Синдром Электры

Автор Букова Нина
Часть 1.
Будь моя воля, я бы никогда не поехала в город Н., в колонию строгого режима , да еще в свой законный выходной. Но главный редактор Максимов уж очень громко топал ногами и рычал, требуя от меня самый что ни на есть «жареный» репортаж к следующему выходу газеты. Тиражи газетенки медленно, но верно падали вниз. Как таковая мне эта работа и не нужна была. Спасибо папочке- владельцу сети супермаркетов в нашем городе. Но быть нахлебницей мне во-первых не позволяла совесть, а во-вторых не позволял папа.
Среди нашей «золотой молодежи» становилось модным осваивать профессии, отличные от родительских. Хотя лично я не вижу в этом смысла. Ибо, если не я, то кто, в конце концов, заменит моего папочку на посту генерального директора сети супермаркетов «24».
Но модные веяния в нашей тусовке наложили отпечаток и на моих неокрепших мозгах. И я освоила журналистику вместо экономики. Благо папочка (обожаю его) только хитро ухмыльнулся в ответ на мое пылкое признание, что до смерти хочу быть похожей на Мэри Колвин. В тот момент мне показалось, что он начнет отговаривать. Я уже настроилась на небольшую победоносную войну, но папочка плеснул в бокал золотистого виски и тихо произнес: «Надолго ли тебя хватит, детка?». Хватило ненадолго. Как оказалось: нас много, а Мэри Колвин одна, и на ее место метили все без исключения выпускники журналистики.
Тогда это чудилось забавным: посиделки в накуренной кухне ночи напролет, обсуждения репортажей из горячих точек. Романтика военного журнализма перла из меня, как дрожжевое тесто из кастрюли. Конечно, деньги папочки могли бы проложить мне дорогу в престижную газету. Тогда я бы смогла осуществить мечту: подносить велюровый микрофон к губам раненого солдата и проникновенным голосом спрашивать : « Скажите, что вы почувствовали, когда поняли, что наступили на минную растяжку?». Мешала дурацкая гордость, впитанная с табачным дымом в маленькой кухоньке.
И поэтому, вооружившись дипломом журналиста и несгибаемым апломбом, я нарисовалась на пороге региональной желтой газетенки. Там печатали сплетни о похудевших звездах, и душераздирающие новости о разрытых могилах и отгрызенных головах. Моя громкая фамилия (Скажите, а вы имеете отношение к ТОМУ САМОМУ Явольскому) сделала свое дело. Меня немедленно зачислили в штат. Впоследствии главред не раз извинялся за внебрачное потомство, которое успел приписать моему папочке. В нашей семье это стало неизменным поводом для шуток. «Куда смотрит общество? Доколе мы будем терпеть моральное разложение нашей «бизнес-элиты»?»- вопрошал некий Дурманов- автор сих пятничных опусов. Кстати, сей Дурманов был мягко, но настойчиво выпровожден за дверь этой газетки в тот самый день, как на ее пороге появилась я. Видимо, главред Максимов надеялся на то, что папочка начнет поддерживать любые капризы единственной дочурки. И его газетенка волшебным образом избавится от сопровождавших ее в последнее время материальных неурядиц.
Наивный… Он еще не понял, что дочурка Явольских крайне упряма и намерена всего добиться своими силами. Но все это было вначале. А сейчас я понимала, что Мэри Колвин из меня не получилось и не получится никогда. Работаю я только по приколу и что-либо менять в своей жизни не хочу. Разве что получить экономическое образование. Папочка ведь не вечен, а империи супермаркетов «24» нужен постоянный присмотр.
Максимов, наконец-таки, тоже это понял, и я стала писать к пятничным номерам всякую читабельную чушь. Обычно я строчила ее вечером со среды на четверг, чтобы утром четверга отдать в набор. Все необходимые сведения находились в Интернете на дурацких мистических порталах.
Но сегодня я мчусь на своем «Черроки» по разбитой дороге в соседнюю область, в город Н. В колонию строгого режима для того, чтобы взять у осужденного настоящее интервью. Мчусь, злясь на себя и Максимова за то, что вывел меня из себя едкой фразой: «Ты не журналистка, ты- папочкина дочка». Меня вдруг задело это пренебрежительное:ты не журналистка. Да, Мэри Колвин из меня не вышло, но это ничего не значит. Я всем покажу, на что способна. В запале я вспомнила об одной заметке, которую прочла лет десять назад в каком-то «желтом» журнальчике. Там говорилось о восемнадцатилетнем парне, убившем свою мать.
