Жених бабы Клавы

- А растудыть их, этих баб, матохи эдакие, опять чего-то не поделили. Так я от них на лавку сбежал посидеть, чем их лай слушать, - проворчал дед Борис, которого все на деревне звали просто Потапычем, потому как фамилия их с женой Клавдией была Потаповы, да и внешне напоминал дед Борис хозяина лесов – большой, неуклюжий, как медведь, добрый, хоть и кажется с виду суровым. Ребятня деревенская его очень уважала: он без ирисок в кармане никогда не ходил, всегда ребятишек одаривал «Золотым ключиком» и приговаривал:
- Жуйте, жуйте, вы-то зубастые, а мне уж нечем жевать.
Для чего тогда он покупал себе тягучие конфетки, никто из детишек вопросом не задавался, а просто с удовольствием подставляли чумазые ладошки под дедово угощение. Вот и сейчас Потапыч пошарил в кармане своей телогрейки, извлёк на свет две конфетки и протянул их Кате:
- На-кось, вот, пожуй, мне-то уж нечем. Маленькая была, так всегда подбегала тоже за ириской.
- Спасибо большой, - Катя развернула одну ириску и отправила её в рот, а фантик сунула в карман вместе со второй конфетой, - Как вы поживаете-то, деда Боря?
Катя решила сегодня после работы прогуляться, уже вечерело, когда она шла по соседней улице и увидела, что на лавочке у своего дома сидит Потапыч, и подошла поздороваться. Это была ещё старая гвардия – свидетель её детства и тех времён, когда деревья были большими, а мир полон приключений и чудес.
- Да как поживаю? – Потапыч поправил зимнюю уже шапку-ушанку на голове, и закашлялся, - Простыл вот маненько.
- Так может вам тогда домой, в тепло? Повременить пока с прогулками.
- Э-э, - отмахнулся тот, - Лучше тут посижу. А то моя Клава с дочкой воюют, затеяли сыр-бор из-за того какой Люське, внучке нашей, предмет на экзамены выбирать. Она ить в энтом году девятый заканчивает, после в колледж собралась, в город, так эти две спорят, аглиской язык ей сдавать али эту, как её… форматику?
- А сама-то Людмила что? – спросила Катя.
- А что она? Она молчит. Она-то давно выбрала уже. А эти всё кудахчут. Тьфу.
Потапыч достал из-за пазухи коробок, чиркнул спичкой, задымил.
- Не люблю, когда мыши кашляют – вот и ушёл на улицу, пока эти там не угомонятся.
Катя рассмеялась и тут же остепенилась:
- Ой, простите, деда Боря.
- Да чего там, - он махнул рукой и покосился на окна, - Кабы меня Клавка не просекла. А то у ей нос как у собаки охотничьей – за три километра дымок учует. Она мне дымить-то запрещает, ругается.
- Беспокоится она о вас, любит, значит, - ответила Катя.
- Кака любовь, я ж её украл у жениха-то ейного, - выдохнул дед Борис.
- Украли?! – Катя уставилась на Потапыча, - Никогда не слышала эту историю. Вы шутите?
- Ни грамма. Как есть баю. Нравилась она мне шибко, а за ней хлыщ один ухлёстывал, во-о-он из той избы, - дед Борис показал рукой в конец улицы.
Там, на отшибе стояла, сколько Катя себя помнила, избушка, никто на неё внимания не обращал, так все привыкли, что она там есть, что воспринимали её, как часть местного ландшафта.
- Значит там кто-то жил?
- Ну, а как же. Жили когда-то. Только давно. Тётка с сыном. Ей лет за пятьдесят, чай. А парнишка молодой, лет двадцать от силы. Пришлые они были. Мужа у ей не было. Откуда явились, Бог весть. Тогда не выпытывали. Дело после в о й н ы было. Появились они однажды в деревне с тюками за спиной. Заняли этот домишко. Он бабке принадлежал, у ней всю семью во время в о й н ы побило, одна осталась. Дом нежилой стоял после её с м е р т и. Вот эти его и заняли. Деревенским бабам тётка назвалась родственницей той старухи, да только как по мне враньё это было вовсе. Ну, стали жить. Только странные какие-то. Нелюдимые. Парень тот даже к нам, молодым, на вечорки не приходил, всех чурался. Да и мать его не лучше. Он корзины плёл, ездил в город продавать, тем и жили. И при этом всё у них было, как ни поглядишь, и продукты всякие и прочее. Одевался он хорошо, баско. И вот раз – надо же – вышел вдруг к нам на посиделки. Мы шушкаемся, на него поглядываем, а он вроде как всегда тут был, не смущается, сел на бревно, семечками всех калёными угостил, сидит, лузгает сам.
