Бункер

Каждый раз весна уводила нас дальше и дальше от родного дома. Сначала мальчишеские стайки начинали перемещаться от одного двора к другому, потом ‒ всё дальше от серых безликих пятиэтажек посёлка в частный сектор за железной дорогой. А когда солнце доедало последние серые осевшие сугробы в лесополосе, мы переходили туда, в самое излюбленное место наших игр и забав. Там можно было строить шалаши и запруды из мелких ручейков, играть в прятки и шпионов-разбойников. Или войну, обстреливая друг друга из рогаток ягодами рябины и черноплодки. Местом наших баталий всегда был бункер, так мы между собой называли земляной холмик примерно полтора метра в высоту с железной дверью, покрытой тёмно-серой краской. Назначение данного сооружения в лесополосе нам было неизвестно, но никто и никогда не видел, чтобы кто-то приходил, открывал дверь и что-нибудь делал. Место казалось совсем заброшенным и забытым, и лишь старый плюшевый медведь с оторванной передней лапой, посаженный кем-то когда-то перед дверью, охранял его. Ну и мы, местные мальчишки, любили устроить возле него бой, вообразив, что бункер ‒ это военный штаб, который нужно защитить от врагов или, наоборот, отбить. Никто из нас никогда не задавался вопросами о назначении данного сооружения, мы воспринимали его как некую данность, всегда существовавшую среди берёз и осин. Пока однажды Пашка не притащил с собой на хвосте двоюродного братишку.

Мы никогда не брали с собой малышню. Много возни и проблем. Те быстро уставали, просились домой, за ними нужно было постоянно приглядывать, чтобы не потерялись, не испачкались. Поэтому Пашка, заявившийся к бункеру вместе с мелким, был встречен нами без особой радости.

‒ Это что за детский сад? ‒ спросил у него Толик.

‒ Митька, брат мой двоюродный. Они с мамкой к нам в гости на неделю всего приехали, ‒ угрюмо объяснил Пашка. ‒ А сегодня наши мамки по делам уехали, а его вот на меня оставили. Ребят, честно, это только один раз.

‒ А если мелкий потеряется в лесу, что делать будем? ‒ напирал на него Толик.

‒ Да не потеряется! ‒ заверил Пашка.

Разгорелся недолгий и оживлённый спор, в результате которого мы совместно решили, что Митька будет у нас часовым, охраняющим штаб. Вроде, как и при деле ‒ не заскучает, и на одном месте будет ‒ не потеряется. Вручили Митьке палку, поставили рядом с трёхлапым медведем и разбежались по лесу.

Бой был в самом разгаре, когда наш часовой, оставив свой пост, прибежал к нам, а на наши возмущённые вопли про дезертира, заявил:

‒ Не пойду! Я боюсь! Там за дверью голоса какие-то!

‒ Что ты придумываешь-то? ‒ напустился на него Пашка, чувствующий ответственность за испорченное сражение. ‒ Какие ещё голоса?! Сейчас враги наш штаб захватят!

‒ Не пойду я туда! ‒ упёрся Митька. ‒ Не верите ‒ сами идите и послушайте!

На крики пришла команда наших соперников. Объявили наскоро перемирие, и все вместе вернулись к бункеру, чтобы выяснить, что же так напугало нашего нерадивого часового.

Бункер выглядел как обычно: покрытый травой земляной холмик с закрытой наглухо металлической дверью, неизменный потрёпанный годами и стихией медведь.

‒ Ну и где тут твои голоса, а? ‒ спросил у Митьки Толик.