Писали, что его нашли рядом с трупом, а он спокойно слушал записи «Квин». Ни на следствии, ни на суде он так и не пояснил, почему взял нож для разделки мяса и всадил в сердце матери. Дали ему тогда десть лет колонии строгого режима. Той самой, в которую меня несут колеса верного «Черроки». Само собой, я предварительно выяснила, что срок у парня заканчивается через три месяца, ведет он себя хорошо, на УДО не согласился, и можно взять у него интервью. Правда, начальник не был так оптимистичен, как ваша покорная слуга-восходящая звезда современной журналистики:
- Он даже сокамерникам за десять лет не рассказал, почему убил мать. А вы надеетесь, что вам расскажет?
Джип сильно встряхивает на очередной мерзкой яме. Я ругаюсь про себя матом, о котором папочка всегда говорил:
- Ты не ругайся, лучше рукой покажи.
Дороги в нашем родном государстве, как всегда, оставляли желать лучшего. Видимо, это чья-то гениальная задумка. Чтобы всякий оккупант пропадал вместе со всей своей техникой где-то в районе Смоленска. В сумочке лежит разрешенный для передач в колонию набор: две пачки чая, два блока сигарет. И оружие журналиста: диктофон для записи. Собираюсь прибыть туда во всем своем журналистском блеске. Я твердо решила расколоть этого парнишку. Добиться признания, почему он убил самого родного человека. В ход собираюсь пустить природное обаяние, хитрость и красоту.
Мой «индеец» благополучно припарковывается в месте назначения. Принимаю душ в номере гостиницы, наскоро перекусываю в буфете. Бросаю быстрый взгляд в зеркало, улыбаюсь отражению и отправляюсь на ул. Шахтерская. Туда, где находится искомая колония. Охрана провожает меня в кабинет начальника, из-за стола встает строгий дядька в мундире со звездочками на погонах. Придвигает мне стул, наклоняется над плечом и я морщусь от запаха дешевого одеколона.
- Присаживайтесь, Елена Борисовна. Присаживайтесь, чайку попьем.
-Благодарю,- вежливо отвечаю,- но я бы предпочла сразу приступить к делу.
- Ну, что Вы. Так прямо и сразу. Уважьте старшего по званию, попейте чаю со стариком. Нечасто в наши края заносит таких красавиц.
Я смущаюсь. Мне почему-то кажется, что они произнесены с тайным извращенным подтекстом. Не скажу, что я ханжа и недотрога. Комплименты мне привычны, но тон полковника повергает меня в замешательство.
- Хорошо,- соглашаюсь (а что делать?),- но потом сразу к осужденному.
- Конечно- конечно,- смешно, по-стариковски машет руками полковник,- вот только одно обстоятельство…
- Какое обстоятельство?
- Понимаете, это колония строгого режима. Здесь сидят по десять и больше лет. Половина «пожизненных».
- Ну и что?- каюсь, не сразу вникаю в смысл фразы.
- Этот парень не видел женщин десять лет, а длина вашей юбки, мягко говоря……
Быстро окидываю себя взглядом. Длина моей злосчастной юбки где-то на ладонь выше колен. Вполне прилично даже по самым строгим дресс-кодам. О чем и сообщаю сидящему напротив вояке.
- Елена Борисовна, мы не в офисе, а в колонии,- напоминает полковник урок первого курса журналистики.
Покраснев и чертыхаясь про себя, я, все-таки, вынуждена признать правоту начальника. Не стоит лезть со своим уставом ни в чужие монастыри, ни в колонии строгого режима. Договорившись о встрече на следующий день, выплываю из кабинета. Кожей затылка ощущаю насмешливый взгляд полковника.