Потапыч замолчал.
- Дед Борис, а дальше? – запросила Катя.
- Тихо. Кажись, Клавка вышла на двор – унюхала-таки, землеройка носатая.
Ворота приоткрылись, и оттуда высунулась голова в платке:
- Бы-ы-ы, а я слышу голоса, дед мой бает с кем-то, а это Катерина, оказывается!
Баба Клава всплеснула руками и выпросталась из ворот вся – маленькая, шустрая, юркая, была она супротив своего деда, что блоха против медведя. Однако же, дед жену побаивался и уважал.
- Давно ли прибыла? Ты с Ульяной али одна?
- Одна, - кивнула Катя, - Я пожить немного приехала, за домом приглядеть, от города отдохнуть.
- А Дмитрий где же?
- А он дома остался.
- Нехорошо молодым на два дома жить, - баба Клава покачала головой.
Катя промолчала.
- А ты далёко ли собралась?
- Я так, прогуляться, подышать свежим воздухом.
- Чой-то не больно тут воздух свежой, - баба Клава потянула носом, прищурилась, глядя на деда, который отвёл невинные глаза, любуясь рябиной, что росла у палисада.
- Заходи, чаю попьём, - пригласила баба Клава Катю.
- Нет, спасибо Вам, я сейчас пойду уже.
- Ну, в другой раз непременно заглядывай, а ты, дед, чего? Айда в дом.
- Погоди, дай отдышусь малость.
- Ну, дыши, дыши, - баба Клава поглядела на супруга так, что тот готов был уже во всём признаться, но, к счастью, жена, попрощавшись с Катей, уже юркнула обратно за ворота.
- Деда Боря, что же дальше было? – с нетерпением подпрыгнула на лавке Катя.
- Уж и не знаю, сказывать ли, - Потапыч почесал бороду, - Начал вот, а теперь думаю, не дело это я затеял, не надо было сказывать тебе. Ерунда какая-то. Скажешь ещё, дед на старости лет умом тронулся.
- Деда Боря, - протянула Катя, - Да вы что такое говорите? Я вас уважаю, как родного. И знаю, что никакой вы не дурной, а очень умный и почтенный человек. И вообще, ведь я фольклор изучаю, а там такое-е-е-е можно услышать, что и поверить сложно.
- Да? Ну, тады, слушай, - Потапыч помялся, откашлялся, - Стал, значит, этот Марат, имя не русское было у его, а мать Лейлой звали, к нам на посиделки выходить. Не знаю уж, кто они по национальности были, мне-то что, я всех уважаю, все мы братья. Я людей по другим признакам делю. На людей и нелюдей. Так вот эти вторые были. И, значит, мы никак к нему привыкнуть не могли. Придёт он, сядет, и молчит, только глазами – большими, чёрными зыркает, как высматривает кого. У нас и разговоры разом клеиться переставали, и смех стихал. А этот, как на охоту ровно пришёл. И высмотрел он себе всё ж таки Клавдию мою. Ну, тогда-то она моей ещё не была. Нравилась она мне, да взаимностью не отвечала. А этому сразу ответила! Вот те раз! Как мне обидно сделалось, и не пересказать. Это что же, думаю, в ём такого хорошего есть, чего во мне нет? Стал за ним следить. А они с Клавдией гуляют вдвоём по улочкам. А я как тень за ними. То за палисадом схоронюсь, то за берёзкой, то за поленницей какой у ворот. А то за его домом спрячусь и подглядываю, чем они там занимаются с матерью. Ну, Марат во дворе корзины плетёт, Лейла по хозяйству что-то делает. Только ни скотины какой, ни даже собаки у их не было. Но ничего такого заприметить не могу.
