Рождественским утром 25 декабря 1900 года молодой констебль Квиди, патрулируя набережную, заметил светлое пятно на украшенном белыми и красными лентами фонаре в конце причала. Самого светильника на столбе почему-то не было. Движимый любопытством, констебль подбежал к нему и увидел сильно повреждённый водой листок.

Неустановленный последователь пресловутого лондонского Хулихэна вырвал с корнем колпак фонаря, а одним из болтов пригвоздил бумагу к столбу. Жители окрестных домов и сторож, сидевший в своей будке в двухстах ярдах от причала, клялись и божились, что никакого шума с места происшествия не слышали. Когда погас фонарь, тоже никто сказать не мог, но для рождественской ночи это и не удивительно.

Прибывший инспектор выбрал грузчика покрепче, вручил ему кувалду и такой же болт. Следственный эксперимент показал, что дюжий докер с бицепсами, размером и твёрдостью напоминавшими бочонки эля, смог вбить болт в дерево только с девятого удара, а на шум, им произведённый, сбежалась вся округа. В полном недоумении сотрудники полиции уступили место происшествия техникам газовой компании.

Своей цели неизвестный злоумышленник достиг. Листок бумаги с расплывшимися чернилами попал на стол комиссара. Именно его фамилия была выведена размашистым почерком в первой строке. А внизу стояла подпись: Лт. 1-го Королевского Сассекского полка Дж. Дукат.

Когда комиссар отложил лупу и листок, инспектор сказал с презрительной улыбкой:

— Я думаю, сэр, какому-то писаке не дают покоя лавры мистера По, и он решил таким образом привлечь внимание к своей писанине.

Комиссар смерил его тяжёлым взглядом и ответил:

— Поверьте, инспектор, чтобы Джим Дукат выдавил из себя пару строк, должно случиться второе пришествие, а тут целое письмо. Соберите группу и будьте готовы. Я распоряжусь, чтобы вас доставили на Эйлин-Мор как можно быстрее.

Полугодом ранее
Несносная старуха Лорпна посасывала вересковую трубку у камина под тихий скрип полозьев. Для своего возраста у неё был слишком острый слух и быстрая реакция. Только чуть слышно хрустнула половица под моей подошвой, старуха мигом поставила на пол стакан и бутылку скотча и накрыла его краем половика. В эту игру мы играем давно, и я вечно проигрываю.

— Что, зятёк, слышала, насадит тебя скоро морской чёрт на рога?

— Что ты несёшь, дура? — грубо спросил я, входя в комнату.

— Сорока на хвосте принесла.

Я хмыкнул:

— Сороку зовут Толстуха Эффи? Это какие крылья нужны, чтоб такой хвост от земли оторвать?

Скинув тяжёлые башмаки, я опустился в кресло напротив Лорны. Тепло от камина быстро согрело озябшие ноги.

— Опять мой виски хлещешь, старая воровка? Дай сюда.

Старуха нехотя протянула мне коричневый штоф. Я подхватил кружку с каминной полки и налил себе.

— Давай уже, — буркнул я, и Лорна сразу протянула свой стакан. Я набулькал и ей половину. — Да, подрядился смотрителем на маяк Эйлин-Мор, хорошее жалование. Смотри! Вернусь, увижу, что лакала мой виски — рот зашью. Я тебя предупредил!

— Вернись сначала, — хмыкнула старуха и опустила длинный нос в стакан.

Я только рукой махнул:

— Забудь про эти суеверия. Двадцатый век на дворе, а у тебя всё призраки, да чудища морские.

— Это не суеверия, зятёк. Когда наши предки на Семи Охотниках прятались во время набегов викингов, выжили все, кроме тех, кто высадился на Эйлин-Море. Оттуда никто не вернулся. А после, один за другим, пропали и их родные, из тех, кто на других островах сидел.

— Смешно, Лорна. Ты не такая старая, чтобы это помнить.

— Есть память человека, а есть память народа. — Лорна отхлебнула скотч и откинулась на спинку. Скрипнуло рассохшееся дерево под её креслом, и я подумал, что так бы и сидел в тепле, беззлобно переругиваясь с дражайшей тёщей вместо того, чтоб идти через холодное море к пустынному островку. — То времена древние, — продолжила она невозмутимо, — а рыбака по имени Нэрн помнишь? Его ты должен помнить, он здорово отходил тебя палкой, когда ты к его дочке полез.

— Нужна она мне, выдумал он всё, — отмахнулся я.

— Не можешь кусать, не показывай зубы! А ты молодой ими только и сверкал направо и налево. Все девчонки в нашей деревне спаслись, одна моя дура вляпалась.

— Да ладно тебе, не бухти!

Старуха протянула опустевший стакан, и я нехотя плеснул ещё на два пальца.

— Нэрну в Мангерсте какой-то сказочник напел про огромную стаю макрели у островов Фланна. Он сел в свой баркас и пошёл ловить. Ночью началось волнение, и он завернул к Эйлин Мору. Маяка там ещё не было: голые скалы, да тюлени. Через три дня комиссар связался с Глазго и тамошние власти попросили капитана клипера "Тэйцин" проверить, как дела у Нэрна. Его шхуна так и стояла на якоре возле острова, шлюпка на месте, а на судне никого нет: ни Нэрна, ни его сыновей, ни матроса. Так-то, зятёк. Можешь проверить. А ещё поинтересуйся, куда делись его жена, мать и младший сын. Ему тогда 10 лет было.

— И куда же?

Старуха помолчала, выдерживая паузу и сказала тихо:

— А никто не знает. Пропали один за другим. Ни тел, ни вещей.

Я помолчал, катая янтарную жидкость по стенкам, потом упрямо мотнул головой.

— Посмотрим. Я всё решил, и не собираюсь отказываться из-за твоих страшилок.

— Как знаешь, как знаешь, зятёк, — улыбнулась старуха беззубым ртом. — Здоровья тебе. Хотя зачем оно теперь? — Она ехидно подмигнула мне над краем стакана. Я сплюнул и поднялся с кресла.

— Хватит с тебя! — зло бросил я ей и с бутылкой в руке вышел из комнаты. Старуха отсалютовала стаканом моим брошенным башмакам.

— С тебя тоже хватит, — пробурчала она и влила остатки скотча в рот.

***

Клипер "Кромдейл" из Глазго подобрал нас троих на рейде Каслбэй.

Я, Дон МакАртур, в лучшие времена сам водил такой клипер. Ну, почти такой. Водил, пока по пьяни не посадил его на коралловый риф со всем грузом. Устроил второе бостонское чаепитие, хоть и не такое эффектное, рыбы не оценили.

Второй, хотя на самом деле первый — Джеймс Дукат, бывший полицейский из Сассекса, его назначили старшим смотрителем маяка и первым после Бога над нами на всю смену. Дукат носил пышные баки и усы, разговаривал лениво ворочая слова в глотке и ходил задрав нос. Заносчивый сассенах [презрительное именование англичан, распространённое среди шотландцев], при одном взгляде на его рожу хочется начистить её, как медную бляху.

Третий — молодой парнишка, Томми Маршалл. Его единственного пришла провожать на причал жена. Полчаса они ворковали друг с другом, держась за ручки, как голубок и горлинка, пока Дукат не рявкнул в голос так, что чайки взлетели с пакгаузов. Юноша, втянув с перепугу голову в плечи, наконец, оторвался от жёнушки, и стал виден её округлившийся животик. Ну что ж, судьба такая у жены моряка: ждать любимого и надеяться, что и в этот раз он вернётся.