Тот вместо ответа указал рукой на дверь. В глазах его дрожали слёзы, он был близок к тому, чтобы зареветь. Что-то в его лице показалось нам весьма убедительным, и мы всей гурьбой подошли к бункеру вплотную. Трёхлапому медведю пришлось впервые потесниться, пропуская нас к безликой серой двери. Мы затаили дыхание и прислушались, пытаясь понять, что же так напугало Митьку. Нашему вниманию, как по мановению волшебной палочки, открывались всё новые и новые звуки, которые восприятие не замечало раньше. Мы услышали размеренный шелест древесных крон над головами, треньканье синицы где-то в вышине, отдалённое карканье вороны. Лес явился перед нами в своём многоголосии, различить в котором ещё что-либо казалось совершенно невозможным, но всё же звуки открывались нашему вниманию и дальше. Уступали место друг другу: сначала главные, пронизывающие всё пространство вокруг, потом более близкие, существующие рядом с нами. Будто невидимый звукорежиссёр включал их поочерёдно, одни заглушая, другие выводя на передний план. Мы услышали дыхание друг друга, обиженное сопение Митьки чуть в стороне. Потом и эти звуки отодвинулись на второй план… И мы услышали пространство за дверью бункера. Гулкую пустоту, уходящую куда-то вглубь, в неведомое нам. Я почувствовал, и позже остальные пацаны это подтвердили, как у меня дух захватывает от ощущения пространства, открывающегося там, за этой дверью. Пространства, которое было чем-то наполнено. Точнее, кем-то, потому что этот кто-то там, за дверью, тоже прислушивался к нам. И прислушивался намного дольше, чем мы к нему.

‒ Толик? ‒ окликнуло из-за двери Пашкиным голосом, и мы разом отпрянули, пока ещё не испуганно, а скорее в смятении, подозревая друг друга в розыгрыше.

‒ Пашка, давай сюда! ‒ ответило уже моим голосом, и я ощутил, как по спине, неприятно щекоча, ползут вверх, к затылку, мурашки.

А потом голоса из-за двери зазвучали наперебой. Кто-то смеялся, звал нас по имени поочередно. Голоса наслаивались друг на друга, превращаясь в дикую какофонию. Мы испуганно попятились. Митька шумно втянул носом воздух и всё-таки заревел. Пашка подскочил к двоюродному братишке, схватил его за руку и скомандовал:

‒ Бежим отсюда!

Мы гурьбой сорвались с места, а голоса, перекрывая друг друга, неслись нам в спину, подстрекая и подначивая.

Остановились мы только когда перед нами замаячили крыши частных домов. Задыхаясь от быстрого бега, согнувшись в две погибели и уперев руки в колени долго не могли отдышаться.

‒ Что это было, ребят, а? ‒ первым прервал молчание Пашка. ‒ Вы ведь это слышали, да? Тоже слышали?

Мы хором подтвердили, заговорив наперебой, кто и что слышал из-за двери. Лишь Толик почему-то хмуро отмалчивался, а потом, дождавшись паузы, неожиданно зло выкрикнул:

‒ Фигня всё это! Ничего я такого не слышал! Вы все прикалываетесь просто!

А потом развернулся и убежал, оставив нас в недоумении.

С той поры игры в лесополосе прекратились. Конечно, иногда всей толпой мы ходили за ягодами или разводили костры на опушке, но никогда больше не ходили к тому странному бункеру, перенеся места наших военных баталий на тихие улочки частного сектора. А спустя несколько лет и эти забавы сошли на нет. Мы стремительно взрослели, детство утекало сквозь пальцы и тогда никакого сожаления по этому поводу никто из нас не испытывал.

Пройдёт ещё немного времени, и жизнь разбросает нас в разные стороны. Мы разъедемся из посёлка, чтобы учиться и устраивать взрослую жизнь. События тех давних дней забудутся, постепенно сотрутся из памяти. Станут чем-то выдуманным, ничего не значащей фигнёй по словам Толика. Пока однажды жизнь не найдёт способ напомнить об этом.