Вечер в городе Н. безнадежно испорчен. Набрав телефон папочки, полчаса болтаю с ним о милых моему сердцу пустяках. Маме, взявшей трубку, докладываю о том, что добралась нормально, одета по погоде, кормят меня вкусно и недорого, и, само собой, не забываю пить по вечерам теплое молоко. Со мной лукаво соглашается бутылочка «Мартини Бианко», которую я припасла на сегодняшний одинокий вечер. Папа с тихим смешком рассказывает очередную хохму, которую учудила его новая юрист. Я тоже смеюсь в ответ и спрашиваю папу, где он ее, такую, нашел. Через несколько секунд папочка неожиданно задает мне вопрос:
- У тебя все в порядке, детка?
От этой фразы становится тепло и спокойно, как в детстве, когда я забиралась к нему на колени и тянула за уши. А он, смеясь, наклонялся ко мне и щекотал мое лицо усами.
- Папа, я неудачница?
- Почему ты так решила, солнце мое?
- Все говорят, что я твоя дочь, но никто не говорит, кто я такая на самом деле.
- Это неизбежно, детка. Где бы ты ни была, куда бы ни пошла, в первую очередь, ты будешь моей дочерью, и только во вторую- журналисткой.
- Ой, папа, брось, какая из меня журналистка.
-Но ты же собираешься брать интервью у убийцы собственной матери. Или я ошибаюсь?
Я, как наяву, вижу его прищуренные серые глаза, в которых прыгают смешливые чертики. Папка, я люблю тебя. Успокоенная, кладу телефонную трубку, наливаю в бокал мартини и открываю страничку на «Фэйсбуке». Болтаю с друзьями, рассказываю о конфузе в кабинете полковника. Забираюсь в постель и гашу ночник. Все будет завтра.
Следующим утром на пороге кабинета начальника колонии красуюсь новая я. В строгом брючном костюме без излишних намеков на половую принадлежность. Черные волосы стянуты на затылке в строгую учительскую «шишку», никакой косметики на глазах, лишь губы подведены неброской розовой помадой.
Полковник двигается ко мне, разводя руками, как бы говоря:
«Нет слов, Елена Борисовна, просто нет слов».
В комнате для свиданий ожидаю, когда приведут заключенного. Окидываю глазами помещение. Честно говоря, думала, что будет страшнее. В моем понимании колония строгого режима недалеко ушла от лечебницы для буйно-помешанных. К своему стыду, обнаруживаю, что это не так. Еще за воротами я удивилась опрятности территории и ухоженности небольшого садика вокруг здания. На несколько минут даже жалею о том, что приехала сюда с другой целью. Отчаянно захотелось сделать репортаж о жизни колонии, побывать в столовой, в цехах и камерах.
Тряхнув головой, отгоняю от себя эти мысли. Дверь в комнату открывается, и на пороге появляется охранник. Он ведет за собой того, о ком, собственно, должна идти речь в моем репортаже. Открываю сумочку, лихорадочно ищу диктофон, чай и сигареты. Чувствую, как щеки заливает предательская краска, боюсь поднять взгляд на человека, сидящего напротив. Накануне сотни раз репетировала первый вопрос, который ему задам, но сейчас обнаруживаю, что он растворился в дебрях моей памяти. Кусая губы, понимаю, что выгляжу глупой курицей. Выкладываю на стол две пачки чая, два блока сигарет и проклятый диктофон, который завалился за порванную подкладку. В голове вертится идиотская мысль: не увидел ли заключенный прокладку, которая всегда лежит в сумочке «на всякий пожарный».
Поднимаю глаза, жалея, что не надела очки с нулевыми диоптриями, и натыкаюсь взглядом на него. Черные волосы, потухшие зеленые глаза, длинные нервные пальцы. Он смотрит на мои бесхитростные подарки и улыбается уголками губ.
- Это мне?- наконец, спрашивает он.
- Да,-с трудом выдавливаю из себя.
- Спасибо. Мне не шлют посылок, у меня никого не осталось там, на воле.
- Да… Да...Знаю. Я об этом и хотела поговорить.
- Вы хотите узнать почему я убил свою мать,- произносит преступник.
Преступник? Конечно, ему было восемнадцать, когда его осудили, но он убил свою мать. Он взял на кухне огромный нож для разделки мяса и без колебаний всадил ей в грудь. После этого преспокойно отправился к столу, где включил запись группы «Квин» и надел наушники. А на следующий день пошел в институт, где провел с одногрупниками обычный учебный день. Тело матери обнаружила соседка, случайно заглянув в приоткрытую дверь. Мальчик сидел за столом и слушал музыку. Ввиду шокирующих фактов и нежелания обвиняемого объяснить свой поступок, прокурор добился от суда десятилетнего приговора.