Мы поднялись на борт. Томми стоял, вцепившись в леера и махал рукой. Дукат сел на кнехт и принялся набивать трубку, с лёгким презрением поглядывая то на меня, то на Маршалла. Я сразу понял, что дружбы у нас не выйдет, да не очень-то и хотелось. На траверсе по правому борту медленно проплыл замок Кисимул. Я встал и отдал честь развевающемуся над ним бело-голубому флагу Шотландии. Не то, чтоб я всегда это делал, но сейчас очень захотелось позлить надутого южанина. Дукат сплюнул за борт и ушёл с палубы.

Я только покачал головой: плевать за борт — плохая примета. Я — моряк, настоящий моряк, а все моряки суеверны. Когда ты ходишь на крошечном судёнышке по водной стихии, для которой твой кораблик мельче песчинки, поневоле будешь уповать на чудо. По этой же причине мне не давали покоя россказни старухи Лорны, какой бы безразличный вид я при ней не делал.

Про Эйлин-Мор я и до неё слышал, но бывают такие ситуации, когда выбирать не приходится: чёрту морскому за деньги башку в пасть засунешь. А у меня была именно такая ситуация.

До Эйлин-Мора мы добрались за 12 часов. Клипер держал приличную скорость в 9-10 узлов, волнения не было, ветер попутный. Ближе к островам Фланна резко похолодало, небо заволокло тучами, но море оставалось спокойным. "Кромдейл" встал на якорь в трёх кабельтовах от небольшой бухты, скорее трещины в скале, засыпанной большими и мелкими глыбами. Капитан дан отмашку, матросы спустили на воду две шлюпки. В одну загрузились мы с нашими пожитками, в другую матросы спустили ёмкости с карбидом.

Гребцы налегли, и мы медленно двинулись к скалам, заросшим понизу бурыми водорослями. Наш ялик резал носом мелкую рябь, В сгущающихся сумерках под самой поверхностью воды мелькали серебристые спинки рыбы, и я подумал, что не так и неправ был тот сказочник из Мангерста про стаю макрели.

Дукат стоял на носу в позе Наполеона, засунув руку за борт бушлата. Обращённая в мою сторону половина его лица была мертвенно-зелёной от носового фонаря, в моей голове возникло видение его широкой брылястой физиономии под толщей воды, с поднимающимися на поверхность мелкими пузырьками воздуха. Я помотал головой, отгоняя наваждение и беззвучно проговорил: "Отец наш небесный...".

Остров медленно, но уверенно увеличивался в размерах. Был он, по сути, одной большой скалой, на которую ветром, провидением или недоразумением нанесло немного земли. Здесь было всего три цвета: бурый цвет гнилых водорослей и тонкого слоя грунта, серый — скал, похожих на застывшую магму, моря и неба, почти сливающихся друг с другом и сочный зелёный, цвета мокрой травы, чем он и являлся. Посреди этого серо-буро-зелёного мрака торчало единственное светлое пятно: невысокая белая башня потухшего маяка.

— Почему маяк не горит? — спросил я у Дуката.

Он недовольно посмотрел на меня, будто я оторвал его от важных размышлений и неохотно ответил с тянущим южным выговором:

— Лихорадка всю смену свалила, вчера экстренно вывезли. Трубы перекрыли, чтобы не было возгорания. На рейде с севера дежурит фрегат флота Её Величества и подаёт предупреждающие сигналы проходящим судам.

Он отвернулся, не желая продолжать разговор, я тоже не горел желанием. Оглянувшись назад, я увидел Маршалла, сидящего на полуюте, уткнувшись носом в какую-то безделушку. Он почувствовал мой взгляд и спрятал её за пазуху, смущённо улыбнувшись.

Со скалы впереди сорвались бакланы, заметались в воздухе над нашими головами, скрипуче проклиная непрошенных гостей.

— Да, сэр, — сказал молодой матрос, налегая на весло. — как посмотрю: просто страсть. На этом крошечном камушке посреди моря, на несколько месяцев. Не завидую.

— Ничего, — пожал я плечами, — по крайней мере этот камушек не утонет. А я хоть отдохну от двух язв и парочки спиногрызов.

— Правый, навались, левый сбавь! — скомандовал старший матрос.

Остров медленно поплыл влево, открывая каменистую расселину.

— Береги вёсла! — рявкнул он.

Матросы напряжённо вглядывались в проплывающие мимо в сумерках скалы. С одной из них с маслянистым плеском скользнул в воду тюлень. Я тоже напряг зрение, улавливая среди всеобщей серости более тёмные пятна, об которые можно повредить лодку. Справа показался большой круглый валун. Сидящий рядом молодой матрос приподнял весло, чтоб не зацепить его лопастью. Вода полилась на камень, и вдруг он ушёл целиком под воду, оставив за собой расходящиеся круги, в центре которых поднялся большой пузырь воздуха и лопнул на поверхности. Матрос повернул ко мне испуганное лицо, но я только дёрнул плечами:

— Тюлень, наверное, — сказал я со спокойствием, которого не испытывал.

— Тюлень? — переспросил он, судорожно сглотнув. — Разве бывают тюлени такого размера?

— Наверное. Может, морская корова. Слышал, что были такие животные, футов тридцать длиной, но вымерли. Может, не все?

— Может, — неуверенно кивнул матрос. Дальше он грёб с опаской, осторожно погружая весло в воду.

— Достаточно! — скомандовал старший.

Матросы подняли вёсла и начали укладывать их вдоль бортов. Под дном заскрипела галька. Гребцы сноровисто вытащили шлюпку носом на каменистый берег. Правее на выскочила лодка, гружёная ёмкостями с карбидом.

Матросы разобрали их и потрусили вверх по расселине к маяку. Мы, загрузившись нашими пожитками, двинулись следом. Наверху, на кромке скалы, где вся небольшая поверхность острова открылась перед нами, я оглянулся назад. Совсем рядом, рукой подать, ярким светляком в ночи горел огнями наш клипер. Яркий клотиковый огонь заливал палубу и зарифленные паруса.

У лееров стояли люди, наблюдая за высадкой, а вокруг судна, насколько глаз хватает — чёрное море, чёрное небо, затянутое чёрными тучами. Темнота сжимает яркий огонь нашего корабля: ещё чуть-чуть и раздавит. Я с трудом подавил желание сбежать вниз, к шлюпкам и грести туда, где свет, где люди, где цивилизация, подальше от этих диких безлюдных мест, и плевать, что обо мне подумают. Потом вспомнил о своих долгах и, сжав волю в кулак, потащился со кладью к маяку.

По выложенным вулканическим туфом ступеням я поднялся к распахнутой деревянной двери. Дукат с керосиновой лампой в руке указывал матросам, что куда ставить. Внутри было холодно и сыро, кажется, даже холоднее, чем на улице. Повинуясь его командам, мы с Томми заправили ёмкости карбидом, подкачали воду. Дукат сам вскарабкался на самый верх и рявкнул оттуда:

— Маршалл! С водой и тряпкой сюда!

Томми, принявший беспрекословно главенство этого сассенаха, через ступеньку рванул по лестнице наверх.

— Линзы Френеля грязные! Отдраить, чтоб сияли, как Божья благодать! — услышал я оттуда.

Сверяясь с инструкцией, дождался нужного показания манометра и перешёл ко второй ёмкости. Старший матрос задрал голову вверх и крикнул:

— Мы всё закончили, сэр. Можем отчаливать?

— Да! — крикнул Дукат сверху.

С видимым облегчением, матросы сбивчиво попрощались со мной и потрусили к берегу, а я с непонятной тоской проводил их взглядом. Мы остались одни на этом "крошечном камушке" посреди темноты, как его назвал тот молодой матрос.