Успешно отучившись в медицинском, я вернулся обратно в родной посёлок. В областной психиатричке наметилось место врача, и я решил, что стоит начать медицинскую карьеру с малого. Дни текли своим чередом, особенности работы скучать не давали, и приятным бонусом были иногда внебольничные подработки, когда люди обращались за консультацией по всяким деликатным вопросам. Но однажды в наше скорбное заведение доставили буйного пациента. Произошло это не в моё дежурство, поэтому я застал новичка уже в более спокойном состоянии. И каково же было моё удивление, когда в этом пациенте я опознал Толика, своего друга детства. Выглядел он плачевно. Худой, с густыми тенями под провалившимися глазами, измождённый, но с горящим безумным взором. Из анамнеза мне стало известно, что доставлен он был с острым, внезапно развившимся психозом, в бредовом состоянии. Оказалось, что Толик в свободное от работы время промышлял диггерством. И в тот злополучный день он с командой таких же отпетых искателей приключений в очередной раз спустился под землю, чтобы исследовать часть старых коллекторов под посёлком. А обратно он вылез уже один. В совершенно неадекватном состоянии и только твердил: «Оно их всех забрало, оно их всех забрало…» Конечно, таких пациентов у нас немало, и к этому привыкаешь довольно быстро, но от этого случая у меня невольно пробегали мурашки. И не только потому, что этот пациент был моим другом детства, но ещё и оттого, что нашли его недалеко места, где располагался тот самый бункер.

Несколько дней спустя Толик немного пришёл в себя. То ли подействовали лекарства, то ли благотворно сказалась умиротворяющая обстановка больницы. Но в один прекрасный день мой друг меня признал. Вечером того же дня мы с ним разговорились. Мне очень интересно было узнать, как сложилась его взрослая жизнь и, главное, что произошло в тот злополучный день, перед госпитализацией. Кроме того, на нас постоянно наседала полиция, пытающаяся выяснить, что случилось с его спутниками. Но и спрашивать Толика напрямую я не рисковал, боясь спровоцировать новый приступ психоза. Он подвёл к разговору сам:

‒ Помнишь тот бункер с лесу, возле которого мы играли в детстве? Тот, из которого слышались голоса?

‒ Разве были голоса? ‒ спросил я, помня, как Толик яро убеждал нас, что ничего не слышал.

Мой пациент усмехнулся:

‒ Конечно, были. Это было жутко, невероятно, но они были. Они позвали нас в один момент. Я это помню. Думаю, ты тоже не забыл. Долго я хотел понять, что или кто позвало, и что это было за помещение в лесу под земляной насыпью. После школы я получил образование по гражданскому строительству. Скукотища, но мне это, в конце концов, дало возможность получить доступ к планам подземных коммуникаций. Я их досконально изучил, пытаясь понять, ведут ли хотя бы какие-то к тому месту в лесу. А потом я случайно познакомился с ребятами-диггерами. У нас сложилось взаимовыгодное сотрудничество. Я копировал им планы, они периодически брали меня с собой. Именно я рассказал им про бункер, не упомянув только о том, что мы слышали однажды. Я хотел, чтобы они помогли мне найти его.

‒ Зачем? ‒ искренне удивился я.

Толик помолчал, погрузившись в размышления. За окном выстукивал печальный мотив дождь, где-то в больничном саду надсадно каркала промокшая ворона. И когда Толька заговорил, его хрипловатый голос прозвучал так зловеще, что я вздрогнул.

‒ Я хотел убедиться. Увидеть своими глазами этот бункер или что там было за той дверью. Понять, что это просто пустое давно заброшенное помещение. Что всего этого не было. Всё это время, что я ходил с диггерами, я надеялся, что никогда не найду этот бункер. Тогда окажется, что его нет на самом деле, мы его придумали. И голоса придумали. Так бывает.

Он пронзил меня серьёзным пристальным взглядом и продолжил:

‒ Но мы нашли его. Один из коллекторов вёл прямо к нему, но был заблокирован решёткой. Попасть в сам бункер не представлялось возможным. Решётка была приварена намертво. Мы сумели просунуть за решётку камеру, и увидели длинный коридор, теряющийся во мраке. И более ничего. Только запах… Ты когда-нибудь чувствовал запах зла? Чистого, концентрированного зла? Он до сих пор стоит в ноздрях. А потом мы услышали его. Эти голоса, которые звали, смеялись, выкликали имена. Они накатывались на нас, как волна. И я не выдержал. Развернулся и побежал, не помня себя, не разбирая дороги. А потом я услышал скрежет металла и раскатистый гул, когда оно вырвало приваренную решётку и бросилось на ребят. Я слышал их крики, чьи-то ещё голоса и смех. И нас. Я слышал нас, наши голоса. Оно звало нас, всех поимённо звало. Оно помнит, понимаешь? Помнит всех.