А у них с Клавдией тем временем дело шустро идёт. Уже он её и замуж позвал! Только, мол, свадьбу делать не станем, тихонько распишемся. А та согласна на всё, я Клавку не узнавал, да и никто из наших. Была девка, как девка – весёлая, боевая, смешливая. А тут сделалась ровно тень самоё себя. Однажды я осмелел, подошёл к ней, так и так, мол, Клава, что с тобой? А она отмахнулась только, не лезь не в своё дело, люблю я его. Тяжко мне было на душе. Что делать? Чуял я, что что-то тут неладно. А доказать не мог. И пошёл я к бабке Стрекочихе, была тут такая, ты уж её не знала. Она в этих делах понимала. Рассказал ей всё, она нахмурилась.
- Мне они тоже, - де, - Не по душе. Ты вот что сделай-ка, сынок. Как в другой раз подглядывать станешь, так повернись к их забору спиной да наклонись и промеж ног погляди. Да не просто в щель, а найди дырку в доске от сучка, в неё и погляди. И всю правду увидишь. Так я и сделал. И что же я увидел, ой-ёй! Пришёл я к забору на то место, откуда всегда следил за этой семейкой, нашёл такую дырку от сучка, повернулся, раскорячился, что каракатица, и стал смотреть. Ещё подумал – ежели меня кто увидит сейчас, позора на всю жизнь не оберёшься.
И вижу я, вышел во двор Марат, а за ним матушка его. Да только не человек это вовсе – а чёрт самый настоящий, с копытами, с рогами, и с рылом свиным! Приобнял он Лейлу, не как мать, а как женщину обнимают, и давай её целовать-миловать, да приговаривать: «Скоро, Лейлушка, приведу я тебе молодуху, скинешь ты себе годков!». А та хохочет, подставляя чёрту шею для поцелуев, да отвечает: «Не тяни со свадьбой-то. А как дело сделаем, так в ту же ночь с места снимемся. Наутро пущай м ё р т в о й девку найдут в избе. Удавленной».
- Ах вы, гады, нежить вы проклятая, - думаю я, а сам холодным потом облился, и бросился со всех ног обратно к бабке Стрекочихе.
Рассказал ей всё. Она говорит:
- Так и знала, что неладно там. Ведьма это со своим чёртом-полюбовничком. Вот так ходят по свету, да у девок молодых жизнь она себе забирает. Ну, ничего, мы попробуем их одолеть. Вот тебе бусы, их на Клаву надо надеть, как хошь, так и одевай, и из дома её выпускать нельзя. Она бесноваться будет, к женишку своёму рваться. А вы держите. А сам ступай к тому дому, вокруг него рассыпь по кругу эту соль, а под ворота воткни ветки рябиновые крест-накрест, а я тут дома кой-чего делать буду. Увидишь, что будет.
Я так и сделал. Родителям Клавкиным всю правду рассказал, они в слёзы, мы, мол, и сами видим, что с дочкой не то творится. Я им наказал на Клаву бусы надеть, да из дому не выпускать, а сам к ведьминому дому. Рассыпал соль, ветки крестом воткнул, и стал в дырку от сучка подглядывать. Недолго ждать пришлось. Вышла ведьма на крыльцо, сунулась к воротам, а выйти не может. Она Марата кликнула. Тот туда-сюда, тоже не могёт. Поняли они тогда, что раскусили их. Ведьма зашипела, через голову кувыркнулась и чёрной каргой оборотилась, а чёрт махоньким стал, как щепка, в загривок ей вцепился, взвились они в воздух и прочь понеслись. Я бегом к Клавке. А родители её говорят, что была с ней и с т е р и к а, и сейчас только уснула она вдруг резко. Я ушёл, не стал будить её. Клавка после того выправилась и, что интересно, на меня внимание обратила наконец-таки. Поженились мы через год. А деревенские в ту избу ходили, искали, куда хозявы сгинули, а изба-то пустая, вся паутиной заросла, ровно сто лет там никто не жил. Вот такие дела, Катерина. Ну, пойду я, озяб уже. И ты беги. Прости меня, дурака старого, что наболтал тебе лишнего.
#ЕленаВоздвиженская (ссылку на канал автора можно спросить в сообщениях группы)