Мне с трудом удалось найти тот помойный журнал, в котором была эта заметка. Я выучила ее наизусть. По дороге в город Н. до мельчайших подробностей нарисовала себе лицо дебила. Иными причинами объяснить то страшное преступление было нельзя.
Но сейчас, глядя в его зеленые глаза, я не могу поверить, что говорю с тем самым человеком, о котором читала в журнале. Напротив меня сидит привлекательный нервный парень. Он теребит руками волосы и хмурит идеально очерченные брови. Он не преступник. Кто угодно, только не преступник. Это я понимаю сразу и бесповоротно. Так же, как то, что он НИЧЕГО мне не расскажет. Так же, как то, что я не буду дочерью Бориса Сергеевича Явольского, если не добьюсь от него признания.
И мне плевать, как долго придется его добиваться. Через какие преграды придется для этого пройти. Плевать и на начальника колонии и на его подчиненных. А если мне не дадут второго свидания, я подключу папочку.
Приняв решение, вздергиваю подбородок и открыто смотрю ему в глаза. Я иду ва-банк, хотя уверена, что это не сработает. Что-что, а молчать парень умеет.
- Да, я хочу узнать, почему вы убили свою мать.
- Потому что она была моей матерью.
- Не поняла, поясните, пожалуйста. Что значит «она была моей матерью»? Она и была вашей матерью, но за это обычно не убивают.
- Не собираюсь я вам ничего пояснять. Кто вы такая, чтобы я вам что-то пояснял? Забирайте свою передачу и уходите. Мне до освобождения три месяца осталось. Как-нибудь проживу и без вашего участия.
И что вы думаете? Я забираю передачу и ухожу. Хотя понимаю, что поступаю по-скотски. Но если бы я оставила ему сигареты и чай, это значило бы, что он победил. А Явольские не теми нитками шиты, чтобы так легко отказаться от задуманного.
В кабинете начальника тут же катаю заявление на еще одно свидание. Полковник притворно вздыхает, чмокает губами и заявляет, что следующее свидание возможно только в соответствии с утвержденным графиком. И наступит не ранее декабря следующего года. Ах, он к тому времени уже выйдет? Какая досада, Елена Борисовна, какая досада, но ничем помочь не могу. Служба, знаете ли….
Раздосадованная, нет, хуже, в ярости я врываюсь в гостиничный номер и набираю папочку. Аывтоответчик вежливо сообщает, что Борис Сергеевич на совещании и советует перезвонить через час. В ответ посылаю его к чертовой матери и советую оттуда не выходить, пока папа не перезвонит сам. Щедро плеснув в бокал вчерашнего Мартини, я меряю комнату широкими шагами.
«Ах ты, гад,- гневно отчитываю невидимого собеседника,-да... как ты смеешь... Да кто ты такой
Минут через сорок телефон опасливо звонит.
- Слушаю,- рявкаю в трубку, даже не удосужившись взглянуть на экран.
- Детка,- раздается родной голос,- э… мама спрашивает, когда ты вернешься. Она хочет приготовить твою любимую рыбу в красном вине.
- Папа,- на сердце становится легко,- я не вернусь. Пока, по крайней мере. Папочка, мне очень-очень нужна твоя помощь.
- Ну, рассказывай, что ты еще натворила. Надеюсь, в подоле нам с мамой не принесешь.
Как на духу выкладываю папе о своих приключениях за прошедшие двое суток. Рассказываю, в какую калошу меня посадил сначала начальник колонии, а потом наглый зэк. И к какому решению я пришла после неудачного свидания.
- Папочка, миленький, мне нужно, чтобы ты уговорил полковника дать мне еще одно свидание.
- Детка, ты понимаешь, что ведешь речь о взятке? Ты хочешь, чтобы я, Борис Явольский, давал «на лапу» какому-то дуболому с майорскими погонами?
- Полковничьими, папочка.
- Да наплевать и розами засыпать,- гремит в ответ его голос,- Елена, что происходит, черт тебя побери?
Ох, это серьезно. Папочка назвал меня по имени. Значит, сейчас мечет громы и молнии не хуже Зевса. Хорошо, применим его же тактику.