Он уставился на меня горящим взором, в котором плескался страх. Его пальцы нервно сцеплялись между собой и расцеплялись, словно исполняли танец большие пауки.

‒ Я не помню, как долго я блуждал по коллектору. Я ничего не помню. Мне было страшно, что я услышу его, услышу, как оно разговаривает со мной. А потом тьма просто сменилась светом… ‒ он поднял на меня воспалённые глаза и посмотрел с безысходностью. ‒ Оно на свободе. Понимаешь, оно теперь на свободе. Блуждает там по трубам и ищет. Меня, тебя… всех нас.

Вошла медсестра: пришло время вечерних процедур. Толик покорно выпил причитающиеся ему таблетки, на прощание вперил в меня отчаянный взгляд и прошептал одними губами: «Оно нас ищет!» Я ушёл домой, моё суточное дежурство было только через день. А ночью, по рассказам коллег, у Толика случился новый приступ. Он разбудил криками всё отделение, устроил настоящий переполох и, пока ему не сделали инъекцию, кричал одно и то же, как заведённый: «Оно здесь. Оно пришло. Я слышу, как оно говорит!» Но самый жуткий сюрприз ждал всех нас утром, на обходе. Мы обнаружили, что пациент мёртв. Он лежал на койке, откинув голову назад, его лицо было пепельно-серым и просто неузнаваемым. Такой жуткой маски ужаса я никогда не видел, да и, думаю, вряд ли когда-то увижу.

Вскрытие показало, что он умер от сердечного приступа. Конечно, смерть пациента в больнице ‒ это куча бумажной волокиты и неприятностей, но всё это затмевали мои собственные мысли. Я всё думал и думал над услышанной от Толика историей. Неужели это правда? Это может быть правдой или подавленные в детстве воспоминания вылезли наружу в такой причудливой и жуткой форме, лишив человека рассудка? Но ведь мы же все тогда что-то слышали! Или нет? Рацио взрослого человека выталкивало воспоминания вон, не желая принимать произошедшее когда-то за правду. Всё это было нашей фантазией, ложными воспоминаниями, основанными на разыгравшемся детском воображении.

Так я успокаивал свои тревоги, пока однажды, придя на работу, я не увидел, как из палаты, в которой умер друг моего детства, выходят сантехники.

‒ Ну, что, долбить надо стену, ‒ бодро сообщили они вести сестре-хозяйке. ‒ Иначе до трубы не добраться.

‒ Вот ещё напасть, ‒ раздражённо фыркнула та. ‒ Развезёте теперь грязь на неделю, а нам потом ещё ремонты делай.

‒ Да как скажешь, так и будет! ‒ огрызнулся на неё один из слесарей. ‒ Можем и не долбить. Пусть дальше стена мокнет и запах стоит из канализации.

Мне в грудь словно поместили огромный кусок льда, когда до меня дошло, что в палате, в одну из стен была вмонтирована канализационная труба. Неужели Толик не бредил? Кусок льда в груди медленно таял и ледяной водой растекался по всему телу, вызывая мелкую нервную дрожь. Я осторожно заглянул в палату. На стене, возле которой стояла больничная койка, от самого пола вверх растекалось мокрое пятно, отдаленно напоминающее чьё-то искажённое в ужасе лицо. «Оно теперь на свободе. Блуждает там по трубам и ищет. Меня, тебя… всех нас,» ‒ услышал я в памяти хрипловатый голос Тольки. И меня снова пробрал озноб.

В тот же день я написал заявление по собственному, не слушая ни уговоров, ни увещеваний главного. Отработал две недели и, собрав необходимые на первое время вещи, рванул прочь из родного посёлка, постепенно превращающегося в маленький городок. Потому что, если это нечто из бункера всё же добралось до Толика, оно теперь ищет следующую жертву. И я бы очень не хотел быть следующим. Надеюсь, коллекторы, по которым оно бродит, не простираются так далеко, как я уехал. И я никогда не услышу из канализационных труб голоса друзей, выкликающих наши имена.

(с) Сумеречный край /Дзен Яндекс 

#мистическиеистории