Опровергая мои слова, сверху раздался ровный гул, потом яркий луч разрезал ночную мглу, превратил на мгновение ночь в яркий день. Блеснули капли влаги на изумрудно-зелёной траве, и сразу отпустило напряжение. Истинно "свет солнца прогоняет тьму", как сказал апостол Матфей. Я перекрестился и потащил свой багаж в спальню.

Заскрипели шестерни, и луч сместился в сторону. На дорожку за окном вновь опустилась непроглядная ночь, но страха больше не было: от вершины нашего маяка в море уходил яркий луч света, как знак того, что Господь всегда с нами.

***

Очень быстро оказалось, что самый страшный наш враг — не тьма и штормящее море, а скука. Маяк не требовал многого, и все технические задачи по его обслуживанию занимали незначительную часть времени. Маршалл по большей части валялся на своей койке, разглядывая портрет любимой в медальоне, который носил на груди. Именно за этим занятием я застал этого достойного юношу на полуюте шлюпки. Дукат был молчалив, с нами предпочитал общаться исключительно командами, и всеми силами английской души показывал своё превосходство над жалкими северянами. Сассенах, что с него взять? Иначе я про себя его больше никак не называл.

День на третий Томми бродил по островку и нашёл крошечную бухту с противоположной стороны, а в ней на чёрной гальке лежала перевёрнутая вверх дном лодка. На побелевших от старости и морской воды кольях висели сети, а под самой лодкой обнаружились и прочие рыболовные снасти. Обрадованный сверх меры, он влетел в дверь, и захлёбываясь от счастья, поведал нам о своей находке. Глядя на его сияющее лицо, я увидел, что он совсем ещё мальчишка.

А Дукат презрительно выпустил воздух сквозь сжатые зубы и сказал:

— Меня б спросил. На маяках всегда есть рыбацкая лодка.

И ушёл. А я просто поздравил юношу с находкой.

С этого дня Томми каждый день выходил рыбачить возле скал, иногда я сопровождал его просто, чтобы немного развеяться. Том никогда не был против. Мы много разговаривали о наших родных местах. Я жил на севере Гебрид, он на юге, в Каслбей. Потому и жена пришла его провожать: пройти два квартала не то же самое, что проехать весь остров из края в край.

Я рассказывал ему о своих морских путешествиях, о далёкой Америке. Он слушал меня, открыв рот, а мне, не скрою, был приятен такой собеседник. Оказалось, что он с малолетства мечтал пойти матросом на торговый флот, но рано и счастливо женился. Да, ничто так не отдаляет человека от моря, как счастливая семья, и ничто так не приближает, как сварливая жена.

Объединяло нас с Маршаллом и то, что мы оба чувствовали себя намного комфортнее, когда не видели вечно недовольную бульдожью морду Дуката.

Томми показал себя умелым рыболовом, и наш стол стал намного разнообразнее. Так мы и жили: Том ловил рыбу и всякую морскую живность, я готовил из неё разносолы, а в этом, поверьте, я мастер, а Дукат раздувал щёки от чувства собственной значимости.

В один день, первый солнечный и спокойный после многодневного шторма, случилось непоправимое. Я накануне немного перебрал, обсуждая с Дукатом, справедливо ли Англия обошлась с Шотландией. Под жаркие споры, и от раздражения, которое у меня неизменно вызывает его надменная физиономия, я выпил лишку и теперь мучился головной болью. Когда Том позвал меня на рыбалку, я отрицательно мотнул головой, и сразу пожалел, что не сказал словами. Весело помахав мне на прощание, Маршалл убежал к своему причалу. Больше мы его не видели.

Обычно он возвращался до того, как солнце достигнет своей наивысшей точки, которая на нашей широте не так уж и высока. Но подошло время обеда, а его всё не было. Дукат от меня лениво отмахнулся: он всё ещё страдал от похмелья и уязвлённого имперского самолюбия, поэтому я отправился на поиски один.

Ночью шёл снег, и на нашем продуваемом всем ветрами островке было совсем неуютно. Первым делом я добежал до бухточки, где Том хранил свою лодку, но там было пусто. Только торчали выбеленные шесты, на которых он развешивал сеть.

Тогда я кинулся на противоположную сторону, к той расселине, через которую мы попали на Эйлин-Мор, но и там не было никаких следов. Я обежал весь остров по краю, пристально вглядываясь в море, в надежде увидеть тёмное пятнышко его лодки на хмурой глади Атлантики, но всё было тщетно.

Расстроенный и обескураженный, я вошёл внутрь. Сверху, от самого маяка спускался Дукат. Обычное его высокомерное выражение сменилось растерянностью, и мне было непривычно видеть его таким.

— Я осмотрел море до горизонта, но не увидел его, — Дукат поставил на стол 12-кратный морской бинокль и тяжело опустился на табурет. — Даже если бы он утонул, лодка должна была остаться на плаву. На море штиль, её не могло далеко отнести течением.

Я не знал, что ему сказать. В наших краях водились киты, сюда заплывали акулы. Любое крупное морское существо могло затопить лодку, будь у него такое желание. Я понимал бесполезность дальнейших поисков, но сидеть на маяке с Дукатом было выше моих сил. Я вышел на берег и начал методично обходить остров, заглядывая в каждую расселину.

Когда солнце село, Дукат высунулся из-за двери и крикнул мне:

— Мистер МакАртур, выпейте горячего чаю, не хватало, чтобы вы простудились и скинули всё на мои плечи.

Нехотя я поплёлся в наш домик. Странное дело, я совсем не замёрз, словно мороз в моей душе уравновесил холод снаружи. Сегодня я потерял своего единственного друга, и даже не знаю, что с ним на самом деле случилось.

Дукат сунул мне в руки огромных размеров кружку с крепким чаем, обильно сдобренную чёрным ромом и специями, судя по запаху. В жидкости плавала, наверное, половина лимона, нарезанная дольками.

— Давайте, МакАртур, давайте, — сказал он строго. — Пейте, пока грог горячий. Это не выпивка, а лекарство.

Я торопливо выхлебал крепкое пойло, грог растёкся по моим жилам и немного затуманил мозг. Я благодарно кивнул Дукату и снова натянул свой макинтош. Дукат скривился:

— МакАртур, вы не хуже меня понимаете, что Маршаллу уже ничем не помочь. Температура воды около нуля, прошёл целый день. Он не выжил бы даже, если б выбрался на берег.

— Простите, сэр, но я не могу иначе. Я всё равно не смогу уснуть, — ответил я.

С зажжённым фонарём в вытянутой руке, я выскочил наружу, а Дукат, бурча под нос что-то про дисциплину и субординацию, удалился в спальню.

Порыв ветра качнул меня, а может, в гроге было слишком много рома. Подавив отрыжку, я двинулся по берегу, внимательно глядя с обрыва вниз, и стараясь не поскользнуться на поросших мхом и присыпанных снегом камнях. Я метался по островку, прекрасно понимая, что потеряться тут просто негде. Надежда покидала меня постепенно, вместе с силами. Я всё меньше мог сопротивляться порывам ветра, и меня всё больше тянуло присесть на камень и отдохнуть.

Я решил ещё раз спуститься к месту нашей высадки и посветить фонарём, подавая сигнал. Затея, глупая совершенно, ведь у меня над головой в темноту над морем бил яркий луч маяка. С трудом удерживая равновесие на скользких камнях, я спустился вниз. Осмотрел, на всякий случай, всю нашу крошечную бухту: пусто. Только блестят мокрые камни и морщится недовольно вода, перемешивая гальку.

Мне стало так неуютно и грустно, что с ослабевшими коленями я опустился на валун у самой кромки воды. У носков моих сапог плескалось море. Фонарь показался мне невыносимо тяжёлым, и я поставил его за спину. Завернувшись в макинтош, и втянув голову в плечи, я сидел на берегу, глядя на то, как колеблется мой тёмный силуэт на поверхности воды.