- Отец, ты не понимаешь. Он- не убийца. Вернее, формально, убийца, но он не убийца.
- Елена, объяснись толком. А то разговариваешь, как пьяная. Убийца, не убийца...
- Ох, я запуталась. Да, он убил свою мать. Он убил ее жестоко, не по-человечески. Ну, не верю я, что он подонок. Вот спинным мозгом не верю. Папочка, миленький, ты всегда учил меня доверять сердцу. Поверь сейчас сам. Прошу тебя.
- Детка,- голос отца смягчается,- ты обещала, что никогда не будешь пользоваться моим именем в своих целях.
- Я помню, папа. Но это один-единственный раз. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста
- Хорошо. Но только один раз.
- Деньги я буду передавать этому бурдюку сама?- перешла я к деловой части беседы.
- Предоставь все мне. Завтра иди к нему на прием и ни о чем не спрашивай.
Зная отца, я могла быть спокойной за исход завтрашней беседы с полковником. Чокнувшись бокалом с бутылкой мартини, выпиваю за свое гениальное решение и отправляюсь в душ. Ужин я заказала в номер, собираясь отметить начало первого серьезного репортажа «Из жизни заключенных». Проклятый телефон звонит тогда, когда я едва приступила к мясу по-французски. Экран предательски высвечивает номер Максимова и понимаю, что во избежание... неплохо бы ответить.
Черт возьми, совсем о нем забыла. А ведь должна была сегодня скинуть макет статьи. Номер готовится на следующую пятницу. Мне не успеть.
- Слушаю Дмитрий Юрьевич,- елейным голоском отзываюсь на раздраженное пиликанье.
- Явольская, где обещанная статья? Какого черта я сижу в редакции в девять вечера, когда меня дома ждет жена с ужином. Сама-то, небось, в ресторане трескаешь. Папенькины-то денежки позволяют по ресторанам питаться.
Так, ну это уже чересчур. Какого черта, ты, потный дурак, через слово полоскаешь имя отца?!
- Я готовлю репортаж, Дмитрий Юрьевич,- ледяным голосом сообщаю ему потрясающую новость.
-Какой репортаж, сто чертей на вилы? Ты что, журналистикой решила заняться? Папа из дома, что ли, выгнал?
- Дмитрий Юрьевич, я, конечно, понимаю ваши чувства, и полностью с ними согласна. Однако это не дает вам права оскорблять моего отца. А то, слышали, клевета теперь уголовное преступление.. И срок давности по ней продлен до трех лет. А дома у нас все подписочки с вашими газетенками. Теми самыми, где вы порочите имя, честь и деловую репутацию моей семьи.
Заканчиваю ехидным голосом и думаю: « Почем сегодня ваш квас, сударыня».
Максимов осаживает коней и говорит уже совсем другим голосом.
- Елена Борисовна, простите за вспыльчивость. Поймите меня правильно, я сегодня даже не обедал, а уже девять вечера. Так что там с репортажем?
Вот так-то лучше. Вижу, вижу, боров, как у тебя подмышки вспотели. Не боись, сейчас потопаешь домой к своей упитанной супружнице. Она тебя оладушками накормит.
- Дмитрий Юрьевич, я прошу вас дать мне еще неделю. Открылись новые обстоятельства, репортаж обещает быть бомбой. Я надеюсь, что смогу раскопать дело десятилетней давности.
- Хорошо, Леночка, командировку я тебе продлю. Но ты обещаешь, что статья будет сенсацией?
- Дмитрий Юрьевич, ну когда я вас подводила.
- Вот том-то все и дело. Ну, хорошо, работай.
Улыбаюсь телефону, смотрю на прерванный ужин. Есть уже не хочется, все выкидываю в мусорку. Ничего, зато не потолстею. Расстеленная постель призывно подмигивает подушкой, приглашая на боковую, чем я и пользуюсь.
* * *
-Ванька, слышь, а что за краля к тебе приходила?- его теребили за за воротник тюремной куртки.- Ты же говорил, что у тебя родственников не осталось. А для невесты ты молодой слишком.
- Отстань, Пуля, я спать хочу,- Иван отвернулся к стене, давая понять, что ему разговор не интересен.
