.

— Нет, пожалуй, что нет…

Она легла в четыре. В пять тридцать зазвонил будильник. В семь она приняла решение.

… Через неделю, когда у Евгеши закончился учебный год, она уволилась с работы, собрала их с дочерью пожитки и приготовилась к переезду…

И вот они с дочкой сидят у тети Маши, едят куриный бульон с гренками, а этажом выше Гена расставляет Ксюшин антиквариат. Посуду и мелочь Ксюша с Женей принесли сами, поставили книги в уголке, сложили пакеты с обувью в шкаф, особенно волновалась Ксюша за статуэтки. Те, завернутые в Женькины пальто и куртки, спали пока в чемодане. Если разбились, будет очень жаль. Хотя, клей и навыки реставратора никто не отменял!..

Тётя Маша что–то рассказывает. Гену она знала еще мальчиком, так и рос на её глазах. А вот их сын, её и Матвея, Генкин ровесник, погиб. Больше деток у них не было, как–то прикипели к Геннадию. Очень они с Матвеем рады за него, что Ксюша приехала, да еще с такой доченькой!

Ксения смущенно улыбнулась.

— Спасибо. Я надеюсь, что не зря мы в его жизнь вклиниваемся.

— Конечно, не зря! Две реки вместе сошлись, да еще и ручеёк, вон, пробивается! Вместе–то лучше, чем порознь. Главное, уважение чтобы было!

— А любовь? — прошептала Ксения.

— А любовь уже есть. Меня не обманешь!

Открылась входная дверь, зашаркали в прихожей, затопали.

— Ну, где мои девушки? Принимайте работу, теперь вы красоту наводите, а я сдаюсь! — Гена зашёл на кухню и сел на табурет. — Сил моих больше нет.

Ксюша и Женя вскочили, поблагодарили тётю Машу за обед.

— Идите, идите, хозяюшки! — кивнула женщина…

Уехал со двора грузовик, вечер разогнал мужчин по квартирам. Собрали домино в коробку, попрощались, сели ужинать, каждый на своей кухне. Уже погасли огоньки в окнах, а Ксюша и Гена ещё сидели, шептались о чем–то, будто всю свою прошлую жизнь пересказывали.

Ксения устроилась на работу, защитила диссертацию, которую откладывала уже который год, и теперь целыми днями пропадала в мастерских, а вечером приходила и суетилась на кухне, встречала Гену, проверяла уроки у Жени и с улыбкой засыпала рядом с Генкой. Она была опять счастлива.

Пару раз звонила свекровь, мама Эдика, интересовалась, как там живётся беглой невестке, поздравляла со свадьбой и приглашала к себе в гости. За сына ей уже и не было обидно. Сама женщина, понимает, как хочется простого счастья…

Ксюшина и Генкина жизнь больше не гравюра, в неё вернулось столько цветов и оттенков, что не хватит названий, чтоб их описать… Остаётся только любоваться и беречь, пока живы, пока рядом.

Ксюша никогда не говорила с Эдуардом, как ей жить, если с ним что–то случится. Это была запретная тема, страшная. Но она уверена, что он не осуждает её. Живые к живым, но с памятью в сердце о том, что было…

(с) Любовь Курилюк (Зюзинские истории) /Дзен Яндекс

#рассказы