Мне показалось, что один из камней в бухте: дальше, у самого выхода из неё — ушёл под воду. Я напряг зрение, но больше ничего не менялось: море оставалось спокойным, и скалы никуда не перемещались, как им и было положено природой. Я с тоской поднял глаза на уходящий вдаль луч света, подпитываясь его чистой силой, а когда опустил взгляд, увидел округлый камень, торчащий над водой там, где его точно минуту назад не было: ровно посередине бухты. У меня на глазах он ушёл под воду.

Со смешанным чувством страха и надежды я вскочил на ноги и схватил фонарь. Выставил его над собой, освещая бухту, но свет был очень слаб, и как бы я ни вглядывался, разглядеть что-то на расстоянии больше трёх метров я не мог. Я снова вскинул глаза к небу и в голове вспыхнуло: надо бежать к Дукату, уговорить его направить свет маяка сюда, на бухту. Я не успел сделать шага, как услышал еле слышное:

— Мистер МакАртур, сэр... Погасите фонарь, пожалуйста.

Это был голос Томми, но какой-то странный, ровный, совсем лишённый интонаций. Я резко развернулся вправо: в неверном свете фонаря заплясали тени по серой глади утёса, и одна из них с тихим плеском ушла под воду.

"Отец наш Небесный Да Святится Имя Твое Да приидет Царство Твое Да будет Воя Твоя На земле, как и на Небе"

Зашептал я тихо, и сразу устыдился своего стеснения, договорил молитву громко, в полный голос. И в тот момент, как я сказал: "Аминь" — и осенил себя крестным знамением, тот же голос Томми сказал:

— Это не поможет, мистер МакАртур. Не бойтесь, я не причиню вам вреда.

Я обернулся влево и увидел, как из холодных волн за большой округлый камень выползает чёрная тень.

— Погасите фонарь, пожалуйста, или направьте в другую сторону, сильно глаза режет, — попросил Томми из-за валуна.

Я с трудом удержался, чтобы не припустить вверх по склону в убежище нашего маяка, за крепкую дубовую дверь, обитую железными полосами. Голос Тома звучал странно, но в нём не было угрозы. Я решился. Отставил фонарь за валун, на котором сидел и привалился к мокрому камню.

— Спасибо, мистер МакАртур, — сказал Томми.

Мои глаза уже достаточно привыкли к темноте, я увидел, как слева от валуна появилось круглое чёрное пятно его головы. Он долго присматривался, потом встал в полный рост и протянул руку вперёд:

— Простите, я не хотел вас напугать, — сказал он.

Я до рези в глазах вглядывался в его фигуру, чтобы понять, что с ним не так, и, наконец, понял. Сейчас, в декабре, в продуваемой ледяным ветром бухточке на каменной скале посреди Атлантики, Томас Маршалл стоял передо мной голый, и при этом его голос не дрожал, и зубы не стучали. Я не верил ни в какую мистику, хотя... О, Господи! Кого я обманываю? Ощущая, как поднимаются волоски на моей шее от ужасного предчувствия, я спросил:

— Томми, ты умер?

Он покачал головой:

— Нет, мистер МакАртур, я жив. Смерть — не самое страшное.

— Тебе холодно? — я с трудом вытолкнул эти слова из своей глотки.

— Нет, — ответил он и присел на камень напротив меня.

Нас разделяло не больше пяти ярдов, и я мог поклясться, что от Томми тянет мощным амбре разделанной рыбьей туши.

— Мистер МакАртур, вы были добры ко мне, я это помню. Уезжайте с острова. Отбейте в сторону Гебрид сигнал "SОS", вас должны будут отсюда вывезти. Только, пожалуйста, не оставайтесь здесь.

— Томми, — сказал я, пряча панику за показным спокойствием. — Пойдём со мной. Дукат, конечно, редкая сволочь, но он сварил горячий грог. Если ты жив, если ты не боишься молитвы, значит, всё ещё можно исправить!

Я услышал странный звук: Томми то ли всхлипнул, то ли тихо рассмеялся.

— Вы только что молились Богу и просили у него защиты. Наверное, вы давно не задумывались над смыслом этой молитвы. Так бывает, когда повторяешь её слишком часто. Вы говорите: "Да будет воля Твоя на земле, как на небе". Тут ничего нет про воду. Знаете, почему?

Я потрясённо покачал головой, потому что знал, что он сейчас скажет, и не хотел в это верить.

— Потому что в океане свои боги, мистер МакАртур, и Господь земной и небесный не имеет над ними власти. Уезжайте отсюда, прошу вас, и больше никогда не приезжайте.

Он повернулся к морю и, осторожно переступая, вошёл в воду.

— Том, — окликнул я его, — вспомни о своей жене и ребёнке, которого она носит под сердцем.

Маршалл повернул голову и сказал еле слышно:

— Я хочу забыть, но каждую минуту я думаю о них.

Почти бесшумно он скользнул в воду и исчез. Я долго вглядывался в морскую поверхность, но больше он не показывался.

Всю дорогу к маяку я думал, как рассказать Дукату о моей встрече с Томасом и, уже на пороге, понял, что не смогу. В лучшем случае заносчивый сассенах посмеётся над суеверным джоком [пренебрежительное именование шотландцев англичанами], в худшем — запрёт в кладовой от греха подальше своего чокнутого подчинённого. Поэтому я выпил ещё одну кружку грога и пошёл спать. но, не смотря на выпитый ром, заснуть мне удалось лишь под утро.

Целый день я ходил вокруг поворотного механизма маяка и обдумывал слова Маршалла. Даже прикидывал, как оглушить Дуката и подать сигнал бедствия, но, оказалось, не так просто ударить тупым предметом человека, даже если он тебя сильно раздражает. Так ни на что и не решившись, я лёг спать, а утром пошёл в обход по берегу.

Я вглядывался в океанские воды в надежде увидеть вынырнувшую голову странно изменившегося Маршалла, но на море всё так же стоял штиль, солнце бликовало на поверхности и слепило глаза. Так я дошёл до бухты, откуда Том выходил рыбачить. На берегу, полностью вытащенная из воды, лежала лодка с пробитым днищем. Никакой прибой не смог бы выкинуть её в такое положение. Я сбежал вниз, заглянул под неё, но там было пусто. Я не сомневался ни секунды, что это дело рук Маршалла. Он увидел, что сигнал тревоги я так и не отправил, и решил попытаться меня спасти таким путём?

В состоянии крайней задумчивости я вернулся на маяк. Дукат посмотрел на моё отсутствующее выражение лица и спросил, о чём я так задумался, и я ответил:

— На берег выбросило лодку Тома с дырой на дне.

Дукат кинулся наружу, я за ним. Догнал его на краю обрыва возле бухты. Он задумчиво смотрел вниз, потом обернулся ко мне.

— Она так и лежала? — спросил он сухо.

— Нет, конечно, — соврал я, — она уткнулась носом в камни, полузатопленная. Это я вытащил её, чтобы не унесло.

— А перевернул зачем? — Дукат цепко смотрел мне в глаза, и я понял, что полицейские бывшими не бывают.

— Чтобы дно осмотреть. — Под его пристальным взглядом я начинал нервничать, а показывать это мне не хотелось.

— Сапоги сухие, — кивнул он в сторону моих ног.

Я посмотрел вниз и ответил:

— Я ж говорю: на берег вынесло. Я за кольцо ухватил и вытащил, в море не заходил.

— Хм-м, ладно, — протянул он недоверчиво и сбежал по камням к лодке.