- Не, ну просто занятно. Может из «невест на час»? Их сейчас много по колониям шастает. Благотворительностью занимаются. Так я бы воспользовался, если что. Ты-то кто, пацан совсем. А я-то поопытней буду. Что за краля-то, а? Не томи душу.
-Журналистка она,- нехотя ответил собеседник,- пришла интервью брать. По делу о матери.
- Тю-ю-ю,- протянул Пуля,- так тому делу десять лет уже. Сейчас вон кажный день по сотне гробят, никому неинтересно. А в твоем-то деле какой интерес может быть для журналистов? Или есть все-таки? Ты почто мать-то грохнул? Может хоть сейчас скажешь?
- Пуля, уйди, добром прошу.
- Ну, как знаешь.
Пуля отправился на свою койку, а Иван закрыл глаза, пытаясь уснуть. И уснул. Но кошмарный сон навалился грозовой тучей. Смял лавиной сознание, выплавил мозг. Заставил проснуться от адской головной боли.
Иван никогда не знал отца. Как все дети, понимал, что он у него должен быть. Не раз расспрашивал мать, ловил в ответ ее туманную улыбку. Каждую неделю легенда его появления на свет менялась и обрастала новыми подробностями. То отец был полярным летчиком, который полетел спасать застрявший во льдах корабль. И сгинул вместе со всей командой где-то на самой окраине Южного полюса.То альпинистом, и его труп сейчас украшает северный склон Эвереста. То известным киноактером, разбившимся на съемках очередного фильма. Но больше всего ему понравилась история про секретного агента. Находящегося на исполнении очередного очень секретного задания, связанного с кражей государственных секретов одной небольшой дружественной Латиноамериканской страны. Этот факт давал призрачную надежду на то, что однажды отец появится на пороге, пропахший порохом и грязью. И он, маленький мальчик, прижмется к обшлагам его куртки, впитывая незнакомый запах.
Но годы шли, мальчик рос, и в двенадцать лет понял, что отец не вернется никогда. Никуда и ниоткуда. У него просто нет отца. У всех есть, а у него нет. И эту неприятную правду надо понять и принять.
Сон навалился опять. Иван услышал хриплый голос матери, зовущий из соседней комнаты. С неохотой выключил магнитофон и отправился в комнату. Туда, где сидела она.
-Сын,- звала с незнакомым блеском в глазах,- сын, подойди к мамочке. Мамочка хочет тебе что-то сказать.
На этом месте Иван всегда просыпался. Ему не хотелось слышать того, что скажет мать. Открыл сухие глаза и уставился в щербатую стену. Все царапины и трещинки на ней давно изучил тщательно и со вкусом. Он знал, что их ровно сто двадцать шесть штук. Ни одна из них не повторяла другую, а все вместе они составляли волшебный узор. Сокамерники мирно храпели в своих койках. Пуля, как всегда, болтал во сне, окучивая очередную «красотку». Он был «пожизненник». Разбойное нападение с отягчающими. Статья 162.4 УК РФ. Четыре трупа в результате. А сейчас Пуля неистово молится в часовне и пытается облегчить душу. Как быстро за решеткой становятся верующими. До тех пор, пока не получат УДО. А потом- все по новой. Отучаются люди жить на свободе по правилам, установленным этой самой свободой.
А вон Кабан- у него пятнадцать за распространение наркотиков. Он смирный, ни разу не был в карцере. Его ждет вожделенное УДО. На воле продавцы уже готовятся к его выходу.
А это-Дырка. Почему Дырка? Ну, как почему. Потому что Дырка, и этим все сказано.
Самому Ивану повезло еще тогда, десять лет назад, после приговора. Зайдя в барак, сразу столкнулся взглядом со здоровенным мужиком. Едва взглянув в тяжелые глаза, почувствовал, как сжались гениталии. Но у мужика оказался сын возраста Ивана. И только ему под огромным секретом парень рассказал, за что убил мать. Шрам (так его звали) вышел на свободу через два года, пригрозив Пуле молотоподобным кулаком:
- Узнаю... Покалечу.
Иван был благодарен Шраму еще и за то, что тот так и не выдал никому его секрета.
Через три месяца заканчивался срок, но испуганный мальчик, который жил внутри зэка все эти годы, боялся свободы. Он не знал жизни за колючей проволокой, его страшила неизвестность. Иван не хотел, но понимал: ему некуда идти. Оставалось одно: найти Шрама и заниматься вместе с ним разбоем.