Он придирчиво осмотрел днище, периодически многозначительно хмыкая и постукивая трубкой по доскам, потом повернулся ко мне.

— Дно пробито снизу твёрдым предметом диаметром около трёх дюймов. Что это может быть? — он посмотрел на меня с видом, будто этот предмет трёх дюймов в сечении я держу за спиной.

— Не знаю, — Я действительно был в недоумении. — Может быть, нарвал?

— Нарвал? — переспросил он. — Ну что ж, возможно, возможно...

Больше он не проронил ни слова. Вечером за ужином я, как бы невзначай, спросил:

— Мистер Дукат, сэр, может стоит подать сигнал бедствия? В смене должно быть три смотрителя, да и жена Маршалла до сих пор остаётся в неведении.

— Поверьте, МакАртур, — ткнул в мою сторону вилкой Дукат. — Неведение — это лучшее, что мы можем подарить бедной миссис Маршалл сейчас. Томас погиб в результате нападения морского животного, обычный несчастный случай на рыбалке. Весь день с того момента, как он ушёл с маяка, вы находились у меня перед глазами, а я у вас. Следовательно, никто из нас к его гибели не причастен. Мы продолжим выполнять свои прямые обязанности и не будем лишать миссис Маршалл жалования её погибшего мужа. Вы согласны со мной?

Я пристально посмотрел в его глаза, пытаясь найти хоть малейший признак неискренности, но взгляд был безмятежен, как гладь пруда в тёплый летний денёк в его родном Сассексе.

— Не знаю, — замотал я головой, — как подумаю, что тело бедняги Тома обгладывают рыбы...

— Прекратите соплежуйство, МакАртур, вы же моряк! Море, бывает, забирает своих тружеников, люди гибнут. Каждый, кто связывает свою жизнь с морской стихией, должен быть к этому готов.

— Всё так, всё так, — согласился я, не чувствуя и капли той уверенности, что излучал Дукат. Думаю, ему просто было глубоко наплевать на наши жизни: и мою, и молодого Маршалла.

На следующее утро я вытащил из кладовой деревянный ящик с плотницкими инструментами, взял моток пеньки, водостойкую смолу. Дукат, вытирая пену с выбритого между двумя кудрявыми кустами подбородка, спросил, куда я собрался. Я, как бы между прочим, ответил, что хочу починить лодку, потому что консервы мне уже надоели.

— Да? — усмехнулся Дукат. — А сеть вы из чего делать будете? Одной лодкой рыбы не наловишь, а все рыболовные снасти на дне морском, вместе с беднягой Маршаллом.

— Удочку сделаю из шеста, — невозмутимо ответил я и отправился на берег.

Полдня я возился, заделывая пробоину. Слава Господу, я вырос в семье рыбака и делал это не один раз. Работая, я постоянно поглядывал на водную гладь, и боясь, и желая увидеть там голову Томми. Когда я думал о нём, о его беременной жене, об их нежных чувствах друг к другу, меня охватывала смертная тоска. Потом я вспоминал его слова о том, что Отец наш небесный не имеет власти над океаном, лежащим у моих ног, и мне казалось, что я стою на самом пороге ада. Что вот-вот вода взорвётся брызгами водная гладь, из неё вылетит костлявая рука и утащит меня на дно.

Постепенно привычные движения вытеснили из головы сторонние мысли, и я так увлёкся плотницкой работой, самой благословенной Господом, что не заметил спустившегося по склону Дуката.

— МакАртур! — каркнул он над моим плечом так неожиданно, что я подпрыгнул.

Испуганно обернувшись, я увидел своего начальника с трубкой в зубах и двумя парящими глиняными кружками.

— Дружище, вы на меня смотрите так, будто чёрта увидели.

Если б Дукат мог читать мысли, он бы понял, что был близок к истине.

— Извините, сэр, заработался. Так увлёкся, что полностью отрешился от внешнего мира.

Дукат протянул мне одну из кружек.

— Держите, МакАртур, вам сейчас не повредит. Мой фирменный грог, только рома поменьше. Согреет, но не опьянит — то, что нужно.

Я принял кружку из его рук, сделал большой глоток.

— Ну как? — спросил он с улыбкой, и я благодарно зажмурился.

Удивительно, но со дня исчезновения Маршалла Дукат начал проявлять вполне человеческие качества.

— Вы не проголодались? — спросил он, но я покачал головой:

— Нет пока аппетита. Хочу сегодня доделать и оставить её сохнуть. Вечером поем.

— Ну, как знаете, МакАртур. — Он пожевал губами, переводя взгляд с меня на лодку и обратно, и его торчащие баки ещё больше ощетинились. — Скажите начистоту: зачем вы чините лодку? Только не надо мне рассказывать про вдруг проснувшуюся у вас тягу к рыбной ловле.

Я посмотрел на него с сомнением, и всё же решился.

— Вы всё равно не поверите, сэр.

— А вы попробуйте.

Я помолчал, подбирая слова, потом сказал:

— Я видел Маршалла. Поздно вечером, в день его исчезновения. Мне так кажется.

Дукат вздёрнул бровь, но я достаточно изучил его, чтобы понять: это не искреннее удивление, а обозначение интереса: он ждал продолжения.

— Я сидел на берегу в бухте, где мы высадились на берег... Боже, кажется, это было вечность назад. Он вышел из моря и говорил со мной.

— И что он сказал? — Голос Дуката по невыразительности мог сейчас соперничать с напугавшим меня голосом Тома в ту встречу.

— Он умолял, чтобы мы подали сигнал бедствия и бежали отсюда, как можно скорее.

— И вы только сейчас решили мне об этом сказать?

Я пожал плечами:

— А вы бы мне поверили, сэр?

Дукат попыхтел трубкой, обдумывая ответ, потом сказал:

— До Мангерста по прямой миль 16-18. Это слишком большое расстояние для утлой лодки с наскоро заделанной пробоиной.

— Вы сами сказали, что море, бывает, забирает своих тружеников, — парировал я. — Ну что ж, значит судьба такая. В любом случае, сэр, я бы предпочёл, чтобы у нас была хотя бы умозрительная возможность отсюда выбраться.

Ни слова не говоря, Дукат развернулся на каблуках и пошёл к подъёму. Забравшись на пару метров выше, он обернулся и сказал:

— Про вёсла забыли, МакАртур. Грести руками собираетесь?

Не дожидаясь ответа, он продолжил восхождение и скрылся за кромкой обрыва.

Потрясённый тем, что эта простая мысль не пришла мне на ум, я присел на киль лодки и повесил голову. Просидев так пару минут, я подскочил к самой кромке воды и заорал:

— А вёсла, Том? Вёсла?!

На следующее утро под лодкой лежали два разномастных весла. Одно было похоже на те вёсла, какими Том выгребал на место лова, а второе было выкрашено облупившейся зелёной краской и носило следы акульих зубов. Я показал свою находку Дукату. Он долго рассматривал их оба, скрёб ногтём отметины на одном из них. Потом глянул мне в глаза, и я понял, что что-то в нём необратимо изменилось.

В тот вечер я впервые увидел, как он чистит револьвер. Откровенно говоря, я впервые увидел, что у него он вообще есть. Теперь большую часть дня он проводил наверху, возле горелки маяка. Бродил по кругу, рассматривая море в свой бинокль, был неразговорчив и рассеян. Пару раз я пытался подняться к нему поговорить, но сразу натыкался на угрюмое: "Мне нужно побыть одному, МакАртур, будьте любезны...". Я проявлял любезность и спускался вниз, и до позднего вечера слушал, как трещат половицы под его башмаками.

Однажды утром я проснулся и обнаружил, что постель Дуката тщательно застелена. Я взял полотенце, мыло и вышел из спальни.

— МакАртур! — крикнул сверху Дукат. — Я слышу, что вы уже встали. Поднимитесь сюда!

Я, с полотенцем на шее, протирая заспанные глаза, вскарабкался по лестнице в стеклянный колпак. Дукат стоял перед окном, выпучив красные от недосыпа глаза.

— Смотрите! — Дрожащий палец ткнул в окно. Я повернулся и увидел, что небо на востоке заполнило красное зарево. По самому горизонту от края до края шла чёрная полоса.

— Вы моряк, МакАртур. Мне надо объяснять вам, что это значит?

Он повернулся ко мне, и я увидел, как сильно он постарел. Лоб покрыли морщины, каких я раньше не замечал, под глазами набрякли тёмные мешки. Подбородок, который он тщательно выбривал каждое утро, топорщился многодневной щетиной.

— Понимаю, сэр, — ответил я. — Вы мне поможете затащить лодку внутрь?

Уже к полудню грозовой фронт дотащило до нас. Плотные тучи заволокли небо, потемнело, почти как ночью. Из низкой серой массы в такое же серое море столбами били ослепительно белые молнии. Налетел шквал, и я услышал, как зазвенели стёкла в нашем фонаре. Дукат схватил меня за шкирку и потащил наверх.

— Быстрее, Дональд, быстрее! — кричал он, впервые назвав меня по имени, и я, потрясённый такой неожиданностью, вскарабкался следом. — Там, где яркий свет, мы в безопасности!

Только я взлетел на самый верхний этаж, Дукат захлопнул крышку люка.

— Помогите мне, МакАртур, не стойте столбом! — Он пытался сдвинуть с места огромный рундук, забитый запасными линзами. Я упёрся рядом и, совместными усилиями, мы сдвинули его с места и кое-как втащили на люк, надёжно перекрыв его.

— Дукат, чёрт возьми! — забыл я про субординацию. — Что происходит?

Он посмотрел на меня безумными глазами и сказал:

— Надеюсь, это их задержит.

— Кого их?

Не отвечая, он сел на пол, прислонившись спиной к основанию ацетиленовой горелки и достал револьвер. Прокрутил барабан, прицелился в сторону люка. Удовлетворённо кивнув, высыпал из кармана горсть патронов и выставил их в ряд между широко расставленных ног.

— Мистер Дукат, сэр, с вами всё в порядке? — спросил я, с беспокойством заглядывая ему в глаза.

— Зажигайте чёртов фонарь, МакАртур. Никто вас от служебных обязанностей не освобождал! — рявкнул он и продолжил расставлять перед собой золотистые патроны.

Все мои попытки выяснить хоть что-то не увенчались успехом. Дукат выглядел совершенным безумцем. Мои вопросы он просто игнорировал, а попытки установить зрительный контакт были безуспешными: он смотрел куда угодно, только не мне в глаза.

Буря снаружи разыгралась не на шутку. Порывы ветра бросали потоки воды в стекло фонаря, и оно прогибалось под их ударами, как тонкая фанерка. От линз за моей спиной шёл нестерпимый жар, и я чувствовал, как закипают мои мозги. Какое-то время я пробовал сидеть, как Дукат, прислонившись к основанию ацетиленовой горелки, но прохладней там не было. Поэтому я слонялся вокруг неё, подныривая под концентрированные лучи света, сфокусированные линзами. Свет был настолько плотным, что я мог бы потрогать его руками, если б не опасался, что они сгорят.

Дукат, казалось, ничего этого не замечал. Он сидел на полу перед выставленными в два ряда патронами. Револьвер с взведённым курком лежал под его правой ладонью, направленный стволом на забаррикадированный люк. Он не шевелился, ничего не говорил, только сверкали нездоровым блеском его безумные глаза на залитом потом лице.

Восточная сторона меня пугала сильнее: всё казалось, что очередной шквал разобьёт стекло и обрушит на меня поток осколков. Я перебрался к западной и выглянул в окно. Контраст между светом и тьмой был таким резким, что я почти ослеп. Прикрыв по бокам лицо ладонями, я застыл, прижавшись к приятно прохладному стеклу. Постепенно глаза начали привыкать. Абсолютно однородная темнота запестрела светлыми и тёмными пятнами, я понял, где заканчивается берег и начинается море.

Основное веселье происходило за моей спиной. Здесь же буря огибала крутые берега нашей скалы, создавая относительно спокойный карман как раз со стороны рыбачьей бухточки. Я вглядывался в расселину, спускающуюся к ней, и думал, как хорошо, что мы успели затащить лодку с вёслами внутрь. А ещё вспоминал наши рыбалки с Томом, разговоры, его тёплую мальчишескую улыбку, а потом ровный и безжизненный голос в бухте высадки, и ужас брал меня за горло.

Наверное, слишком сильно разыгралась моя фантазия, потому что из расселины выползла тень, и стелясь по земле, как огромная ящерица, шустро перебежала к маяку. Я зажмурился до плавающих пятен и снова приник к стеклу, всматриваясь в темноту. Теперь я понял, что мне не показалось. Ещё одна тень выбралась из расселины и, быстро перебирая руками и ногами, кинулась к стене. Когда над краем скалы поднялась третья голова, я вернулся к начальнику.

— Дукат! Там из бухты вылезают какие-то люди и бегут к маяку.

Он поднял голову и сказал спокойно:

— Это не люди, МакАртур, неужели вы ещё этого не поняли? Это ваш Маршалл и его новые друзья!

— Маршалл не причинит нам вреда!

— Вы так уверены? — усмехнулся Дукат. — Представьте, что вы — солдат. Вы можете быть прекрасным человеком, но дали присягу, и когда будет надо, вы будете, чёрт вас подери убивать, потому что это и есть ваша основная задача. Вам ясно?

— И что делать? — растерялся я.

— Вам — ничего! У вас даже пистолета нет. Забейтесь в какой-нибудь угол и молитесь, чтобы мы смогли пережить эту ночь. — Он взглянул на часы и горько усмехнулся. — Которая ещё даже не началась. Всё, уйдите, МакАртур, не перекрывайте мне линию стрельбы.

Мне ничего не оставалось, кроме как вернуться на свой наблюдательный пункт. Я вглядывался в темноту за окном, но никаких движущихся пятен больше не было. Ветер, казалось, немного стих, зато усилился ливень. За потоками воды, льющимися за стеклом, разглядеть что-то было уже невозможно. Пришлось расписаться в собственной бесполезности.

Я опустился на пол спиной к линзам и склонил голову. Попытался вспомнить молитвы, но кроме "Отец наш небесный" в голову ничего не лезло, а он со слов Тома, спасти от этих тварей не мог.

Шло время, но ничего не происходило. Буря достигла плато и не усиливалась, но и не ослабевала. От жара, бьющего в спину, меня разморило, и я, кажется, задремал. Когда снизу раздался грохот, я подскочил от неожиданности и чуть не растянулся на полу. Голова трещала, как с перепоя, а в горле пересохло. Воздух в фонаре разогрелся, а свет, бьющий сквозь линзы, выжег всю влагу. Я на четвереньках переполз к Дукату с обратной стороны, памятуя его слова про линию стрельбы и опустился на пол рядом.

— В горле совсем пересохло, — просипел я. — Вы воды, случайно, не взяли?

— Нет, — ответил он, протягивая мне фляжку. — Только бурбон. Будете?

Я сделал осторожный глоток, и огненная жидкость добавила жара, но после неё неожиданно стало легче.

— Спасибо, — сказал я, возвращая виски. — Так может объясните уже, от кого мы тут прячемся?