-Черт,- неслышно выругался он,- проклятая писака. Разбередила душу, стерва.
* * *
Вскакиваю с постели, как ошпаренная, дико смотрю на часы на стене напротив кровати. Ф-ф-ух, только десять утра, а ведь могла проснуться к обеду. И тогда плакали бы все планы на репортаж. Папочка папочкой, но полковник тоже не из последних. Разозлится на то, что его заставили ждать,и... адью, прекрасная маркиза. До встречи в декабре следующего года. А не нравится, жалуйтесь в Спортлото.
Принимаю душ, навожу марафет, щедро покрываю ресницы густым слоем туши. Натягиваю на себя ту самую, печально известную юбку, и ворчу про себя:
-Перетерпишь, старый хрыч, это входит в мои планы на сегодняшний вечер.
В таков вызывающем виде я- звезда прессы- появляюсь на пороге кабинета начальника колонии. Мило улыбаясь, прохожу к столу. Сажусь, расстегнув плащ, заложив ногу на ногу, и явственно чувствуя все то, что он сейчас обо мне думает. Но, зарядившись уверенностью от вчерашнего с папой разговора, нахально поглядываю на полковника сквозь занавес ресниц.
-Что же Вы, Елена Борисовна, не сказали вчера, что приходитесь дочерью Борису Сергеевичу? Непривычно видеть, как дети крупных бизнесменов разъезжают по местам, не столь отдаленным.
А то ты сам не понял, хрен моржовый.
- Мало ли у нас в стране Явольских,- отвечает он на мой невысказанный вопрос,- Ну, что же, с вашим батенькой ( вот ей-Богу не вру, он так и сказал старорежимно «батенькой») мы вчера обо всем договорились. Комната для долгосрочных,- при этих словах полковник прищурился, как будто вкладывая в них одному ему известный смысл,- свиданий в вашем полном распоряжении.
- Благодарю покорно, - отвечаю в его же доисторическом стиле,- надеюсь, я не слишком вас обременила. Не хотелось бы, чтобы у Вас остались обо мне неприятные воспоминания.
- Ну что вы, что вы, сударыня. Какие такие «неприятные воспоминания»? Наоборот, очень даже приятные. Но, все-таки, вам стоило вчера хотя бы намекнуть на то, кому вы приходитесь дочерью.
- В следующий раз всенепременно так и сделаю,- искренне заверяю я.
И вот я опять в комнате для свиданий. Правда, эта кажется почище и попросторней из-за того, что часть комнаты занимает кровать. Ах, вот о чем говорил полковник, прищурившись при словах «долгосрочные свидания». Это комната для тех, к кому приезжают женщины. Наверное, жены, которые, быть может, даже ждут. Для меня это все, конечно, дико и неправдободобно. Но это тоже жизнь, и у нее есть свои законы, которые нам непонятны.
Небрежно бросаю плащ на кровать, раскладываю на столе вчерашнюю передачу. Готовясь к наступлению, демонстративно ставлю диктофон на самое видное место.
Посмотрим, мальчишка, как ты сегодня отвертишься.
Дверь отворяется, пропускает внутрь моего долгожданного респондента.. Парень выглядит усталым и невыспавшимся.
- Опять ты,- почти стонет он,- я не хочу с тобой разговаривать. Я ни с кем не хочу разговаривать.
Повурнувшись к стене, он молотит по ней кулаком, давая понять охраннику, что свидание закончено.
Ха, не на тех нарвался.
- Бесполезно, Иван,- ставлю его перед печальным фактом,- охрана получила четкие указания не беспокоить нас до тех пор, пока я не скажу. Присаживайся, вот-вот должны принести чай.
- Ты что, всю колонию подкупила?- спрашивает, присаживаясь напротив.
Ага, уже шутим. Для начала неплохо. Разовьем беседу в том же направлении.
- Не я,- сообщаю ему,- нашлись люди. Поспособствовали.
- Ну-ну. Чего ж тебе от меня надо? Дело прошлое, все уже давно забыли о нем. Сейчас у всех другие заботы. Мэра вон очередного хотят посадить. Кому я стал вдруг так интересен?
Кривит тонкие губы, а в зеленых глазах что-то шевелится.