— Понятия не имею, — пожал он плечами.

— Интересный поворот. А выглядели вы, как человек, который знает, что делает.

— МакАртур, — сморщился он с досадой. — я просто в состоянии сложить два плюс два. Ну в лодку я бы ещё мог поверить, но в то, что вы станете нырять в холодное море за вёслами, да ещё и их найдёте, что уж совсем невероятно?.. Ну согласитесь, несложно понять, что мы столкнулись с тем, что выходит за рамки наших научных познаний. Значит, есть смысл принять всё сказанное вами на веру. — Он поболтал в воздухе флягой, пытаясь определить, сколько в ней осталось и со вздохом сунул её во внутренний карман. — Знаете, Дональд, у меня старая привычка: в любой ситуации я действую из установки, что она будет развиваться в наихудшем для меня направлении. После вашего запоздалого признания, я взвесил все за и против и решил, что поверить в то, что вы рассказали — это и есть самый худший вариант развития событий.

— Удивительная у вас логика, — я попытался усмехнуться, но был так напуган, что ничего не вышло.

— Моя логика много раз спасала мне жизнь. Будем надеяться, что спасёт и сегодня.

— Ну хорошо! — заметил я провал в его логике. — А свет? Почему вы сказали, что там, где свет, мы в безопасности?

— МакАртур! Вы меня сейчас разочаровываете, я думал, вы умнее. А кто мне рассказал о том, что Маршалл, вылезший из ледяной воды в чём мать родила, просил вас выключить фонарь? Холод ему ни по чём, а от чахлой керосинки — невыносимые мучения?

— Ясно, — поник я. — А можете дать ещё глоточек? С виски как-то легче переживать эту ночь. Хоть это и бурбон.

Дукат глянул на меня косо, но достал флягу.

— Глотните, но немного. Ночь долгая.

Жара продолжала давить на мозги. Мы сидели с Дукатом бок о бок, говорить было особо не о чем, молиться некому. Снизу раздавался какой-то неясный шум, но источник его определить было невозможно. За стеклом завывал ветер.

— Сколько времени? — спросил я. Мои часы остались на тумбочке в спальне, где бродили сейчас эти жуткие создания.

— Полчетвёртого, — ответил Дукат, щёлкнув крышкой большой серебряной луковицы.

— До восхода ещё часов пять, — вздохнул я.

Внизу заскрипели ступени. Дукат подобрался, выставил локоть в сторону люка и уложил револьвер на сгиб. Мы замерли. Он казался невозмутимым, но я видел, как подрагивает ствол в руке. Ступени скрипели всё выше и выше. Кто-то невидимый поднимался по винтовой лестнице к люку. Внизу наступила тишина, потом по дереву заскребли чьи-то ногти. Раздался удар, и рундук глухо подпрыгнул.

— Чёрт, сильная тварь, — сказал Дукат. — Давайте сверху.

Недолго думая, я вскарабкался на рундук. Дукат встал рядом, широко расставив ноги. Ствол пистолета он направил на ту часть люка, что высовывалась из-под нашей импровизированной баррикады. Снизу стукнули ещё раз, и по тому, как подпрыгнул неподъёмный ящик под моими ногами, я понял, что удар такого кулака пробьёт во мне сквозную дыру. Я встал на колени и обеими руками вцепился в крышку рундука.

После следующего удара затрещало дерево. Ещё один удар, и кусок доски просвистел в дюйме от носа Дуката. В образовавшуюся дыру просунулась рука и зашарила по полу. С звериным рёвом Дукат дважды выстрелил в кисть. Внизу истошно закричали от боли, и это был абсолютно человеческий вопль, совсем не соответствующий силе удара. Дукат упал на колени перед дырой в люке и выстрелил ещё дважды. Вопль оборвался, и я услышал глухой звук упавшего тела.

— Их можно убить, и это хорошая новость, — ухмыльнулся он и подхватил четыре патрона с пола. Быстро загнав их в барабан, он встал наизготовку. Внизу было тихо, по лестнице больше никто не поднимался. — МакАртур, — сказал он шёпотом. — Дождь стихает. Посмотрите в окно, как там, новые твари не лезут?

Я осторожно прокрался к своему старому наблюдательному пункту и, сощурившись, уставился в темноту. Сначала ничего не происходило, потом я увидел, как от стены маяка внизу отделились две тени. Они тащили за собой третью. Поднесли её к обрыву и подхватили за руки и ноги. Раскачав, зашвырнули в океан. Я увидел, как рванул водяной фонтан навстречу падающему телу, и оно быстро исчезло среди бушующих вод.

Тени развернулись и бегом вернулись ко входу в маяк. Внизу послышалась возня, проскрежетал металл. Свет маяка начал угасать, в фонаре наступила темнота.

— Они перекрыли трубу? — Изумлённо спросил я.

— Они разумны, это я понял ещё по вашему рассказу, а Маршалл прекрасно знает, как тут всё устроено, — ответил Дукат

— И что мы будем делать?

— Ждать, — он спокойно достал из кармана флягу, отхлебнул сам и протянул мне.

Внизу движение продолжалось. Звенел металл, потом что-то разлилось, забурлило. Я напряжённо прислушивался к звукам снизу.

— Кажется, мы остались без топлива, — сказал я.

— Паршиво, — равнодушно ответил Дукат, вынимая из кармана новые патроны взамен использованных.

Буря за окном постепенно затихала, ветер разогнал тучи. На небе засияла полная луна, а на востоке небо посерело, даря надежду. Возня внизу продолжалась, но там было темно, а стрелять наугад Дукат не хотел. А потом наступила тишина, перемежаемая тихими щелчками, едва различимыми среди бульканья карбида. И, когда мы думали, что твари ушли, совсем близко раздался ровный голос:

— Мы дарим вам ещё один день.

Дукат выпустил в люк всю обойму, но снизу раздался смех, такой же ровный и невесёлый, как и голос перед этим. Пока мой начальник с дымящимся пистолетом стоял, ошалело глядя на повреждённый люк, я кинулся к западному окну.

От маяка по земле, стелясь и быстро перебирая конечностями, перемещались две вполне человеческие тени, только ноги и руки у них двигались так быстро и резко, как ни у кого из живущих людей. Одна тень скользнула в расселину, а вторая задержалась. Мне показалось, что она махнула мне рукой, а потом исчезла вслед за первой тварью.

Когда солнце показалось над горизонтом, мы сдвинули рундук и открыли люк. Пол внизу был залит водой, ёмкости с карбидом пусты. Характерный запах ацетилена говорил, что всё наше топливо без всякой пользы ушло в атмосферу.

— Не всё, — ухмыльнулся Дукат, хоть я вслух ничего не сказал. — Идём, — позвал он. Мы зашли в спальню, он полез под четвёртую, пустующую койку и выволок за ручку нетронутую ёмкость. — Наши косорукие матросы очень торопились, и расставили их как попало. Одну деть было некуда, я сказал запихать под кровать.

Мы вдвоём внимательно осмотрели все части нашей ацетиленовой горелки. Ёмкости были вскрыты и опрокинуты, но трубы остались целыми.

— Ремонта на несколько часов, к темноте можно попробовать закончить, — заключил Дукат. — А что с лодкой?

Мы кинулись в пристройку. Лодка лежала нетронутой, вёсла тоже.

— Ну, что будем делать? Скажу сразу: у нас мало шансов пережить следующую ночь.

— И что вы предлагаете, сэр?

— Я постараюсь восстановить работу маяка, а ты можешь попробовать на лодке добраться до берега. После такой ночки эти твари, думаю, отсыпаются. По крайней мере у кого-то будет возможность выжить.

— И вы хотите, чтобы я на вёслах проплыл 18 морских миль?

— Да, — спокойно кивнул Дукат. — А я попытаюсь отбиться от этих тварей. Готов? Или предпочтёшь сдохнуть со мной, даже не попытавшись?

Дождавшись моего кивка, он ушёл в спальню и вернулся через несколько минут с исписанным листком.

— Доберёшься в Каслбэй, отдай это письмо комиссару. Он меня знает. Будет расспрашивать — отвечай, как есть. Понял? Ну чего ты бледный, как брюхо у камбалы? На, хлебни. Последнее! — Он почти насильно влил в меня остатки виски из фляжки. Это помогло мне прийти в себя. Вдвоем мы вытащили лодку и спустили на воду.

— Давай, МакАртур, — Махнул он мне рукой и принялся раскуривать трубку. — Обойдёмся без долгих прощаний. Удачи тебе!

— И вам тоже, — ответил я и налёг на вёсла.

Я плыл уже очень долго. Солнце поднялось в зенит, но прогреть холодный воздух оно не могло. Так и существовали они: светило отдельно, мороз отдельно. Чтобы не задубеть, я упрямо продолжал грести, а что ещё оставалось? От усталости шумело в ушах, горели перетруженные мышцы, волдыри на ладонях полопались и пачкали кровью вёсла: одно синее, второе зелёное со следами зубов акулы. Я продолжал двигаться, но земля всё не появлялась. Солнце пошло к закату, над морем белесыми струйками начал подниматься туман, но я упрямо грёб вперёд.

От усталости я не почувствовал, как слегка накренилась лодка, не услышал тихий плеск сзади. А если б услышал, не нашёл в себе сил повернуться. Мокрая рука, покрытая чёрными волосками, обхватила меня за грудь, стальным обручем вжимая руки в бока. Вторая рука ухватила за голову и склонила её к правому плечу. Мокрая щека прижалась к моему уху. Я вдруг почувствовал облегчение: всё кончилось, и мне больше не надо бороться за свою жизнь. И больше не придётся грести, превозмогая боль в мышцах и натёртых до кровавых мозолей ладонях.

— Я сделал всё, что мог, — печально сказал Томми. Его длинный раздвоенный язык заелозил по моей шее, и от этих движений кожа немела и теряла чувствительность. Когда её прокусили острые клыки, я ничего не почувствовал. Я забыл, что мне сказал Томми: «Смерть — не самое страшное».

Рядом с лодкой из воды высунулась голова, совсем человеческая, со слипшимися чёрными волосами, только очень большая. Обладатель такой головы должен быть футов десять ростом. Ехидные зелёные глаза подмигнули Тому и скрылись под водой. Том аккуратно опустил меня на дно.

***

Хозяин был расстроен. Прошлой ночью Дукат убил одного из его охотников, старшего сына Нэрна. Меньше охотников — меньше добычи. Наверное, поэтому он удовлетворился трупом, хоть и терпеть не может мертвечину, а меня разрешил оставить в живых, потому что нас должно быть семеро. Только сейчас я понял, почему в наших краях острова Фланна называют «Семь охотников».

Когда я очнулся, вокруг меня была абсолютная синева, и я не сразу понял, что лежу на дне. Под спиной — тонкий белый песок, мягкий, как перина старухи Лорны. За дочку она много всякого барахла дала, но перины были лучшим из приданого. На этой перине мы зачали дочь, Шинейд, на другой такой же дочка принесла мне внука, Шона. Самую большую радость в моей жизни. Ради него я отправился на этот проклятый маяк. Ради него сейчас оказался на дне. Увидеть бы родных ещё разок.

Я ухватился за камень, обросший кораллом с розовыми рожками, похожими на мёртвые пальцы и поднялся на ноги. Пальцы в моей руке обсыпались в труху. Я оттолкнулся от дна и легко взлетел, увидел висящего в толще воды Тома. Точно такого же, каким он был там, на маяке, только с перепонками между пальцев и острыми, как у акулы, зубами. Я посмотрел на свою руку, и она была такой же. Ощупал языком зубы, и не сразу понял, что такое длинное и раздвоенное появилось у меня перед глазами.

— Боже святый! — выдохнул я.

— Его здесь нет, — грустно улыбнулся Том, и улыбка на его акульей пасти выглядела страшно.

Хозяин был голоден, и ему была нужна еда. Том быстро объяснил, почему приказы хозяина надо выполнять. Вслед за ним я приплыл к огромной яме, заполненной шевелящимися огрызками таких, как я и Том. Без рук, без ног. Только торс и голова. Выбраться из этой ямы они не могут, и живут в ней веками, питаясь отбросами и с завистью глядя на проплывающих над ними безмозглых рыб. Урок я усвоил. А ещё понял, чем рисковал Томми, пытаясь меня спасти.

Этой же ночью мы выбрались на берег и выломали кое-как прилаженную дверь. Нэрн первый сунулся по лестнице наверх и скатился с простреленной ногой. Тогда я взял одну из пустых ёмкостей, и, прикрываясь ей, как щитом, подобрался к люку вплотную. Дукат стрелял, пока не закончились патроны, а потом полез в жилетный кармашек за последним, для себя. Я не мог позволить ему такую роскошь: хозяина лучше не злить.

Одним ударом я вышиб крышку люка. Рундук отъехал в сторону. Я запрыгнул внутрь, в тёмный фонарь, потому что Дукат, может и хороший полицейский, а вот механик из него никакой. Обеими руками я стиснул его плечи, он зашипел от боли и ужаса, когда увидел моё лицо, и узнал меня. Патрон выпал из его пальцев и укатился в темноту.

Я виновато сказал ему: «Прости» — и передал из рук в руки Тому. Мне было жаль Дуката, но ещё больше было жаль себя. Я — солдат Хозяина, и должен выполнять его приказы. Кто забывает об этом — быстро ложится в верхний слой ямы и начинает завидовать рыбам, а те, кто лежит под ним — ему.

Иногда я думаю: как было бы милосердно, если б Хозяин при перерождении давал возможность забыть свою земную жизнь, но у него своеобразное чувство юмора. Поэтому я часто вспоминаю своих родных. Особенно сильно я тоскую по Шону. Ему уже десять лет, и я часто вижу его, играющим на берегу в Мангерст-бич. Там, на мелководье, из воды торчат камни. Мои мокрые волосы почти одного цвета с ними. Я подплываю поближе и приподнимаю голову из воды: со стороны — просто ещё один небольшой валун.

Шон возится в песке у кромки воды, а Шинейд сидит в плетёном кресле с навесом читает очередной дамский роман. Иногда появляется моя жена, но она выпила у меня столько крови, что я совсем по ней не скучаю. А один раз они привезли в коляске Лорну, пьяную до синевы, и я понял, что очень рад её видеть. Из неё вышел бы хороший охотник.

Иногда я думаю: как было бы здорово забрать их к себе, сюда, в океан. Но это значит и к Хозяину, себе я не принадлежу, а Отцу морскому молиться глупо, разве чтоб его повеселить.

Я знаю, что и Том часто приплывает в Каслбэй и смотрит, как его жена гуляет по набережной с коляской, и я так же знаю, что и его посещают такие мысли. Но у бедняги Тома уже нет левой ноги. Он разозлил Хозяина, недостаточно точно выполнив приказ, и тот её съел. Первый шаг к яме Томми уже сделал. Плавает он теперь намного медленней, а значит и больше шансов дать новую причину для недовольства. Хочет ли он такой же участи жене и ребёнку? Вряд ли.

И я не хочу. Но иногда думаю: а вдруг тоска окажется сильнее меня?

Острова Фланна — Гебридские острова, 1900 год
#СергейМельников